Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

Осыпающиеся глиняные зубцы, служившие в старые времена для укрытия стрелков из лука, косые бойницы, серые от старости, равнодушные башни во рот с сорванными, такими же серыми, изъеденными червями створками, черный провал входа, откуда, кажется, вот-вот вынырнут всадники самого Тамерлана в блестящих шлемах… Тысячелетний покой и запустение… блестящие нитки рельсов, пышущий паром паровоз. Нахальные веселые гудки его заставляют нервно взмахивать крыльями ворон и стервятников, попробовавших немало человечины, на площади казней при эмире и сейчас мирно располагающихся на ночлег на стенах, на куполах, на порталах кирпичных медресе.

Весьма дородный, весьма краснолицый, весьма усатый человек в полувоенной одежде стоит у окна салон-вагона и поглядывает то Я запертую дверь, ведущую в купе, то на пустынный перрон. В вагоне прохладно, однако человек часто снимает бархатную темно-зеленую тюбетейку и ситцевым платком вытирает круглый, бритый наголо череп. Длиннейшие, стоящие торчком усы топорщатся и шевелятся от едва сдерживаемого нетерпения, пожалуй даже от раздражения. На стульях сидят едва угадываемые в сумерках молчаливые фигуры.

За окном спускается ночь. Громко шаркая сапогами по асфальту перрона, прошел стрелочник. Последний раз скудные лучи зимнего солнца выпечатали желто-серую зубчатую стену на фоне свинцовых облаков и погасли. Совсем стемнело; над входом в вокзал зашипел керосинокалильный фонарь. За дверью салона послышались голоса.

Усатый отшатнулся от окна и одним прыжком кинулся в кресло, стоящее у резного письменного столика. Трясущимися руками он выхватил из портфеля пачку исписанных листков, и едва успел принять позу занятого человека, как дверь раскрылась и в салон вошел Энвербей. В красной феске, новеньком щеголеватом мундире, брюках галифе, блестящих лаковых сапогах, он выглядел подтянутым. Его не сразу бы признали берлинские «друзья». Небрежно приложив два пальца к феске, он произнес сухо: «Селям алейкюм!», напирая на мягкие гласные.

— Ах боже мой! — воскликнул, вскакивая, усатый и начал как-то уж чересчур неуклюже выбираться из-за стола.

Поискав глазами стул, Энвербей сел. Чтобы найти повод заговорить, усатый своими выпуклыми карими глазами обвел дорогую, но аляповатую обивку стен и вычурную обстановку салон-вагона.

— Вагон самого эмира бухарского… Роскошь, а? Обошелся в свое время в миллион золотом. Да-с… Ныне в нем ездит глава правительства Бухарской республики. Предоставил вам гостеприимно. Любезно, а?

Вопросительное «а?», очевидно, по мысли усатого, должно было вызвать благодарность Энвербея. Дескать, посмотрите, как вас принимают. Ничего не пожалели, чтобы встретить с почетом и всяческими удобствами.

— Глубокоуважаемый господин министр Туркестана, я вас слушаю, — сказал официально Энвер. — Я к вашим услугам.

Усатый, на ванный Энвербеем господином министром, побагровел и весь подался вперед, с таким напряжением вслушиваясь в мягкую речь Энвербея, что мясистые уши его зашевелились. От натуги, от желания понять турецкий язык он даже вспотел.

— Извините, извините… — засуетился усатый, — я туг на ухо, не совсем расслышал.

Энвербей обернулся к стоящему у него за стулом высокому подтянутому турку с уродливым, мертвенным, цвета желтой кости лицом и прокартавил:

— Та же история. Турки Туркестана не слишком хорошо знают турецкий язык. Я заметил это еще в Берлине, при встрече с туркестанцами. Переведите.

— Что вы, что вы, ваше превосходительство! — продолжал суетиться усатый. — У нас так много общего, только отдельные слова.

Но дальнейшая беседа шла очень туго. Лишь энергичная помощь мертвоголового позволяла им понимать друг друга.

— Зачем же так официально? Аллах всесильный, вы ваш гость, — бормотал усатый толстяк. — Разве мы смеем требовать, приказывать… даже просить. Мы хотим попросить у вас, ваше превосходительство, только совета. Мы не посмели бы вас беспокоить, мы поспешили к вам… в вашу резиденцию, так сказать, резиденцию на колесах, но, знаете, кругом нежелательные элементы, кругом уши… Улицы слишком многолюдны, и мы вынуждены… Простите…

— Я не делаю секрета из своего пребывания в Бухаре, — деревянно прозвучал голос Энвербея. — Советскому правительству известно, что я здесь.

— Да, да, мы знаем… Они знают, но… конспирация.

— Никаких тайн! Это все, что вы мне хотели сказать, господин министр?

— О нет, нет, простите… Позвольте изложить некоторые соображения.

Усатый встал, уперся своими сильными, крепкими руками в стекло стола и, точно привычный оратор с трибуны, заговорил.

Он произнес длинную речь.

Если отбросить «цветы красноречия» о великом Туране, о благородных идеалах и традициях тюрков, она сводилась к весьма практическим вопросам.

Наступила пора решительных действий. Требование независимости Бухары надо подкрепить активными делами. Тайная организация партии «Иттихад ва Тарраки» во главе с Мунаваром Кари выбросила лозунг: «Англия, а не Москва!» Ставится задача окончательно отделить Бухару от Советского Союза. Это только первый шаг. За ним последует отделение Туркестана, Хивы, казахстанской степи, Сибири.

Энвербей задал все так же бесстрастно один-единственный вопрос:

— Переведите ему… Он говорит от имени всего правительства Туркестанской республики или от отдельных членов правительства?.. Министров или деятелей?

Это «он» несколько покоробило усатого.

— Мы, то есть я, говорим… говорю от имени многих, так сказать, народных комиссаров, э… так сказать… э… которым свойственны взгляды… идеалы которых…

И он снова ухватился за свою основную мысль. Речь его полилась плавно, напыщенно.

Переводчик, наклонившись над ухом Энвербея, быстро переводил:

— Только иттихадисты, мы, члены партии «Иттихад ва Тарраки», почтенные, влиятельные люди, держащие бразды правления в Туркестане, только мы — реальная сила. Мы саботируем все решения большевиков. Мы ведем борьбу с Москвой, мы решительно поднялись против присланной в Ташкент турккомиссии. Мы намеренно и сознательно вошли в состав правительства республики, чтобы изнутри проводить свою политику, и мы проводим свою политику и делаем часто так, как нам хочется, а не как хочется большевикам. Англичане, японцы поддержат нас финансами и оружием. У нас тесный контакт с Англией, с союзниками. Наши уполномоченные сидят в Лондоне, в Париже, в Лозанне. Мы поднимаем вопрос перед Антантой и Лигой Наций, требуем, чтобы большевики нас оставили в покое. Мы договорились раньше с башкирами, татарами о создании Туркестанской республики под эгидой Турции. Но увы, с тех пор как вас, ваше превосходительство, нет в Стамбуле, наша мысль работает…