Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

ОНА СЕЙЧАС ЗАДОХНЕТСЯ!

Выстрелы… Что это, охота? Вестерн? Или это про войну? Нет, война там была позже. Это случилось еще до войны. Почему ей это известно? Да так, это же кино теперь про нее. И еще про кого-то. Про НИХ ВСЕХ.

Старенький дребезжащий грузовик на полной скорости съезжает в кювет и заваливается на бок. Колесо крутится, крутится… Где-то с кем-то это уже было – повторный кадр.

Те, кто был в кузове, со стонами выбираются наружу. Кто-то успевает, кто-то нет. Хлопок – и взрывается бензин. Столб огня, крики, проклятья.

Грузовик догорает в кювете, пыль постепенно оседает, открывая пейзаж.

Дорога, уводящая в лес, горы на горизонте. Что-то темное движется – там, вдалеке, какое-то пятно. Человек в гимнастерке с усилием поднимается на ноги, он хромает, но погони не прекращает, бежит из последних сил. Лицо, закопченное от дыма, нашивки на гимнастерке – это полицейский, местный, из соседней горной деревни. Как она называется?

Облупленные дома под черепичными крышами – уступами по горе вверх среди зелени и серых камней. Разбитая, мощенная булыжником улица, рыночная площадь – она пуста. Гнездо аиста на высоком дереве, минарет мечети. Двери ее открыты, внутри много стариков и детей.

Дом – белая мазанка с разбитыми окнами на самом верху горы, кривая улица перед ним запружена людьми. И тут тоже факелы, они горят. Кто-то уже на пороге собирается швырнуть факел внутрь дома, остальные готовы выплеснуть ведра мазута на крышу. Но если загорится, пламя неминуемо пойдет вниз, а воды близко в деревне нет, все сгорит. Толпа ревет. Это только на поверхности, это только огонь, эмоции. А внутри под всем этим – страх, серый пепел.

ГДЕ Я? ПОЛИНА, СЕСТРЕНКА, ГДЕ Я? КАКОЕ ЖЕ, К ЧЕРТУ, ЭТО КИНО?

МНЕ СТРАШНО…

Язва на губе – как клеймо, как пропуск ТУДА.

Человек в гимнастерке задыхается, но продолжает бежать. То, за чем он гонится, все ближе, ближе. ОНО стремится к лесу, но, кажется, ему не уйти.

Полицейский на секунду останавливается, тщательно прицеливается и стреляет. Потом еще раз, еще.

Эхо выстрелов… Нет, оно не разносится по горам, звук что-то глушит, как будто стреляли сквозь вату.

Темное пятно… Сейчас уже хорошо видно, что это человек. Это мальчик лет двенадцати, может, чуть старше – загорелые икры мелькают, черноволосый затылок. Он бежит, придерживая что-то на плече. Яркая какая-то тряпка… Подол платья? Стоптанные сандалии. Маленькая детская рука, безжизненно свесившаяся вниз.

Полицейский вскидывает руку и снова стреляет. Но вместо выстрела – сухой щелчок, патронов в пистолете не осталось.

Тот, в кого он стрелял, замирает неподвижно. Это как стоп-кадр – секунду назад все двигалось, неслось, мелькало и вдруг застыло.

Пауза. Детская фигурка, черноволосый затылок, лица не видно. На плече – тело девочки, вскинуто, как мертвая туша овцы.

ОН пришел за ней утром. Это все неправда, что ОНИ охотятся только ночью, в полном мраке. ОНИ не боятся света, не спят до сумерек в трухлявых гробах. Это все досужие сказки.

ОН пришел за ней утром, и она, его сестра, сама впустила его в дом. Ведь он был старший и всегда заботился о них в отсутствие отца. Его прозвали в деревне Карамель. Да, он любил конфеты, но всегда делился с сестрами, с братишкой. И в это утро в руке у него была карамелька – полинявший от времени фантик. Сестренка соблазнилась подарком, она сама впустила его.

ОТКУДА Я ВСЕ ЭТО ЗНАЮ? Я ведь тоже… мы с сестрой тоже сами впустили ЕГО той ночью…

КАРАМЕЛЬ…

Это старое прозвище, его пора забыть…

– КАРАМЕЛЬ!!!

Кричит тот полицейский – там, на дороге. Долго еще он будет кричать? Долго еще он будет живой?

Тварь оборачивается. Полицейский – здоровый, сильный мужик-албанец – невольно делает шаг назад, пятится.

Увидеть такое… Целиться из пистолета в ребенка на пустынной дороге, оказывается, еще не самое страшное.

Хуже – увидеть и осознать, что ЭТО НИКАКОЙ НЕ РЕБЕНОК.

Одним прыжком тварь покрывает расстояние, разделяющее их, сбивает с ног. Все тонет в клубах пыли. Слышны только крики, какая-то возня, бешеный торжествующий рев. Потом тишина – и только вхлипы, голодное урчание, которое не так-то легко насытить.

Окровавленная пасть…

Лера зарывается лицом в подушку – нет, нет, нет, это только кино, сон, кошмар.

