Лихое время. «Жизнь за Царя» - Евгений Шалашов

– Вишь, а ты сегодня – как саблей рубанул – раз, и все, – усмехнулся Иван Романов, став опять веселым и озорным, словно мальчишка, хотя и был постарше Мезецкого годами. – Слагаю-де с себя крестное целование! Ну, сложи ты его, да помалкивай… Вон брякнул, не подумав, да на свою жопу бед и нашел…

– Это точно, – поддакнул князь, не думая больше обижаться. А как тут обижаться? Правы господа бояре, ой, как правы!

– Не серчай, Данила Иваныч. Я же тебя давно знаю. Ты у нас муж честный и прямой. Чего переживать-то? Не ты один, а мы все дурку сваляли, когда решили, что лучше православный поляк, чем еще один Лжедмитрий. И князю Пожарскому помощь не дали. Чего уж теперь… Давай-ка лучше тот разговор завершим, что ты в Думе начал.

– А что завершать-то? – не понял Мезецкий. – Ты там, давеча, начал чего-то говорить, а дальше полковник орать принялся… Чего сказать-то хотел?

– А, ты про это… – догадался князь. Собравшись с мыслями, стал излагать то, что пришло ему в голову несколькими днями раньше: – Вот что думаю, бояре. Нужен нам свой царь, природный. Не лях и не швед…

– Так про то давно знаем, – усмехнулся Романов. – Только где нам царя-то взять? Мстиславский уже три раза от шапки Мономаховой отказывался. И Воротынский – тож. Кому ни скажи – все шарахаются, как от проказы…

– Пожарский бы мог… – сказал Мезецкий.

– Мог бы, – кивнул Шереметев, вытирая жирные руки рушником. – Токмо князь Дмитрий Михалыч, он же такой, как и ты, – прямой да честный. Упрется во что-то, не сдвинешь! Надо ему было царем стать, пока в Ярославле войско держал. Кто бы поперек слово молвил, а? У Пожарского и сила, и уважение. А он, как узнал, что Ходкевич на Москву идет, так и попер, как кабан. Вот голову-то и сложил.

– Не стал бы Пожарский в цари лезть, – уверенно заявил Романов.

– А ты откуда знаешь? Он что – докладывал? – едва ли не в один голос спросили Шереметев и Мезецкий.

– Ну, он-то не докладывал, положим, – неопределенно хмыкнул Романов. – Так от других слыхал. Князь Пожарский-де человек правильный, хочет, чтобы царя Совет всей русской земли избрал. Ну а кого Совет изберет – того и изберет.

– Того изберет, на кого Пожарский пальцем покажет, – хохотнул Шереметев. – Как с Шуйским было – собрал Василь Иваныч толпу, накормил-напоил допьяна да денег дал, чтобы громко орали – в цари, в цари!

– А вот скажи-ка ты мне, Даниил Иванович, князь Мезецкий… Если тебе шапку Мономахову предложат – возьмешь? – посмотрел Романов на окольничего.

– Взял бы, – не колеблясь ни минуты, ответил Мезецкий. – Не из-за тщеславности бы взял, а из-за того, что надоело безвременье это. Смута сплошная! Живем, как не знаю кто… В Москве уже и помолиться некуда пойти. Не Третий Рим, а второй Содом с Гоморрой… Взял бы, да «бы» мешает… – вздохнул князь. – Ежели у меня бы сын был, то взял бы я шапку. А у меня дочь. Марии моей тридцать скоро. Рожать-то не поздно, да родит ли парня? Разводиться не хочу… Другой мне такой не сыскать. Я помру, а что потом? Опять заваруха, Смута? Или с девчонкой моей, как с Ксюшкой Годуновой… Нет уж, царь должен таким быть, чтобы и дети его царями оставались.

– Вишь, какой ты у нас правильный, – покачал головой Иван Романов. Не то – осуждающе, не то – одобряюще.

– Уж какой есть, – сказал Мезецкий и, выжидательно посмотрел на сотрапезников: – Ну что, бояре, еще по ковшичку? Мне ехать нужно…

– Подожди, Данила Иваныч, – загадочно улыбнулся Романов. – Выпить-то выпьем, но ехать-то пока погоди… Разговор-то только начался.

Мезецкий в два глотка опустошил ковшик с брагой и с интересом посмотрел на Ивана Никитыча. Тот, однако, не спешил. Разгладил усы, бороду, крякнул.

– Ну, не томи князя, говори, – сказал Шереметев.

– Ладно, – махнул рукой боярин Романов. – Хотел я попозже поговорить, да так уж вышло. В общем, решили мы с Федором Иванычем племянника моего Мишку Романова в цари ставить.

– Мишку? – удивился Мезецкий. – Так ведь предлагали уже. Ты ж, боярин, помнится, сам против был, когда владыка Филарет сына своего в цари предлагал…

– Было, – махнул рукой Романов. – Знаешь, как брат… митрополит Филарет на меня лаялся? Пообещал, что если Мишку царем нарекут, за такое предательство он меня обратно в воеводы пошлет – не в Козельск, а в Каргополь али еще подальше. Ну, потом охолонул малость и поехал с тобой королевича на царство звать. Вот, четвертый год у ляхов сидит.

