Большущий - Эдна Фербер

Они поженились в мае, всего через два месяца. Школьный год в Верхней Прерии практически закончился с появлением на богатой суглинистой почве первых нежных росточков, которые вскоре будут луком, редисом и шпинатом. Уроки Селины сократились, сжались, распались, практически сошли на нет. Школа стала детским садом для пятилетних ребятишек, они ерзали, вертелись и чесались в теплом весеннем воздухе, льющемся в открытые окна с плодородной прерии. Школьная печка стояла ржаво-красная и холодная. Барабан в комнате Селины теперь походил на черного джинна, который утратил свою силу и больше ее не дразнил.

Селину охватило одновременно изумление и спокойствие, дух бунтарства и умиротворения. Перемена этих настроений доставляла ей странное удовольствие. Хотя под ними все равно пряталось что-то вроде страха. В мае Верхняя Прерия вся стала зеленая, золотая, розовая и голубая. Весенние цветы украсили поля и обочины дорог пятнами желтого, розового, нежно-лилового и пурпурного. Фиалки, лютики, мандрагоры, калужницы и печеночницы. Благодаря соседству с озером воздух сделался мягким и прохладным. Никогда раньше Селина не бывала в деревне весной. Ей становилось больно почти физически. Она жила с непонятным ощущением надвигающегося рока. Словно против ее воли, ее решений и планов кто-то неумолимо тянул ее к чему-то заманчивому и ужасному. С Первюсом она была восторженной, веселой и разговорчивой. Сам же он говорил мало и смотрел на нее с молчаливым обожанием. На глаза Селины навернулись слезы, когда он принес ей в подарок увядший букет триллиумов. Ему пришлось пойти собирать их в лес Апдайка, потому что поблизости они не росли, а она как-то раз сказала, что ей нравятся эти цветы. Было жарко, к тому же он нес букет в руке, оттого триллиумы скукожились и сникли. Первюс смотрел на Селину со ступенек, ведущих на кухню, а она стояла в дверях. Взяв цветы, она положила руку ему на лоб. Так большой добрый пес приносит со двора измятую и замызганную добычу и, положив ее у ног хозяина, смотрит на него нежными, просящими глазами.

Бывали дни, когда Селину охватывало чувство нереальности происходящего. Она жена фермера и будет жить в Верхней Прерии до конца своих дней? Как же так? Нет! Нет! Разве это похоже на большое приключение, о котором всегда говорил отец? Она, которая собиралась стать счастливой путешественницей на дороге жизни, попробовать себя в дюжине разных ипостасей. Зима в Верхней Прерии должна была стать всего лишь эпизодом, но не всей жизнью! Селина смотрела на Мартье. О, она никогда не будет такой. Это глупо и никому не нужно. В своем доме она будет носить розовые и голубые платья. На окнах повесит шторы с оборками. Поставит горшки с цветами.

Некоторые страхи и переживания, возникающие у всех невест, она поверяла миссис Пол, пока эта деятельная женщина хлопотала на кухне.

– Вам когда-нибудь было страшно… при мысли о замужестве, миссис Пол?

Руки миссис Пол были заняты большим куском теста, который она энергично месила, разминая и поколачивая. Потом, держа тесто в одной руке, она взяла другой пригоршню муки и посыпала доску, затем швырнула тесто на муку и продолжила снова месить, теперь уже кулаками.

– Я убежала, – негромко рассмеялась Мартье.

– Убежали? То есть прямо-таки убежали? Но почему? Вы разве не лю… Вам разве не нравился Клас?

Мартье Пол увлеченно месила, и ее лицо разрумянилось. От разминания, похлопывания и скатывания, а может, и от чего-то еще она, как ни странно, вдруг показалась Селине совсем молодой, почти юной девушкой.

– Конечно, мне он нравился. Да, нравился.

– И все-таки вы убежали.

– Недалеко. А потом вернулась. Никто так и не узнал, что я убегала. Но я правда убегала. Сама-то я об этом знала.

– А почему вы вернулись?

Мартье изложила Селине свою философию, совершенно не подозревая, что ее слова подпадают под столь высокое определение:

– Слишком далеко все равно не убежишь. От жизни можно убежать только в одном случае – если перестать жить.

Девическое выражение исчезло с ее лица. Мартье вновь стала стара как мир. Лишь на мгновение ее сильные руки перестали бить и колотить тесто. На ступеньках веранды, готовясь вечером ехать в город, Клас и Якоб просматривали еженедельные новости.

Селине пришлось потрудиться, чтобы снова завоевать расположение Рульфа. Он был похож на маленького доверчивого зверька, который, получив от любимой руки удар, теперь не решался приблизиться. Таких ласковых слов, какие Селина говорила этому тринадцатилетнему мальчику, она никогда не говорила человеку, за которого собиралась замуж. Однажды Рульф прямо спросил ее:

– Зачем вы выходите за него?

Он никогда не произносил имени Первюса. Селина задумалась. Что ему ответить? Слова, вертевшиеся на языке, почти ничего для него не значили. Но тут она вспомнила строчку из «Ланселота и Элейны» и сказала:

– Чтобы служить ему, идти за ним по жизни.

Такой ответ показался ей вполне подходящим, но Рульф сразу же его отверг:

– Это не причина. Вы взяли ее из книжки. Да и глупо идти за ним по жизни. Потому что он всю жизнь будет сидеть тут, в Прерии.

– Откуда ты знаешь! – возмутилась Селина, почти разозлившись. Ее поразили его слова.

– Просто знаю. Никуда он отсюда не денется.

И все же Рульф не смог долго сопротивляться. Они вместе вскопали землю и разбили клумбы в запущенном палисаднике Первюса. Для тюльпанов время уже прошло. Первюс привез ей из города цветочные семена. Среди них были и маки, и астры, и лиловые ирисы, и вьюнок. Вьюнок должен был, конечно, украсить заднюю веранду, потому что растет очень быстро. Селина, всю жизнь проведшая в городе, не знала многих сортов растений, но точно знала, что хочет разбить сад по старинке – чтобы там были ноготки, гвоздики, резеда и флоксы. Они с Рульфом выкапывали лунки и сажали цветы. Дом де Йонга отличался редкостным уродством даже среди прочих приземистых домов округи. В нем отсутствовала сияющая чистота других жилищ, которая не давала им выглядеть совсем уж убого. Здание уже тогда было тридцатилетним – серая, обветшалая коробка с мансардной крышей и плоским фасадом, выходящим на ивовые заросли у дороги. Его давно не красили, заборы вокруг завалились, занавески на окнах висели криво. Сырая гостиная имела траурный вид. Старуха, которая занималась хозяйством, весь день таскалась туда-сюда с ведром и мокрой серой тряпкой. На столе безумной колокольней вечно возвышалась гора грязной посуды, потому что обед никак не поспевал за завтраком, а ужин за обедом. Во всем доме чувствовались пустота и неухоженность, что свидетельствовало об отсутствии женщины, которой нравилось бы там жить.

Селина сказала себе (и Первюсу),