Тринадцатый Император. Часть 1 - Никита Сомов

Железнодорожные дельцы, заполучив по экземпляру карты и не взирая на монаршие присутствие, тут в них уткнулись и принялись шепотом обсуждать. Судя по всему, впечатление на них проект произвёл большое. Братья Шиповы, вдвоём уткнувшись в один экземпляр, о чём-то ярко, но тихо, дискутировали. Дельвиг и Чижов сидели задумавшись, видимо каждый о своём, а основатель династии Мамонтовых, глядя на чертёж дороги, улыбаясь поглаживал короткую окладистую бороду и тихонько шептал: 'Добро, добро!'.

– Вам что-то непонятно Федор Васильевич? – обратился я к явно заволновавшемуся Чижову.

– Напротив, все понятно. Превосходнейшая карта! Вот только насколько нам необходимо придерживаться ваших… эээ…

– Пожеланий. Всего лишь пожеланий, Федор Васильевич, – пришел я ему на помощь. – Если будет признано целесообразным проложить дорогу по другому маршруту не буду иметь ничего против.

– Не затруднит ли, Ваше Величество, уточнить о каких ещё дорогах пойдет речь, – прервал начавшее затягиваться молчание, генерал Дельвиг.

– Разумеется не затруднит. Кроме Ярославской, у меня есть ещё планы постройки, пока только одной, Грязе-Царицынской железной дороги, общей протяженностью в семьсот верст.

– Это же десятки мильёнов целковых, – нахмурившись, сказал Мамонтов. – Нам и пять мильёнов с трудом-то удалось собрать. Не потянуть нам, Государь! – развёл он руками.

– Ну, скажем, не более пятидесяти миллионов по предварительным подсчетам, – успокоил я Ивана Фёдоровича. – А вот насчет новых акционеров можете не беспокоиться. Думаю, успех вашего дела и мой пример в скором времени привлекут внимание многочисленных вкладчиков.

– Ваше Царское Величество, когда ж доходу Троицка дорога давать будет десятую долю в год, ежели она сейчас с трудом дотягивает до двадцатой?– всё ещё выражал своё недоверие купец-миллионщик. К гадалке не ходи, было ясно – пока не увидит денег, не успокоится.

– Менее чем через два года, дорогой Иван Фёдорович, если вы увидите прибыль менее десятой части я лично компенсирую вам все ваши затраты и выкуплю вашу долю, – сделал я широкий жест.

Несмотря на внешне щедрое, даже расточительное, обещание, на деле я практически ничем не рисковал – Ярославская дорога действительно могла дать десять и более процентов прибыли, это я знал доподлинно.

Яркая демонстрация уверенности сделала своё дело. Моё предложение успокоило купца, да и остальные, как показалось, прониклись моей убеждённостью в скором успехе Ярославской железной дороги.

– Ваше Величество, я думаю, что выражу мнение всех компаньонов, – обведя глазами присутствующих подытожил Чижов. – Наше общество с радостью принимает Ваше чрезвычайно щедрое предложение. Мы благодарны Вашему Величество за доверие и обязуемся приложить все силы для развития предложенных проектов. Может быть Ваше Величество имеет ещё какие-нибудь пожелания?

Я ненадолго задумался. Вспомнился мой, точнее Николая, опыт железнодорожных путешествий.

– Озаботьтесь только двумя вещами, – подумав, сказал я, – Во-первых, купите нормальные вагоны, а то в ваших носы уже осенью обмораживать начинают. Кстати я бы хотел, чтобы в дальнейшем, паровозы и вагоны тоже производились и закупались в России. Рекомендую разместить заказы на Александровском заводе. А во-вторых, настоятельно рекомендую обратить внимание на американскую систему движения. Движение поезда ни коим образом не должно быть связанно с перерывами ЕДИНСТВЕННОГО машиниста на прием пищи и сон.

'Единственного' я выделил голосом не случайно. Недавно, совершенно случайно, можно сказать вообще непонятно каким боком, мне на глаза попался факт, что в 19 веке существовали две теории эксплуатации поездов – американская и европейская. По первой, на один паровоз приходилось несколько машинистов, разумеется, постоянно сменяющих друг друга, по второй, как вы понимаете, на один паровоз приходился строго один машинист. То есть в Европе пока машинист спал или ел, паровоз стоял! В то время как в Америке сменяющие машинисты обеспечивали круглосуточную работу паровоза. Зная русскую увлечённость Европой, угадайте, какая система была принята в Российской Империи?