– Мы так и эдак прикидывали, кого царем делать, – вступился боярин Шереметев. – Некого. Мстиславский с Воротынским наотрез отказались. Из Рюриковичей, почитай, никого и не осталось. Те, кто жив, либо стары уже, либо молоды, либо невесть где пребывают. Ну, Мосальские есть. Хочешь Ваньку Мосальского в цари?

– Вот уж кого не надо, того не надо! – фыркнул Мезецкий, представив себе на престоле длинного и сварливого Ивана Мосальского.

– То-то, – подмигнул Иван Романов и шепотом спросил: – А скажи-ка мне, Рубца-то, князя Мосальского, воеводу вора тушинского, не ты ли добил?

– Н-ну… врать не буду, поначалу хотел… – протянул Мезецкий. – Но он же к нам с раной в боку попал, неловко было добивать-то. Да и руки я о него пачкать не хотел.

– Но мешать не стал! – захохотал Романов.

– Не стал, – согласился князь. – Но я как хотел сделать, – попытался объяснить Мезецкий, – лекаря ему прислать, вылечить, а потом на первом бы суку и повесить…

– Вона… – с пониманием сказал Шереметев. – Никак Ксюшку Годунову Рубцу не мог простить?

– Не мог, – кивнул Мезецкий и, опустив голову, глухо сказал: – Царевна славная девушка была. А этот… князь… мало того, что сам снасиловал, так еще и Лжедмитрию отдал… Я-то все понимаю, ну, попалась девка в запале, сам не без греха… Но зачем же Лжедмитрию-то подкладывать? Лучше бы убил, честнее было…

– М-да, – помотал головой Иван Никитович. – Вот про то и говорю – прямой ты князь, слишком прямой. Ну да ладно. Так что про Мишку-то скажешь?

– А что сказать? – пожал плечами Мезецкий. – Не хуже других прочих. А может… – задумавшись, загорелся вдруг князь, – может… даже и хорошо, если Мишку Романова в цари. С одного боку, ничем себя не замарал, молодой еще. С другого – покойной царицы Анастасии Романовны, законной жены Иоанна, родич.

– И племяш царя Федора, Царство ему Небесное! – поднял вверх указательный палец Шереметев.

– Боярство за Мишку встанет, – продолжал рассуждать Мезецкий. – Вон, вы – Иван Никитыч да Федор Иваныч…

– И Салтыкову с Бутурлиным мы родичами доводимся, – подхватил Романов. – Салтыков-то, он хоть и труслив, но ежели поприжать… Да и Мишка ему по сестрице племянником приходится. Воротынский с Куракиным – они тебя, Данила Иваныч, уважают, послушают.

– Плохо только, что митрополит в плену… – заметил Данила Иванович.

– Ну, это как посмотреть, – улыбнулся Романов. – Может, оно и хорошо, что братец-то мой в Литве… На Москве-то его побаиваются. Крутенок Филарет, ох, крутенок. А про Мишку-то, что скажут – мол, молодой, да без батьки, всяк его объегорит… Верно?

– Погодь, погодь, Иван Никитыч, – спохватился Данила Иванович. – Это как же получается-то? Сели мы тут втроем, бражки выпили, да и решили по пьяному делу – мол, хотим Михайлу Романова на престол возвести… Нелепо как-то…

– А ты, Даниил Иванович, как бы хотел? Чтобы, значит, небеси разверзлись, да хор архангелов вострубил? – хохотнул Шереметев.

– Стало быть, решили, Мишу в цари… – рассеянно кивнул князь. – Это который у нас по счету будет?

– Можно и посчитать, – солидно выдохнул Шереметев и, расправив здоровенную, как лопата, ладонь, стал загибать пальцы: – Вот, стало быть, первый – крулевич Владислав, – зажал боярин мизинец, – второй – круль Станислав, – зажал безымянный, – Ивашка-воренок, Маринкин сынок, что в Астрахани сидит, – это третий, – сжал боярин средний палец, – Густав-Адольф Шведский – а может, брат его, Карл, которому Новгород с городами прочат, – пошел в ход указательный палец, – в Архангельском городке, два младших короля сидят, аглицких – ладно, их за одного посчитаем… Во! – потряс боярин сжатым кулаком. – Пятеро царей! А Мишка шестым будет….

– А хана татарского, что Казань захватил, посчитал? – поинтересовался Романов. – Нет? Он ведь тоже – как там его – Егирбей, Тамирбей? – ханом Казанским, «царом» русским себя объявил… Стало быть, на сегодня шесть царей на Руси. Мишка седьмым будет.

– Седьмой… А надобно, чтобы Михайло был не седьмым, а первым! Первым и единственным! – изрек Шереметев.

– Ну, как нам из него единственного царя сделать? – спросил Мезецкий.

– А как его сделаешь? Воевать надо, – пожал плечами боярин Романов. – По другому-то никак…

– Воевать-то, оно понятно, – вздохнул Данила Иванович. – Только где людей брать, оружие? Про деньги-то уж и не говорю… А тут ведь, господа бояре, еще одна загвоздка имеется… Князь Дмитрий Михалыч Пожарский великого ума был человек. Если бы он, с Мининым своим, сам по себе воевал – кто бы его послушал? С ним грамота была, патриаршая. Святейший Ермоген на войну звал супротив поляков. А мы? Как мы войско-то в бой поведем?