Лихое время. «Жизнь за Царя» - Евгений Шалашов

Трое оставшихся, как им и было велено, при звуке выстрелов погнали коней вперед, показывая, что пытаются уйти. От моста наперерез помчались бравые гусары, гремевшие жестяными крыльями с перьями, уверовав, что засада удалась, а их дело – добить уцелевших… Когда «крылоносцы» поравнялись с теремом, из него грянули выстрелы…

Несколько уцелевших ляхов погнали коней не к Неглинке, а прямо, к Москве-реке. Видимо, углядели своих… Пока холопы, жмуря глаза от клубов едкого дыма, перезаряжали оружие, радуясь, что у ляхов оказались полные пороховницы, а патронные сумки раздулись от свинца, к терему подогнали коней.

Князь колебался. Может, принять бой в тереме? Успели бы сделать десяток-другой выстрелов, но потом спешившиеся ляхи их бы достали… Бежать? Нет уж, хрен вам! Расставив конных цепочкой, князь прикинул, что смогут унести с собой хотя бы человек пятнадцать. А лучше бы – все двадцать. Если сосчитать с теми, кого побили, так и совсем неплохо.

– Пищаль! – потребовал Данила Иванович и тут же получил искомое.

Повеселев, князь решил, что если бы завсегда так было, чтобы русские погибали, унося с собой по три ворога, так и воевать бы на Русь никто не полез!

Уцелевшие гусары тем временем поравнялись с перебравшимися на берег. Но, подскакав ближе, почему-то развернули лошадей. Их догнали, обступили со всех сторон, блеснули клинки, и не успел Данила Иванович удивиться, как верховые уже ловили коней без седоков.

Когда князь рассмотрел передних всадников, удивляться было поздно, – хорошо, что не отдал приказа стрелять…

– А мы, Данила Иваныч, решили, что ты пироги пошел есть, – ехидно сказал Иван Никитыч Романов, подъезжая ближе. – Дай, думаем, подмогнем малость… А тут, глядим, вместо пирогов гусары скачут. И чего они скачут-то?

– Да князь бы и сам справился, – хмыкнул боярин Шереметев, придирчиво изучавший клинок. Еще раз протерев оружие шелковым платком, убрал саблю в ножны, а платок заткнул за пояс.

– Ну, бояре… – только и смог сказать Мезецкий.

– Ну да, не князья, как некоторые, – оскалил белые зубы Иван Никитыч.

– Ни х… себе! Знатно поработали! – присвистнул Романов, рассматривая трупы. – Чего уставились? – прикрикнул он на своих и чужих холопов. – Коней – с собой забрать! Трупы спрятать, чтобы до завтра никто не нашел. – Повернувшись к князю, пояснил: – Зачем Струся-Гуся раньше времени расстраивать? Пущай думает, что князя побили да добро пропивать ушли…

– Куда едем-то, Иван Никитыч? – поинтересовался боярин Шереметев. – К тебе или ко мне? Ко мне вроде бы дальше, зато у тебя терем меньше.

– Значит, ко мне поедем, – решил Романов. – В тесноте, да не в обиде. Терем мал, да двор большой. Лошадей есть где поставить и овсом подкрепить. Как-никак, с вотчин митрополитовых шлют. Рыба есть, говядинка свежая… Да и бражка найдется, – похвастался боярин.

– На терем бы на мой не напали, – забеспокоился князь. – Там, конечно, народу вдосталь, да чтобы жена не напугалась. Решит, что убили…

– Ну, так пошлем кого-нить, – успокоил Романов. – Или давай супругу твою ко мне, в гости? Моя-то давно жалобится, что не с кем поболтать. Пусть себе бабы в светелке сидят, языки чешут. Да и Мария твоя младшенькому моему крестной приходится.

Мезецкий и Романов не были закадычными друзьями, как Шереметев и Иван Никитыч, но все же. И на полк их на один ставили, и детишек друг у дружки крестили. И жены приятельствовали – в церковь вместе ходили и в баньку, пока мужья в отлучке. В последние годы было не до гостеваний и не до разговоров. Хорошенько размыслив, Данила Иванович покачал головой:

– Давай за княгиней как-нибудь в другой раз пошлем. Я ж мыслю, что не пировать везете, а разговоры говорить.

– Правильно мыслишь! – обрадовался боярин. – Будем разговоры говорить, но попировать не грех. А к Марии я щас холопа пошлю, чтоб не переживала да дворне велела фитили на пищалях вздувать. В случае чего – успеем на помощь прийти.

Отправив холопов в людскую, где им накрыли столы, и наказав мужикам не напиваться (не послушают, черти!), князь прошел в чулан, где его ждала девка с горячей водой. Лучше бы, конечно, сходить в баньку, чтобы отпарить тело, сполоснуть с себя копоть и пороховую грязь, но недосуг. А пока Данила Иванович подставил руки, и холопка полила ему из красивого медного кувшина. Умыв руки, лицо, отершись рушником, князь прошел в трапезную.