Через несколько минут пыль снова оседает. И на дороге никого. Только кровавая лужа, клочья одежды, ошметки плоти, над ними гудят роем мухи. В месиве, где нет уже ни органов, ни костей, копошатся пиявки.

Во сне двенадцатилетняя Лера Кускова протягивает к ним руку. Ее словно что-то заставляет – и она уже не испытывает больше ни страха, ни отвращения. Несколько пиявок впиваются в ее запястье, но она совсем не чувствует боли.

Во рту странный привкус. Сладко, как карамель…

Глава 18

Труп на дороге

Прошло четыре дня, и все это отошло для Кати на второй план. Новые сюжеты, новая статья для криминальной полосы «Вестника Подмосковья». Катя была занята и думать забыла о событиях прошлой недели. «Листала» файлы со снимками в ноутбуке, выбирая какой-нибудь поярче, покруче, подинамичнее, чтобы проиллюстрировать свой новый очерк о борьбе областной милиции с автомобильными ворами. Позвонил Сергей Мещерский:

– Привет, а сегодня со мной пообедаешь?

«А ты в бороде или как?» – хотелось спросить Кате. В итальянском кафе на углу Камергерского, где они встретились, стало ясно, что борода как будто стала даже еще гуще, страхолюднее.

– Вадик звонил, – объявил Мещерский многозначительно.

– Мне он не звонит. – Катя чувствовала: душка Мещерский «снова начинает». – Они с работодателем где сейчас обретаются?

– Все там же, боссу его новая операция предстоит, на этот раз в той клинике, куда Штирлиц к радистке Кэт приезжал… Так вот, Вадик, он… у него ужасное настроение.

– Он о работодателе своем беспокоится больше, чем обо мне.

– «Пройдут годы, усохнут груди», – это такая украинская поговорка у Вадика, а голос такой печальный, черная меланхолия…

– Чьи это «груди усохнут»? – Катя звякнула ложкой о кофейное блюдце. – Он что себе позволяет? Слушай, он там вообще как… не злоупотребляет, а?

– Мужик пьет, когда у него на душе… Катя, он мой лучший друг. Вы оба мои самые лучшие, самые близкие друзья. Так что же вы делаете со мной? – Мещерский совсем запутался в словах, в бороде. – Я вот что придумал, я знаю, куда тебе надо поехать. Мы вместе полетим, визу сделаем за два дня шенгенскую, это я мигом устрою и билеты на самолет.

– Куда?

– В Берлин, клиника ведь там и Вадик… он только этого шага от тебя дожидается!

– А я не готова, Сережа.

Мещерский всплеснул руками: да что же это такое?! Но тут у Кати зазвонил мобильный – сотрудница инспекции по делам несовершеннолетних напоминала: вы обещали связаться с женой генерала Москалева, пора нанести визит в их семью, проверить, в каких условиях живет «трудный подросток, совершивший побег из дома».

– Видишь, Сереженька, я не могу никуда сейчас уехать, у меня работа. – Катя была рада появившейся отговорке и, чтобы поставить точку хотя бы на сегодня в этом вопросе, начала звонить Регине Москалевой прямо из кафе – благо номер ее еще с поисковой эпопеи сохранился в телефоне.

Регина разговаривала приветливо, правда, голос был подавленный.

– Как чувствует себя Данила? – спросила Катя.

– Ничего, спасибо.

– В инспекции по делам несовершеннолетних дело на контроле стоит. – Катя начала объяснять: таков, мол, порядок, но Регина и так все понимала.

– Приезжайте завтра, если вам удобно. Я в полном вашем распоряжении, и сын тоже, беседуйте с ним. Заранее прошу извинить, но я за эти дни как-то… совсем выбилась из привычной колеи. И с помощницей по хозяйству у меня проблема, она не появляется и не звонит вот уже несколько дней. Может, уехала к родственникам? Но отчего же мне ничего не сказала, не предупредила? Так порядочные люди не поступают, тем более она знает, какое у нас сейчас дома положение…

Тут Регина неожиданно всхлипнула. Катя едва не спросила: а какое у вас сейчас дома ПОЛОЖЕНИЕ? Но вовремя спохватилась.

– Тебе лишь бы увертку найти, – вздохнул Мещерский, он все понял, умница.

– Ничего и не увертка, помнишь, я тебе про нашего сотрудника, лежащего в госпитале, рассказывала, которого из Албании раненого привезли, так вот его навестить пришли…

И она поведала Мещерскому сагу о Москалевых, об исчезновении мальчика, не забыла упомянуть про куртку в лесу и про его возвращение домой. Только об аварии на шоссе – о той кошмарной аварии не сказала ни слова.

– Пацан, – пожал плечами Мещерский. – Побег из дома в этом возрасте – милое дело, характер закаляется. А ты что, завтра туда к ним в гости собралась?

– Не в гости, а в проверочный рейд вместе с нашим ПДН.

– Я мог бы тебя завтра подвезти в Архангельское, ты сказала, они там живут, там парк, усадьба. – Мещерский оживился. – Могли бы погулять потом и это… обсудить все детально – визы, билеты в Берлин, а?