У старых окопов - Борис Васильевич Бедный

— Она самая…

Мы сошли на берег, и я оглянулся. Вся запань — с молехранилищем, забитым бревнами, с сортировочной сеткой и сплоточными станками — четко лежала на спокойной, без единой морщинки, ночной воде. С высоты берега запань сильно смахивала на чертеж из недавней моей дипломной работы.

— Как сплотка? — спросил я небрежно, тоном многоопытного сплавщика, который перевидал на своем веку уйму запаней и сплавных рейдов.

— Третью неделю сплачиваем, — не сразу и без большой охоты отозвался Кувалдин. — Поначалу большая вода была, а ныне спала маленько, работать можно.

— Ну и как? — не унимался я.

— Что как? — не понял Кувалдин.

— Суточный график? План?

— Вот вы о чем… — несколько даже обиженно протянул Кувалдин. — План наша запань всегда выполняет. Как заведен тут такой порядок, так идет своим ходом.

— Кто ж его завел, хороший этот порядок? — поинтересовался я.

Кувалдин, который до этого по своей привычке изучал мое плечо, так изумился моим словам, что даже глянул мне в лицо. Весь вид у него был какой-то ошарашенный и даже оскорбленный, будто я ляпнул страшную глупость.

— Начальник запани Филипп Иваныч, кто же еще? — подивился Кувалдин моему невежеству. Кажется, он не шутя считал, что знаменитого их Филиппа Ивановича знает поголовно все человечество.

Мы двинулись к поселку, отступившему метров на сто от кромки берега, чтобы меньше заливало половодьем. Прошли мимо такелажного сарая, где гирляндами висели толстые смоляные канаты, лежали бухты густо смазанных стальных тросов, синели окалиной круги новой проволоки и рыжел ржавчиной спутанный ворох проволоки старой, побывавшей уже в плотах и снова вернувшейся на запань. Сарай был по-весеннему богат такелажем, и я порадовался, что всего этого добра на запань завезено много и недостача такелажа не будет тормозить работу на первых порах, пока я тут осмотрюсь и узнаю, что к чему.

Кувалдин теперь вышагивал рядом со мной и все приглядывался ко мне сбоку, точно определить хотел, что я за человек и за какие его прегрешения свалился ему на голову. И хоть ни в чем не был я перед ним виноват, но мне стало все-таки как-то не по себе. Будто я провинился перед Кувалдиным уже одним тем, что живу на свете. Меня подмывало сказать ему: я не просил, чтобы меня послали работать именно на эту запань, где я стал ему поперек дороги. Ведь если б не меня, так все равно прислали бы кого другого. Да и Филипп Иванович не нынче-завтра поправится и займет свой начальнический стул, так что дуться на меня просто глупо…

Стороной прошла ватага парней навеселе, вразнобой горланя: «Я люблю тебя, жизнь».

— Пьют на запани? — осведомился я.

Кувалдин подумал-подумал и сказал осторожно:

— Выпивают…

Похоже, он не хотел, чтобы у меня сложилось плохое мнение о местных сплавщиках.

Мы миновали какие-то будки, низкий расплывшийся штабель горбылей и большую слежавшуюся кучу старых опилок. Поравнялись с маленькой уютной избушкой на полпути от берега к поселку.

— Наш медпункт, — сказал Кувалдин тоном экскурсовода, сопровождающего знатного туриста. Сдается, и ему уже надоело играть в молчанку.

На чисто выскобленном крылечке сидела парочка. Парня я не разглядел, а вот девица мне запомнилась. От полноты чувств она болтала ногами в щегольских, ладно скроенных сапожках, тесно обхватывающих ее тугие поселковые икры, какие в больших городах попадаются уже редко.

— Фельдшерица наша, — все тем же размеренным информационным голосом молвил Кувалдин, продолжая знакомить меня с местными достопримечательностями.

Машинально я кивнул головой, принимая к сведению и эту небесполезную для себя новость. Фельдшерица нараспев поздоровалась с Кувалдиным, стрельнула в меня глазами и усмехнулась чему-то своему, что к медицине наверняка не имело никакого отношения. Парень, завидев нас, отодвинулся от фельдшерицы, а не успели мы миновать медицинский теремок, тут же проворно подсел к ней, так что насиженное его место не успело остыть.

— Молодежь… — тоном извинения сказал Кувалдин а я сделал в памяти зарубку: и здесь, в лесной глухомани, такие вот дела-делишки идут тем же путем, как и в большом городе, где я учился и откуда сейчас приехал. Не то чтоб я не знал этого раньше, но все-таки приятно было лишний раз убедиться, что мир един и люди везде одинаковы…

Мы молча прошли остатнюю часть пути, и только уже на подходе к дому, где мне была отведена квартира, Кувалдин спросил:

— Институт окончили?

— Две недели назад защитил диплом.

— Институт — это хорошо, — одобрил Кувалдин, и в голосе его послышалась зависть не зависть, а так, вроде бы сожаление горьковатое, что не довелось ему в свое время поучиться в институтах. Он как бы оглянулся с нынешнего бугорка на всю свою прожитую жизнь и не в первый раз обнаружил, что не так она выстроилась, как ему хотелось бы. — А то у нас тут есть такие: работают инженерами, а сами едва техникум осилили, а то и его в глаза не видели. А с дипломом — это уже без дураков! Это уж культурно… В институте и с Верховцевым познакомились?

Подражая Кувалдину в краткости ответов, я сказал:

— Там.

— Понятно… — отозвался Кувалдин, и в голосе его прорезалось некое дополнительное уважение ко мне — за то, что умею я выбирать себе выгодных дружков.

Он, кажется, решил, что я парень не промах и со мной лучше не связываться. А я никого и ничего не выбирал, да и кто тогда знал, когда я впервые познакомился с Виктором, что он когда-нибудь заделается моим начальником. Виктор тогда был таким же студентом, как и я, разве что учился двумя курсами постарше и ходил в круглых отличниках, а я тянул на стипендию.

Просто мы с Виктором жили в соседних комнатах общежития, и однажды случилось так, что мы оба дежурили — каждый в своей комнате. Я первым закончил уборку и ту последнюю щепотку мусора, которую так трудно взять на совок, вымел, как водится, через порог в коридор. Взмахом веника я послал эту щепоть в сторону Викторовой двери, а мог и в другую сторону послать, и тогда мы с Виктором, возможно, так и не познакомились бы поближе. Я махнул веником, а Виктор в эту секунду как раз открыл свою дверь, чтобы вымести через порог свою щепотку мусора, и поймал меня на месте преступления.

Сгоряча он обозвал меня почему-то Мазепой, я не остался в долгу и послал его подальше. Мы облаяли друг друга, стоя в коридоре каждый у своей двери, я с веником в руке, а Виктор со шваброй. Вот так и состоялось первое