– Мне тоже это казалось не совсем рациональным, Ваше Величества, – подал голос один из молчавших до сих пор братьев-Шиповых.

– Возможен преждевременный выход котлов из строя из-за постоянной эксплуатации, – тут же возразил другой брат.

Братья-инженеры яростно воззрились друг на друга. Явно это был не первых их разговор на эту тему.

– И все же я настоятельно рекомендую обратить ваше внимание на американскую систему, – подвёл я голосом черту под начинающимся спором.

– Это все конечно хорошо, – кашлянув, чтобы привлечь мое внимание начал Дельвиг, – однако не будет ли излишне дерзко с моей стороны спросить Ваше Царское Величество, в какие сроки вы планируете предоставить обществу финансы для дальнейшего строительства.

– Чтобы не быть голословным, срезу после окончания разговора я предоставлю вам вексель на два миллиона, а затем ещё десять в течение следующего года. Вас это устроит?

– Более чем, Ваше Величество, – кивнул Дельвиг.

Крикнув адъютанта, я попросил его пригласить к нам Владимира Федоровича Адлерберга, дабы уточнить момент передачи денег. Ответив ещё на целый ряд уточняющих вопросов и переговорив с подошедшим министром о выдаче расписки на получение двух миллионов, я тепло распрощался с акционерами, в ряды которых только что влился.

После беседы с железнодорожниками я, окрылённый добрыми ожиданиями, поспешил к сиротливо оставленному в своём кабинете Игнатьеву. С момента нашего расставания прошло более четырёх часов и я рассчитывал, что граф успел хотя бы предварительно ознакомиться с документами.

Войдя в кабинет, я застал Николая Павловича сидящим на стуле и с пустым взглядом смотрящего в окно. Ворох документов, разобранный наполовину, был разложен перед ним на столе. Воротник мундира был расстёгнут и весь графа вид сигнализировал о внутренней рассеянности. Мне показалось, что он даже не заметил моего появления. Лишь когда за моей спиной хлопнула дверь, Игнатьев обернулся и резко, чуть не свалив стул, встал.

'Ну всё', – подумал я, – 'футур-шок. Переоценил я графа, не выдержал он'.

Однако, взглянув на лицо Николай Павлович, я сразу расслабился. Взгляд его горел огнём и каким-то азартом.

– Ваше Величество, это поразительно! Я бы никогда и не подумал, что возможны столь лёгкие и эффективные способы влияния на людские умы, – от переизбытка эмоций он столько сильно жестикулировал, что я невольно отступил чуть назад, ошарашенный таким напором. – Признаться когда я только начал чтение, – продолжал Игнатьев, – всё предложенное, не сочтите за дерзость, показалось мне блажью, выдумкой. Однако по мере прочтения я всё чаще и чаще ловил себя на мысли, что методы, предлагаемые вами куда более эффективны, чем применяемые нашими министерствами и ведомствами. Вот подойдите сюда!

Игнатьев, прихватив меня за локоть чуть ли не силой подволок к столу. Выхватив из разрозненной кучи один из листков, он зачитал его вслух:

– Газеты фактически контролируют всю нашу культуру, пропуская ее через свои фильтры, выделяют отдельные элементы из общей массы культурных явлений и придают им особый вес, повышают ценность одной идеи, обесценивают другую, поляризуют таким образом все общественное мнение. То, что не попало в газеты, в наше время почти не оказывает влияния на развитие общества. Часто говорят, что пресса не использует прямой лжи – это и дорого, и опасно. Искажение истины достигается скорее через множество мелких оговорок, происходящих всегда в одном и том же направлении, чем решительных, бросающихся в глаза действий.

Условие эффективной манипуляции – контроль над получаемыми человеком сведениями. Хорошо построенная система пропаганды при изобилии изданий и газет, разнообразии «позиций» и стилей, создает и использует одни и те же стереотипы и внушает один и тот же набор желаний. Различие взглядов конструируется – разрешается быть и буржуазным консерватором, и либералов, но при условии, что структура мышления у них одинакова и целей они желают одних и тех же.

Изъятия фактов из газеты и наводнение их стереотипами – есть наиболее эффективный способ создания в обществе какого-либо образа. Например, в европейских газетах практически отсутствует серьезная информация о Российской Империи. А печатуемые сообщения имеют лишь экзотический (масленица, пляски с медведями), либо отвратительный (варварство, грубость, жестокость), либо утверждающе-отсталый (отсутствие цивилизации, комфортных условий жизни, технических новшеств) смысл.

Закончив чтение, Николай Павлович оторвался от листа и, глядя мне прямо в глаза, горячо проговорил: