Анжелика. Тулузская свадьба - Анн Голон

— Вы пугаете меня, — повторил итальянец.

Взволнованный, он встал и сделал несколько шагов по комнате. Остановившись, несколько раз попытался что-то сказать, открывая рот, словно рыба, покачал головой и снова сел.

— Я бы счел вас безумцем, — сказал он, — но чувствую, что готов согласиться с вами. Ваша теория могла бы помочь завершить мое исследование о движении жидкостей. О! Я не жалею, что предпринял столь опасную поездку, ведь благодаря ей я получил удовольствие поговорить с великим ученым. Но будьте осторожны, друг мой! Если меня — а мои слова никогда не были столь смелы, как ваши, — посчитали еретиком и вынудили бежать в Женеву, то что ожидает вас?

— Ба! — воскликнул граф. — Я не пытаюсь никого убедить, если только это не люди науки, способные меня понять. У меня даже нет желания записывать и издавать результаты моих работ. Я занимаюсь исследованиями в свое удовольствие, точно так же, как наслаждаюсь сочинением песен с милыми дамами. Я спокойно живу в своем дворце, и кто придет сюда искать со мной ссоры?

— У власти глаза повсюду, — сказал Берналли, и в его взгляде промелькнула безнадежность.

В этот миг Анжелика услышала рядом легкий шорох, и ей показалось, что шевельнулись портьеры. Ей стало не по себе, и с этого момента она рассеянно следила за разговором двух мужчин. Лицо Жоффрея де Пейрака невольно притягивало ее взгляд. Вечерний полумрак в комнате смягчил черты его израненного благородного лица. Ее манили черные, полные страстного огня глаза и блеск улыбки, которая не исчезала, даже когда он говорил о серьезных вещах. Анжелику охватило волнение.

Когда Берналли ушел переодеться перед ужином, она закрыла окно.

Слуги расставляли канделябры на столах, а служанка разжигала огонь в камине.

Жоффрей де Пейрак встал и подошел к оконному проему, возле которого сидела его жена.

— Вы очень молчаливы, моя милая. Впрочем, как обычно. Не усыпили ли вас наши разговоры?

— Нет, напротив, мне было очень интересно, — медленно произнесла Анжелика и впервые не отвела глаз от лица мужа. — Я не могу сказать, что все поняла, но признаюсь вам, такие разговоры мне нравятся больше, чем беседы наших дам и их пажей о поэзии.

Жоффрей де Пейрак поставил ногу на ступеньку в проеме и наклонился, чтобы внимательнее рассмотреть Анжелику.

— Вы странная маленькая женщина. Мне кажется, вы начинаете привыкать ко мне, но не перестаете удивлять. Я использовал различные способы обольщения желанной мне женщины, но еще никогда не думал применять для этого математику.

Анжелика не смогла удержаться от смеха, и ее щеки тут же залились румянцем. Немного смутившись, она опустила глаза к вышиванию. Чтобы переменить тему разговора, Анжелика спросила:

— Значит, это физические опыты вы проводите в вашей загадочной лаборатории, которую так ревностно охраняет Куасси-Ба?

— И да, и нет. У меня действительно есть несколько измерительных приборов, но лаборатория служит мне главным образом для проведения химических исследований металлов, таких как золото и серебро.

— Алхимия, — прошептала взволнованная Анжелика. И образ замка Жиля де Реца встал перед ее глазами. — Зачем вам так много золота и серебра? — неожиданно спросила она. — Говорят, вы ищете их повсюду — не только в вашей лаборатории, но и в Испании, в Англии и даже на маленьком свинцовом руднике, который принадлежал моей семье в Пуату. Молин говорил мне, что вы также владеете золотым рудником в Пиренеях. Зачем вам столько золота?

— Чтобы быть независимым, мадам, необходимо много золота и серебра. Вот что сказал мэтр Андре Капеллан в заглавии своего труда «Искусство Любви»: «Чтобы наслаждаться любовью, надо быть свободным от забот о хлебе насущном».

— Не думайте, что завоюете меня с помощью подарков и богатства, — резко сказала Анжелика.

— Я ничего не думаю, моя дорогая. Я жду вас. Я вздыхаю. «Влюбленный должен бледнеть в присутствии своей возлюбленной». И я бледнею. Или вы находите, что я бледнею недостаточно? Я знаю, что трубадуры должны становиться на колени перед своей избранницей, но эта поза не для моей ноги. Умоляю простить меня. Но будьте уверены, что я могу воскликнуть вслед за божественным поэтом Бернаром де Вентадуром[65]: «Муки любви, на которые обрекла меня красавица, чьим покорным рабом я являюсь, станут причиной моей смерти». И я умираю, мадам.

Анжелика смеясь покачала головой.

— Я вам не верю. Вы не кажетесь умирающим. Вы запираетесь в лаборатории или мчитесь во дворцы тулузских жеманниц, чтобы наставлять их в поэтических рифмах.

— Вам не хватает меня, мадам?

Немного подумав, она улыбнулась и, желая сохранить игривый тон беседы, сказала:

— Мне не хватает развлечений, а вы воплощенное Развлечение и Разнообразие.

И она снова вернулась к вышиванию.

Анжелика больше не знала, нравится ей или страшит то, как порой смотрит на нее Жоффрей де Пейрак во время подобных шутливых поединков, в которые так часто вовлекала их светская жизнь. Внезапно его ирония исчезла, и в возникшей тишине Анжелика почувствовала, как подпадает под странное влияние Жоффрея, которое подчиняло и обжигало ее. Под его взглядом она чувствовала себя обнаженной и ее маленькая грудь напряглась под кружевом корсажа. Ей хотелось закрыть глаза.

«Он пользуется тем, что я уже не так осторожна, и хочет очаровать меня», — подумала она, и ее пронзила дрожь страха и удовольствия.

Анжелика восставала, словно строптивая лошадь, услышав обманчиво-ласковый голос графа. У нее кружилась голова, и ей вспоминались слова кормилицы: «Он завлекает молодых женщин странными песнями…»

Когда снова появился Берналли, Анжелика встала ему навстречу. Она случайно коснулась мужа, и ей стало жаль, что он даже не попытался обнять ее за талию.

Глава 7

Сегодня разливали первые настойки в этом сезоне. Но едва Анжелика вошла в кухню, наполненную запахами апельсина, аниса и ароматных пряностей, как запыхавшийся негритенок прибежал известить — барон Бенуа де Фонтенак хотел бы выразить свое почтение графине и ее мужу.

Епископ!

Со времени того неожиданного визита, когда в отеле Веселой Науки гостил Фабрицио Контарини, епископ больше не приезжал. Это событие казалось таким далеким. Ученый давно уехал, и Анжелика не знала, куда он направился продолжать исследования об ужасном Макиавелли. Может, в Авиньон, город флагеллантов? Или в нидерландский кальвинистский Утрехт, который, однако, сохранил дух католицизма, что позволяло всем изгнанникам чувствовать себя там «как дома».