Иван Романов не признавал ни водки, ни пива. Говорил, что от водки только дуреешь да поутру башка трещит, а от пива в пузе свербит да в нужный чулан бегаешь… Бражка – и выпить можно много, и башка не болит. Кормил боярин просто, но сытно. Щи с говядиной, пироги с рыбой, курицей и утиной печенкой, а еще каша пшенная с мясом, каша перловая с грибами да каша рисовая с изюмом. Был и румяный бараний бок, окруженный гречкой.

Когда перед каждым из мужчин поставили по горке горячих ржаных блинов, расставили топленое масло, сметану, мед и яблоки, тертые со взбитыми сливками, боярин грустно вздохнул:

– Икры нынче нет. Ее теперь не в Москву, а в Рыбную слободу везут.

– Ишь ты, в Рыбную слободу. Раньше о такой и не слышали, а теперь вон, главный город на Волге… – хмыкнул князь Мезецкий.

– Воевода там крепкий. Знаешь, наверное – Котов Алексашка?

– Это не Якова Котова сынок, из московских дворян? – призадумавшись, спросил князь. – Ежели евонный сын, тогда знаю. Помнится, очень Котов не хотел сынка в неметчину отправлять. Даже государю челом бил.

– Он самый и есть, – подтвердил Романов. – После неметчины царь Борис его воеводой в Рыбную слободу определил. Он теперь, почитай, князь удельный – подати никому не платит, сам суд вершит, крепости ставит. Только что монету не бьет да законы не пишет.

– Ай да Алексашка, – покачал головой князь. – Как это он так сумел?

– А как иначе? Власти над ним нет. Живет себе, дело делает. В слободке порядок навел. А нынче Астрахань персы с Заруцким забрали, Казань – татары, Нижний Новгород, в котором Земское войско собралось, ляхи спалили. Потому вся торговля по Волге в Рыбную слободу и ушла. Мне уж из монастырей, что домовыми вотчинами были, писали, что к Котову под руку и другие города просятся – Пошехонье, Устюжна Железная. Алексашка теперь свое войско имеет. Маленькое, да удаленькое. Татей всех извел и ляхов в своих владениях не терпит, если они с оружием.

– Эдак он себя точно князем объявит, – засмеялся Федор Шереметев, что доселе молчал, наворачивая один блин за другим. – Он же, пока в неметчинах учился, нагляделся там, что ни деревня, то князь, что ни село, то король. А два села – так целый император.

– Этот не объявит, – уверенно сказал Романов. – Котов мужик умный. Знает, что на Руси князем себя объявлять – дело затратное. Сказывали мне, что хочет Алексашка, чтобы Рыбную слободу царь городом объявил, а его саблей наградил да городовым воеводой поставил.

– А ежели король Сигизмунд его Рыбной слободой в вотчины пожалует? Кусочек-то вкусный – от Рыбной слободы до Устюжны земель много. Там же и рыба, и торговля…

– И железо с икрою! – добавил Шереметев, доедая последний блин.

– Ну, да бог с ним, с Котовым-то. Поживем – увидим, – пришел к заключению Романов.

Отвалившись от стола, Иван Никитыч посмотрел на Мезецкого так, будто в первый раз его видел:

– Ты, Данила Иваныч, меня сегодня огорошил… Уж так огорошил, что и сказать-то не знаю чего…

– Так ведь, Иван Никитыч, – ответно усмехнулся князь, – ты с Федором Иванычем меня тоже сегодня – ой, как огорошили…

– А мы-то чего? – удивился Шереметев.

– Я ведь, когда всадников увидел, думал, карачун нам, – признался Мезецкий.

– Ну так мы с боярином для того и поехали, чтобы тебе помочь, – сказал Романов и добавил: – Ты уж хошь – обижайся, хошь – нет, но где так умный, а где – дурак дураком и уши холодные!

– Это еще почему? – обиделся Мезецкий. Именно обиделся, а не разозлился.

– Ты, Данила Иваныч, на хрена свои мысли при пане полковнике высказал? Или решил, что ты один у нас такой умный? А остальным до всего прочего и дела нет? Нешто мы не русские люди? Да вот ляхи-то эти вон уже где встали! – черканул себя по горлу боярин, показывая, где ему встали.

– Вот-вот, – поддакнул Шереметев, высматривая на столе, до чего он еще не успел дотянуться. Высмотрев деревянную миску с обжаренными до коричневой корочки карасями, Федор Иванович подтянул ее к себе и наставительно сказал:

– Молод ты, Данила Иванович. Все бы тебе напрямую идти. А если бы Струсь тебя прямо в палате казнить приказал? У него же тут сила. А у нас? Сам считал, сколько боевых холопов супротив ляхов. У тебя сорок, да у нас сотня. Ну, может, Воротынский с Мстиславским и пособят, а может, и нет. Все равно еле-еле три сотни наберем. А у Струся – восемь сотен, если не тыща. Да еще немецкие наемники бродят. Случись чего, они за ляхов встанут. А наши князья-бояре? Салтыков с Мосальским – те точно за ляхов пойдут. Тем паче что у Мосальского на тебя с Никитычем зуб имеется – вы ж его братца расчехвостили. А Салтыков, сума переметная, сам царем хочет стать.