Анжелика. Тулузская свадьба - Анн Голон

Шло время. Приезжали и другие, к примеру Берналли недолго гостил у них в праздники, позволяя себе такую роскошь только в начале года.

Утром гостей не принимали, для визитов оставляли прохладные вечерние часы. Анжелика не видела епископа с того самого дня, когда он приезжал узнать о возможности представить своего монаха-алхимика и так изменился в лице, увидев Фабрицио.

Заинтригованная, с чувством неясного беспокойства, Анжелика сняла только что надетый передник и поспешно вышла, поправляя на ходу волосы, уложенные в модную прическу — длинные локоны, ниспадающие на кружевную накидку.

Направляясь к парадному подъезду, она увидела, как по лестнице поднимается высокий человек — барон де Фонтенак, архиепископ Тулузский — в фиолетовом одеянии с белым воротничком. Поодаль в саду стоял эскорт монсеньора: лакеи, пажи и знатные сеньоры верхом на лошадях шумели у кареты, запряженной шестеркой гнедых скакунов.

По обыкновению Анжелика опустилась на колени, чтобы поцеловать пастырский перстень, но прелат поднял ее с колен и первым поцеловал руку молодой женщины, подчеркивая светским жестом, что в его визите нет ничего официального.

— Помилуйте, мадам, столь глубокое почтение заставляет меня чувствовать себя старым человеком перед лицом вашей молодости.

— Монсеньор, я только хотела выразить уважение, которое испытываю к столь выдающемуся человеку, принявшему священный сан, дарованный Его Святейшеством папой и самим Богом. — Всякий раз, когда Анжелика говорила нечто подобное, она вспоминала сестру Анну, их наставницу в светских манерах в монастыре Пуатье. Сестра Анна была бы сейчас довольна своей непослушной ученицей.

Между тем прелат снял шляпу, перчатки и, передав их одному из молодых священников свиты, жестом отпустил его.

— Мои люди подождут меня во дворе. Я хотел бы поговорить с вами, мадам, подальше от нескромных ушей.

Анжелика бросила насмешливый взгляд в сторону покрасневшего священника, обвиненного в нескромности.

В гостиной, после того как принесли прохладительные напитки и закуски, Анжелика извинилась за отсутствие мужа и заверила, что сейчас же пошлет предупредить его. Дальше обмен любезностями продолжался как обычно.

— Я сама очень сожалею, что заставила вас ждать: я была на кухне, следила за приготовлением настоек. Но я злоупотребляю вашим временем, рассказывая о таких мелочах.

— Для Господа нашего нет мелочей. Вспомните о служанке Марфе[66]. Сегодня редко встретишь знатную даму, занимающуюся домашними делами. Тогда как именно хозяйка дома подает пример достоинства и трудолюбия слугам. А когда, ко всему прочему, в ней соединяются изящество Марии Магдалины и мудрость Марфы, как в вашем случае…

Но епископ говорил рассеянно, казалось, светские игры не входили в число приятных ему занятий. Несмотря на гордую осанку и нарочито прямой взгляд синих глаз, было в нем что-то не вызывающее доверия, что всегда беспокоило собеседников. Жоффрей заметил однажды, что епископ превосходно владеет искусством внушать людям чувство вины, а это даже лучше, чем умение убеждать.

Задумчиво потирая руки, епископ повторил, что очень рад снова видеть молодую женщину, которая редко появлялась в архиепископстве с того уже далекого дня, когда он венчал ее в Тулузском соборе.

— Я вижу вас в церкви и могу только похвалить ваше усердие. Но признаюсь, был несколько разочарован, не увидев вас в моей исповедальне.

— Я исповедуюсь капеллану ордена Визитации, монсеньор.

— Это достойный священник, но для вас, мадам, чья жизнь у всех на виду, мне кажется…

— Монсеньор, простите меня, — воскликнула Анжелика, смеясь, — я вам объясню свой выбор: у меня слишком незначительные грехи, чтобы исповедоваться в них такому важному человеку, как вы, я была бы очень смущена.

— Мне кажется, дитя мое, вы не понимаете самого таинства покаяния. Не во власти грешника оценивать тяжесть своих грехов. И когда до меня доходят городские слухи о распутстве, творящемся в этом доме, я очень сомневаюсь, что молодая женщина, столь красивая и очаровательная, могла остаться здесь такой же невинной, как в день ее крещения.

— Я не претендую на это, монсеньор, — прошептала Анжелика, опуская глаза, — но думаю, что слухи преувеличены. Это правда, праздники здесь веселые. Тут сочиняют стихи, поют, пьют вино, говорят о любви и часто смеются. Но мне никогда не приходилось видеть распутство, которое смутило бы мою совесть…

— Позвольте мне думать, что вы слишком невинны, чтобы лицемерить, дитя мое. Совсем юной вас отдали супругу, чьи слова не раз были близки к ереси, а его умение и опыт в обхождении с женщинами позволяют ему без труда влиять на ваш еще неокрепший дух. Достаточно вспомнить широко известные Суды любви, которые он ежегодно проводит в своем дворце, где собираются не только тулузские сеньоры, но и горожанки, а также все молодые дворяне провинции — я содрогаюсь и трепещу, сознавая, что благодаря своему богатству ваш муж с каждым днем приобретает все большее влияние на город. Главные капитулы[67] — как вы знаете, консулы наших провинций, — суровые и неподкупные судьи, уже обеспокоены появлением своих супруг во дворце Веселой Науки.

— Этих людей трудно понять, — сказала Анжелика с притворным возмущением. — Я часто слышала о честолюбивых устремлениях именитых горожан, которые желают быть принятыми в круг высшей знати до того дня, пока милостью короля они сами не получат дворянство. Мой муж не мелочный человек в том, что касается герба или древности фамилии. Он принимает всех, и мужчин и женщин, если они умны. Я удивлена, что господа капитулы недовольны этим.

— Прежде всего душа! — прогремел архиепископ, словно выступал с соборной кафедры. — Прежде всего душа, мадам, затем почести.

— Вы действительно думаете, что моя душа и душа моего мужа находятся в серьезной опасности, монсеньор? — спросила Анжелика, широко раскрыв ясные глаза.

Несмотря на то что Анжелика послушно следовала всем религиозным ритуалам, которые предписывались девушкам и дамам ее положения, — церковь, посты, исповеди, причастия, — ее мятежный разум восставал, как только все это переходило в крайность и противоречило ее природному здравому смыслу.

Архиепископ, прикрыв глаза и скрестив пальцы, унизанные алмазами и аметистами, выглядел сосредоточенным, словно искал в глубине сердца божественную подсказку для ответа.

— Разве я знаю? — наконец произнес он, вздыхая. — Я ничего не знаю. То, что творится в этом дворце, тайна для меня, и с каждым днем я беспокоюсь все больше и больше.