Роман. В письмах - Оксана Цыганкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, я сразу кинулась ему звонить. За эти четыре года кошмара я научилась не бояться разговаривать с заболевшими людьми. Не смотреть на них глазами, полными ужаса и сочувствия, а считывать, как они хотят, чтобы с ними общались. Мы встретились и долго гуляли по городу. Много разговаривали. Он спросил про работу, я сказала, что теперь пойду работать только на конюшню или в дельфинарий. И мне все-равно, что делать – копыта чистить или бассейн. Я больше не хочу к людям.
Через месяц меня взяли на работу в дельфинарий. Я сразу ему позвонила и приехала в гости. Мы снова очень долго разговаривали. Потом еще несколько раз по телефону. Ему сделали операцию гамма-ножами и сказали, что ждать два месяца. Там будет понятно: или помогло, или конец. В декабре я позвонила еще раз, хотела приехать, но он очень плохо себя чувствовал. В январе на звонки отвечала жена, он мучился от боли, и наркотики уже не помогали. Я спросила, можно ли приехать просто рядом побыть, за руку подержать, но Олег не хотел, чтобы его таким видели.
Я ехала на работу, и день был какой-то солнечный и прозрачный. И я вдруг поняла – Олег умер. Было 23 февраля. Я тебе уже говорила, что у меня какое-то странное ощущение смерти. Я ее вижу. Я была у них дома на девятый день. Мы разговаривали о папе. Я сказала, что с папой вроде обошлось, и меня тут же неприятно царапнуло.
Через год я заметила, что папа подвалакивает ногу. Я спросила, папа сказал, что тапка сваливается. Но что-то нехорошее опять зашевелилось. Я тогда опять поехала на Ваганьковское. Заодно заехала к тебе. Ты спросил меня, что я делаю в Москве, я тебе честно ответила, что приехала к тебе и на Ваганьковское. Ты еще пошутил, что тебе приятно быть в такой компании. Потом это часто повторялось, и ты периодически так шутил.
А я просила у протоирея чуда. Или хотя бы, если время пришло, пусть это будет безболезненно. Я еще слишком хорошо помнила рассказы жены Олега о его последних месяцах и мамины последние дни.
Потом я еще долго бродила по кладбищу. И случайно наткнулась на могилу Сергея Гринькова. Дважды Олимпийский чемпион, чемпион всего чего можно по фигурному катанию, умер в 28 лет на тренировке от инфаркта. Это была громкая история. Да и год тот был какой-то проклятый. Как раз в этот год погиб тот мой знакомый в Чечне, которому я так и не успела сказать. Потом Листьев. Потом мой однокурсник. Но в смерть Сергея Гринькова вообще поверить было невозможно. Легкий, улыбчивый, какой-то невероятно удачливый, жизнь, похожая на сказку. Все складывалось само, легкие победы, романтическая семейная история, а потом эта внезапная смерть. Я не знала, что он здесь похоронен, он умер где-то в Америке. Наткнулась совершенно случайно. Ни одного цветочка. Меня это почему-то так задело, я даже заплакала. Столько было поклонения, погиб на самом взлете, и никто не помнит. Я пошла, купила цветы, постояла немного. И каждый раз, бывая на Ваганьковском, к нему приходила. Но я даже представить не могла, как это выстрелит через три года.
А тогда все понеслось беличьим колесом. Папа упал и подумал, что у него инсульт. А я сразу поняла, что все. Мы приехали в больницу, меня вызвал врач и сказал, что множественные метастазы в мозгу. И мне нужно было принимать решение, говорить ему или нет. Папу увезли в больницу, там капельницами сбили отек мозга. В двух словах ситуация была такая – мозг отекал, пережимал что-то, и импульс из мозга не проходил в левую ногу. Папа пытался ногу поставить, а она не слушалась. Он падал. Когда отек сбили, нога опять начала слушаться. Мы съездили сделать МРТ. Я отдала ее папе. Я не знала, что делать и решила не скрывать. Сейчас думаю, это было правильное решение. Папа пришел в ужас, потом собрался и стал доделывать земные дела. Я его везде возила. Мы много разговаривали. Мы, наконец-то стали ближе друг к другу. Наша странная дочерне-отцовская любовь, когда искры летят, когда требуешь от другого очень много, вдруг превратилась в ту самую, о которой я мечтала с детства. Папа только категорически не принимал помощь от меня. А я не умела насильно. А я категорически не принимала от него. Так и не смогла перестроится. Я потом часто думала –ну что мне стоило? Позволить ему заплатить за меня в магазине, другие какие-то мелочи? Нет же, лезло наследственное папино упрямство.
Апрель и май были трудными, но счастливыми месяцами. Оказывается, так бывает. Человек уходит, но ты счастлив от каждого дня, который он рядом. Бывали случаи грустные и смешные одновременно. Мы поехали с папой на дачу, я его посадила на скамейку у дома, а сама пыталась заниматься грядками. Но папе не сиделось, он вставал и падал. Я поднимала. Через сорок минут стало ясно, что ничего путного точно не получится. Папа упрямый и сидеть не хотел. Мы пошли в машину, и папа упал прямо под куст облепихи. Он пытался вставать, хватался руками, царапался, падал, я пыталась поднимать, он задевал лицом за колючки. И ни одного человека вокруг, чтобы помочь. Минут двадцать мы еще занимались этой акробатикой, потом кое-как добрались до машины. Приезжаем во двор, рваные, грязные, окровавленные и хохочем. Сережа в этот же момент к дому подъехал, ничего понять не мог.
Больше всего я боялась, что папу примут за бомжа. Лицо у него после операции было перекошенное, сам худющий, из-за падений вечно в пыли. Но люди были добрыми к нему. Ему помогали всегда. Жизнь и врачи к нему были добрее, чем к маме. Но папа уходил…
В конце мая я переехала к нему. Он боялся оставаться один по ночам. Он, наконец, разрешил мне ему помогать. Я вообще не выходила из дома. Сережа переезжать не захотел. Он очень
