Книга о русской дуэли - Александр Востриков

Еще одним объектом защиты от «негодяев» для благородного человека были актрисы, и мотив этот не раз встречается в русской литературе. Приведем только два примера.

В «Воспитаннице» В. А. Соллогуба некий «отчаянный гусар», приехавший на конскую ярмарку закупать лошадей для своего полка, заключил пари с майором, что добьется успеха у молодой актрисы Наташи и в доказательство поцелует ее. Такие пари проигрывать нельзя — и гусар насильно целует бедную актрису под смех приятелей. Скандал. Наташа в обмороке. Ее жених, гимназист, — в бешенстве, естественно, обращенном к «распутной» невесте, а не к гусару. И вот развязка: «Вечером театр был полнехонек. <…> Отчаянный гусар в новых, блестящих эполетах нагло посматривал во все стороны. Малиновый майор сидел повеся голову и казался не в духе. Утром отослал он к гусару двадцать четыре бутылки шампанского, но приказал объявить ему притом, что пить их с ним не будет, потому что кое-что узнал, и с нынешнего дня прекращает с ним всякое сношение. Гусар расхорохорился, вызвал майора стреляться через платок, выбрал шесть человек секундантов и изумил всех своей кровожадностью. Майор хладнокровно согласился на поединок. Но поединок был отложен, по предложению же гусара, до окончания ярмарки и, неизвестно по каким причинам, никогда не состоялся…» {154, с. 436}.

Сходная ситуация описывается в «Полиньке Сакс» А. В. Дружинина. Некий наш соотечественник в Париже подговорил своих приятелей освистать актрису, отказавшую ему во внимании. Сакс, муж главной героини повести, мешает затее, рассказав со сцены театра об обстоятельствах дела. Естественно, следует вызов. Сакс не жаждет крови, он готов примириться, но при условии, что соперник извинится перед актрисой. Отказ. Выдержав выстрел на поединке, Сакс опять — уже просит — извинений, в любом виде, в любой форме. И опять отказ. Исчерпав все возможности добиться от соперника извинений перед оскорбленной актрисой, Сакс хладнокровно, точным выстрелом наповал убивает незадачливого шутника.

Итак, защита слабого представлялась одним из самых благородных оснований для поединка. Именно в уважении чужого достоинства яснее всего проявляются собственные достоинство и честь. Иной дворянин мог бы заступиться и за обиженную собаку или лошадь, потому что жестоко обращаться с животными недостойно благородного человека, а терпеть недостойное поведение в своем присутствии — значит самому унижаться до него.

Одна из самых распространенных причин дуэлей — соперничество из-за женщины. Как это ни покажется натянутым, но и тут в конечном счете защищали свою честь. Дворянин, ухаживавший за девушкой, защищал свое право самому делать выбор и не давать в нем никому отчета. Дворянин сам, в соответствии со своими чувствами, намерениями, представлениями о чести, определял свои права на женщину. Мужчина может присвоить право защищать женщину, ее честь. Печорин иронизирует: «Надобно заметить, что Грушницкий из тех людей, которые, говоря об женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела счастие им понравиться». И затем опять Печорин Грушницкому о Мери:

«А ты не хочешь ли за нее вступиться? — Мне жаль, что я не имею еще этого права…»

Но ведь и Печорин сам определяет свои права на окружающих его женщин!

Если же двое мужчин присваивали себе исключительные права на одну и ту же женщину, то их столкновение и, вероятно, дуэль становились неизбежными.

Дуэли из-за женщин были постоянной темой светских разговоров. Реально состоявшиеся поединки обрастали фантастическими подробностями.

Вот одна история из ряда многих подобных. Осенью 1817 года в Петербурге произошло столкновение между В. В. Шереметевым и графом А. П. Завадовским. Причиной послужила известная актриса Е. И. Истомина. Поссорившись со своим любовником Шереметевым, она, видимо, решила его проучить и позволила А. С. Грибоедову после одного из спектаклей отвезти ее к его приятелю Завадовскому, давно добивавшемуся ее внимания. Домой она вернулась только через три дня. Взбешенный Шереметев помчался к своему товарищу, известному бретеру А. И. Якубовичу, который самым энергичным образом поддержал его в желании кроваво мстить за нанесенную обиду. Шереметев долго выбирал, кому же адресовать вызов — Завадовскому или Грибоедову, — и выбрал первого, с тем чтобы Якубович затем стрелялся с Грибоедовым. Дуэль состоялась 12 ноября 1817 года, на ней присутствовало несколько приятелей дуэлянтов (в том числе знаменитый П. Каверин); Шереметев был смертельно ранен в живот.

Дуэль Якубовича с Грибоедовым (по особому настоянию первого) состоялась 23 октября 1818 года, т. е. почти через год. Такая задержка объяснялась тем, что Якубович за участие в первой дуэли был переведен на Кавказ в Нижегородский драгунский полк и там дождался приезда Грибоедова, направлявшегося в Персию. Поединок состоялся в Тифлисе. Грибоедов был ранен в кисть левой руки.

