У старых окопов - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А чего ж это они? — поинтересовался я. — Работенку себе непыльную выпрашивают?
— Работенку?! Кабы работенку, так и уважить не грех. Нет, насчет работы они не шибко убивались. Все боле норовили урвать на даровщинку кусок послаще: то лесу дай избушку подлатать, и не кругляка, а бруса первосортного, то аванс пожирней, то досок обрезных со шпалорезки, то катер буксирный им выдели — на рынок в райцентр смотаться, то завозню такелажную — сено с того берега привезти, то обменяй им в подсобном хозяйстве паршивую телку на нашу холмогорочку. Стекло клянчат, гвозди, олифу…
И такие дальние объявились, каких сроду не слыхано было. И чем отдаленней родич, тем нахальней. Прямо с ножом к горлу: вынь да положь. Тьфу, вот людишки! Затаились и ждали, когда я на повышение пойду. А теперь как клопы изо всех щелей поперли, удержу на них нету… Знаете, бывают такие старые бараки, где давно уже никто не живет, а клопы сидят по щелям и ждут своего часа. Тонкие такие, белесые, как папиросная бумага, а жалят — тигры лютые! Я раз ночевал в таком страшном бараке — еле ноги унес. Как начали они меня жрать, я топчан на середку выволок, подальше от стен, а они новую тактику применяют: прямо с потолка пикируют, и все на подушку, все на подушку, чуют, где кожа голая. Уж гонял я свой топчан, гонял по всему бараку, нигде спасу нет, в лес подался, там под кустиком и переспал… А от родичей и сбежать некуда, везде достанут. Хуже клопов!
Они как-то там меж собой порешили, вроде вся запань нашей фамилии на откуп дадена: хватай и тащи все, что под руку подвернется. Утречком встаешь и голову ломаешь: на что нынче замахнутся? И все едино не угадаешь, такое запузырят, никакой фантазии не хватит. Один кум даже якорь затребовал. Да зачем тебе якорь, спрашиваю, деревня ваша вовсе сухопутная? Отвечает: раз ничего другого не даешь, подкинь хоть якоришко, не с пустыми же руками домой вертаться… Вот так кум! Только тем я и спасался, что дневал и ночевал на запани. Верите, по улице боялся пройти, чтоб не переняли родственнички мои дорогие. На людях они все же остерегались христарадничать. Не так авторитет мой берегли, как продешевить боялись: чтоб им меньше не перепало при свидетелях-то!
Был у них один козыришко: я рано отца лишился и кое-кто из родичей малость матери помогал. Там и помощи той с гулькин коготок, да и давненько было, еще до колхозов, но благодетели наши все припомнили да еще и проценты накинули на давность лет. А того не разумеют, что они из своего единоличного кармана копейки давали, а теперь рубли тянут, да и не мои, а казенные! Другому на моем месте как с гуся вода, а я все вроде стеснялся…
— Стеснялись? — не понял я.
— Угу, — подтвердил Кувалдин. — Неловко как-то… Ежели впотай как-нибудь, а то ведь все видят. Уж больно нахально родичи мои орудуют, а кругом тоже не слепые…
Я подивился про себя простодушию Кувалдина, который так запросто и чистосердечно поведал мне, что остерегался он одной лишь огласки, а если б родственное это непотребство можно было творить шито-крыто, так еще неизвестно, как бы он себя повел.
— А откажешь кому, сразу обида кровная: родичей не признаешь! И жонку подбивают словечко замолвить и через старшеньких наших ребят действуют, такие дипломаты, хоть в ООН их посылай! Дома раздоры пошли, жонка дуется: своего племяша одарил, а мою тетку не хочешь уважить. Сроду тихо-мирно жили, а тут цапаться стали, чуть до развода не докатились…
Главное, кабы я сразу всю опасность углядел, мне легче было бы круговую оборону занять. А я спервоначалу одному уступил, другому, они и насели на меня всем гамузом. Так оно и пошло-поехало. Я думал, Филипп Иваныч быстро оклемается и вызволит меня из родственного ига, а он расхворался не на шутку. Он болеет, а я все глубже в пучине этой тону. Уже по шейку погруз, еще маленько, и поминай как звали. Да вот спасибо, вы приехали…
Я полюбопытствовал:
— А как же Филипп Иванович, со своими родственниками ладил? Иль у него их не водится?
Кувалдин замялся.
— Есть и у него. А только вы Филиппа Иваныча со мной не равняйте. Это такой человек… Он так сумел поставить, что родичи и заикнуться боялись. И между прочим, еще сильней его за это уважали. А мои тунеядцы, хоть и перепадало им кое-что, ни в грош меня не ставят… Вот какая гипотенуза!
Я удивленно покосился на Кувалдина, и тот пояснил:
— На курсах мастеров у нас присказка такая была. Учились мы все маловато, ну и крепко нам, неукам, слово это культурное полюбилось: ги-по-те-ну-за! Есть в треугольнике сторона такая. — Он спохватился: — Да вы небось и сами знаете?
Я подтвердил, что знаком с гипотенузой. Кувалдин сказал с жаром:
— Так что, не сомневайтесь: очень вы меня выручили и даже спасли своим приездом. А то пустил бы я всю запань под откос или взбунтовался бы и двинул какого-нибудь дорогого родственничка прямо в рожу его бесстыжую. К тому дело шло. А теперь все культурно выйдет, и я кругом невиноватый! Ну и шугану я их завтра, как они ко мне сунутся. «К новому техноруку пожалте, шагом марш!»
Он заулыбался, представив, как ловко отбреет завтра нахальных своих родичей.
А я и порадовался, узнав, что Кувалдин ничуть не злится на мой приезд, и в то же время мне как-то не по себе стало, будто унизил он меня своим признанием. Вот уж никогда прежде не думал, что главным и чуть ли не единственным моим козырем перед нешибко образованными местными сплавщиками будут не знания мои специальные, добытые в институте за пять лет учебы, и не личные мои качества инженера и человека, о которых я тогда, признаться, был довольно высокого мнения, а всего лишь такое побочное и плевое обстоятельство, что нет у меня
