Большущий - Эдна Фербер

– Кто сколько предложит? Кто сколько предложит за этот милый ужин на один зуб, джентльмены? Называйте цену, друзья!

– Пять центов! – подал голос старый Йоханнес Амбюл и усмехнулся.

Хихикающий зал перешел на гогот. Где-то внизу живота Селина почувствовала тошноту. Сквозь туман в глазах она видела лицо вдовы уже не грустное, а улыбающееся. Увидела милую черноволосую головку Рульфа. В его лице чувствовалась решимость, как у взрослого мужчины. Он шел к ней или пытался дойти, но маленькому мальчику трудно было пробиться сквозь толпу высоких и крепких людей. Селина потеряла его из виду. Как жарко! Как жарко… Чья-то рука обхватила ее за талию. Кто-то поднялся на ящик и встал рядом, чуть покачиваясь и слегка прижавшись к ней для поддержки. Первюс де Йонг. Теперь ее голова оказалась вровень с его могучим плечом. Они стояли рядом в дверном проеме на ящике из-под мыла, и все это видели.

– Пять центов дают за этот милый малюсенький ужин, собственноручно собранный учительницей. Пять центов! Пять…

– Один доллар!

Первюс де Йонг.

Лица-шарики вдруг сдулись, словно их кто-то проткнул. От изумления Верхняя Прерия разинула рот, да так его и не закрыла. Теперь Селина уже не была обыкновенной девушкой. Она высоко подняла голову, и ее темные волосы стали еще красивее по контрасту со светлой копной стоявшего рядом человека. Покупка красного кашемирового платья наконец оправдалась.

– И десять центов! – крякнул старина Йоханнес Амбюл, глядя на Селину слезящимися глазами.

В лице Адама Омса шла явная борьба между актерским искусством и природным ехидством. И искусство победило. Аукционист одержал верх над человеком. Ему было неизвестно понятие «психология толпы», но хватало артистического чутья, чтобы осознать, что в этом зале с людьми происходит нечто таинственное и удивительное, что маленькая белая коробочка превратилась из предмета презренного и смехотворного в объект ценный, красивый и бесконечно желанный. Теперь он и сам смотрел на нее, замерев от восторга.

– Доллар и десять центов дают за эту коробочку, перевязанную ленточкой в тон платья девушки, которая ее принесла. Джентльмены, вы получите ленточку, ужин и девушку! И за все это всего один доллар и десять центов. Джентльмены! Джентльмены! Помните! Это не просто еда. Это картина! Приятная глазу. Кто даст больше? Один доллар и…

– Еще пять центов!

Баренд де Ро с окраин Нижней Прерии. Рослый молодой голландец, Бром Бонс [8] округи. Алтье Хюф, обидевшись на его холодность, назло вышла замуж за другого. Говорили, что по нему сохла Корнелия Винке, признанная красавица Нового Гарлема. Привезя на рынок телегу овощей, он всю ночь при свете газовых фонарей играл в карты прямо в телеге, и окрестным уличным девицам так и не удалось добиться его внимания. Парень был почти двухметрового роста, его загорелое лицо сияло над толпой, как полная луна. Веселые, озорные глаза смеялись над Первюсом де Йонгом и предложенным долларом.

– Полтора доллара!

Высокий, звонкий голос. Голос мальчика. Это Рульф.

– О нет! – воскликнула Селина.

Но в общей суматохе никто ее не услышал. Однажды Рульф признался ей, что за три года скопил три доллара и пятьдесят центов. За пять можно будет купить набор инструментов, о чем он мечтал последние несколько месяцев. Селина заметила, как изумление в лице Класа Пола быстро сменилось гневом. И как Мартье Пол сразу дотронулась до руки мужа, чтобы его успокоить.

– Два доллара! – Первюс де Йонг.

– Два, два, два, два! – это Адам Омс в исступлении от накалившейся атмосферы аукциона.

– И десять центов, – осторожное предложение от Йоханнеса Амбюла.

– Два и четвертак, – Баренд де Ро.

– Два пятьдесят! – Первюс де Йонг.

– Три доллара! – высокий мальчишеский голос сорвался на последнем слоге. Все рассмеялись.

– Три, три, три, три, три! Три – раз!

– С половиной, – Первюс де Йонг.

– Три шестьдесят.

– Четыре, – де Ро.

– И десять.

Голоса мальчика больше не было слышно.

– Хватит, не надо! – прошептала Селина.

– Пять! – Первюс де Йонг.

– Шесть! – Де Ро, красный как рак.

– И десять.

– Семь!

– Там всего лишь сэндвичи с вареньем, – в панике прошептала она де Йонгу.

– Восемь! – Йоханнес Амбюл пошел в разнос.

– Девять! – Де Ро.

– Девять! Дают девять! Девять, девять, девять! Кто больше?

– Пусть он забирает. Кексы не очень хорошо поднялись. Не надо…

– Десять! – сказал Первюс де Йонг.

Баренд де Ро пожал могучими плечами.

– Десять, десять, десять! Кто скажет одиннадцать? Кто скажет десять пятьдесят? Десять, десять, десять, джентльмены! Десять – раз! Десять – два! Продано! За десять долларов Первюсу де Йонгу. Хорошая цена!

Адам Омс протер лысую голову, щеки и вспотевшую ямку на подбородке.

Десять долларов. Адам Омс знал, как знали и все вокруг, что это была не просто сумма в десять долларов. Никакая корзинка с едой, даже если бы в ней лежали язычки соловьев, золотые яблоки Аталанты [9] и редчайшие вина, не могла бы стать адекватной компенсацией за потраченные десять долларов. Они означали пот и кровь, труды и невзгоды, многие часы под палящим полуденным солнцем прерии, неизбежную тяжкую работу под проливными дождями весной, беспокойные ночи на чикагском рынке, в которые удается выкроить для сна без крыши над головой лишь пару часов, мили утомительного пути по избитой неровной дороге от Верхней Прерии до Чикаго – то в грязи по ухабам, то в пыли на ветру, когда ничего не видно из-за летящего в глаза песка.

На аукционе Кристи при продаже какой-нибудь миниатюры за миллион не возникает такой глубокой тишины, а потом, следом за ней, таких полных драматизма разговоров.

Они съели свой ужин в углу зала. Селина открыла коробку и вынула оттуда фаршированные яйца, слегка осевшие кексы, яблоки и тонко-тонко нарезанные сэндвичи. Верхняя Прерия, Нижняя Прерия и Новый Гарлем холодным оценивающим взором глядели на скудную пищу, извлеченную из обувной коробки с красной ленточкой. Селина протянула Первюсу сэндвич, который показался микроскопическим на его громадной лапе. Неожиданно все ее переживания и неловкость улетучились, и она рассмеялась – не громко, истерически, а весело, по-детски. Селина впилась своими белыми зубками в один из этих нелепых сэндвичей и посмотрела на Первюса, ожидая, что тот тоже рассмеется. Но он молчал. Вид у него был совершенно серьезный, а голубые глаза, не отрываясь, смотрели на лежащий на ладони кусочек хлеба. Чисто выбритое лицо покраснело. Он откусил немного и принялся сосредоточенно жевать. «Боже, какой он милый! Такой большой и милый! А мог бы сейчас есть утиную грудку… Десять долларов!» – подумала Селина, а вслух сказала:

– Почему вы это сделали?

– Не знаю. Не знаю. –