Обстоятельства этой дуэли обросли в пересказах современников всевозможными противоречивыми и легендарными подробностями. Говорили, что Якубович со злости выстрелил в Грибоедова прямо на поле первого поединка и промахнулся. Рассказывали, что у Завадовского было две вспышки и одна осечка и только четвертый выстрел удался. Говорили, что Завадовский после первого промаха Шереметева хотел выстрелить в воздух, но его соперник объявил, что тогда они продолжат дуэль и уж второго промаха он не допустит.

Не меньше разговоров было и о второй части дуэли. Молва обвиняла Грибоедова в трусости и желании уклониться от поединка с Якубовичем. Особенно любопытен рассказ Якубовича Штукенбергу, представляющий собой устную новеллу «по мотивам» пушкинского «Выстрела». В этом рассказе выдумано практически все, за исключением разве что раненой руки Грибоедова (и то другой) и его любви к фортепианному музицированию, — Якубовича не волновала проблема правдоподобности его рассказа. Слушатель (в данном случае Штукенберг) мог не знать, что дуэль состоялась в 1818 году, а женился Грибоедов в 1828-м, но зависимость от «Выстрела» должна была броситься в глаза каждому, прочитавшему вышедшие в 1831 году «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Якубович сознательно творил легенду о себе, так как красивый вымысел важнее для репутации бретера, чем сухая истина. Якубович достиг своего, и еще при жизни стал живой легендой.

ПРИЛОЖЕНИЕ

АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЯКУБОВИЧ

(1792–1845)

Декабрист, имевший скандальную репутацию бретера. Отчасти на него распространяется характеристика, данная Ю. М. Лотманом Д. И. Завалишину в статье «О Хлестакове»: «Жизнь не давала ему простора, и он систематически ее подправлял в своем воображении. Родившаяся в его уме — пылком и неудержимом — фантазия мгновенно становилась для него реальностью» {105. с. 298}. Якубович опоздал к «грозе двенадцатого года» (всего на один год — он вступил в военную службу в августе 1813 года юнкером в лейб-гвардии уланский полк); он был необычайно честолюбив (и это было, пожалуй, главным его «талантом»), но не блистал ни умом, ни образованностью; и жизнь вроде бы не удалась. «Гипертрофия воображения служила для него компенсацией за неудачную жизнь» {705, с. 303}. О чем свидетельствуют почти все мемуаристы — это о его риторическом вдохновении. Александр Иванович если уж говорил — то или произносил пламенную речь, или рассказывал романтическую историю. Когда читаешь воспоминания о нем, иногда кажется, что он обращался в пространство, его речь патетически монологична.

«Некто Жкубович>, из уланов, отъявленный повеса, проказник, не сходивший почти с гауптвахты, приезжал часто из Стрельны для подобных проделок <…>. Однажды, узнав, что на Большом театре приготовляется великолепный балет, проказник взял себе билет в кресла и поутру, когда шла репетиция, пробрался в залу и сел на свое место; директор, кн. Тюфякин, бывший это время на сцене, заметив Жкубовича>, сидящего в креслах, послал чиновника сказать ему, чтобы он вышел, потому что на репетиции никто не допускается. „Я сижу на своем месте“, — отвечал Ж<кубович> и показал билет. „Да это билет для вечера, а теперь утро, идет проба“. — „Так что ж такое? — возразил театрал. — Я приехал в Петербург нарочно для балета, я уж отобедал и дождусь здесь представления, потому что не уверен, чтоб не попался под арест до вечера, а в таком случае не попаду в театр, и деньги мои пропадут“. Князь Тюфякин покачал головою и велел его оставить на его креслах».[29]

«В описываемое мною время[30] к нам ходил за кулисы постоянно на репетиции и в спектакль сбитенщик. <…>

Однажды во время репетиции вышеупомянутого балета „Ацис и Галатея“ пришел другой сбитенщик, который произвел необыкновенный эффект в нашем закулисном муравейнике: он был очень высокого роста, с черной бородой и в нахлобученной шапке, в баклаге у этого сбитенщика был не сбитень, а шоколад, кулек же его вместо обыкновенных сухарей и булок был наполнен конспектами, бриошками и бисквитами, но, что всего удивительнее, он потчевал всех даром! Эта новость, разумеется, быстро разнеслась между нами; нового сбитенщика с черной бородой и в нахлобученной шапке все обступили и рот разинули от удивления. За кулисами, где он обыкновенно помещался, было довольно темно, и потому мудрено было рассмотреть его лицо. Когда я подошел к нему, около него составился тесный кружок воспитанниц, которые слетелись, как мухи к меду. Само собой разумеется, что вся его баклага и кулек быстро опустели, на мою долю осталась одна конфетка, а шоколаду я и не нюхал. Эта курьезная новость дошла, наконец, и до старика Рахманова; он был тертый калач и тотчас смекнул, что тут дело неладно.