Космонавты живут на земле - Геннадий Семенихин

Когда все было готово, летчики и техники валом повалили в дежурный домик.

Зашел и Кузьма Петрович, которого просили не заглядывать сюда, пока работа была в разгаре. Подбоченясь, встал она пороге, да так и застыл от радостного изумления.

-- Батюшки вы мои! -- воскликнул он. -- Да ведь это же целая Третьяковска у нас в Соболевке открылась.

Подполковник Климов, пришедший вместе с комдивом, заметил:

-- Теперь этот флигель не дежурным, а охотничьим домиком будем звать.

-- Почему охотничьим? -- запротестовал Ефимков. -- Космическим. У нас вошло теперь в моду длинные статьи печатать и доклады делать о том, что космонавтика от авиации произошла. Воды в них хоть отбавляй, а тут эта теорема предметно в двух сюжетах доказывается. Взлетают наши истребители, а напротив, будто подхватив и умножив их скорость, целая махина к звездам устремилась. Ейбогу, убедительно.

Как-то приехал в гарнизон член Военного совета, уже немолодой седоватый генерал. Ему понравилась роспись домика, а еще больше портрет погибшего Комкова, написанный Алешей.

-- Может, этого парня надо в студии Грекова показать, -- задумался член Военного совета, -- самородок же!

-- Показать-то не штука. Да бесполезно, -- вздохнул Ефимков. -- Не пойдет, товарищ генерал. Он на свою живопись смотрит как на дело второстепенное. Есть у него другая большая мечта.

-- Какая же?

-- Стать космонавтом.

-- О! -- генерал развел руками и засмеялся: -- Тут, Ефимков, я, к сожалению, так же беспомощен, как и вы! Сейчас таких мечтателей хоть отбавляй.

= x x x

Любит военных людей дорога. Идут ли бои или день за днем текут годы мирной боевой учебы -- для армии движение -- это ее жизнь.

Разве не носился молодой, полный энергии и пыла Суворов во главе своих полков, осуществляя стремительные марш-броски и маневры, прежде чем вел их в бой? Разве пожилой дряхлеющий полководец Кутузов, уже обессмертивший себя победой над Наполеоном, не разъезжал бесконечно по гарнизонам и бивакам на польской земле, где оставался в войсках до последнего дня своей жизни? В день и в полночь, в зной и дожди прикатывал он на своем "возке" то в один, то в другой полк, инспектировал учения, поощрял достойных, наказывал нерадивых. Ну а в наше время курьерских поездов и реактивных воздушных лайнеров военачальники разных степеней, от самых молодых и до шестидесятилетних, которым зрелость опыта и зрелость мысли не позволяют состариться, разве они не пребывают в постоянном движении?

Ну а сами войска: мотопехота, танковые части, летчики, артиллеристы, ракетчики... Они тоже находятся в постоянном движении. Кто-то едет за новой, более совершенной и грозной техникой, кто-то передислоцируется на более важный рубеж в приграничной зоне, где на всякий случай надо постоянно иметь наиболее надежные силы. Кто-то перелетает со своего родного и хорошо обжитого аэродрома на другой, незнакомый и необжитый, потому что этого требуют условия тактического учения. Кто-то ночует в поле, а не в казарме и не в кругу семьи, и получает ужин не на тарелке с розовой каемочкой, а в солдатском котелке. Кого-то будит на привале свежая утренняя роса, а не будильник, заботливо поставленный женой на нужный час. Словом, богата дорогами армейская жизнь.

И нет ничего удивительного, что в поезде дальнего следования, идущем из Москвы на юг, встретились два старых фронтовых друга -- генерал-майор авиации и полковник. Встретились не где-нибудь, а в вагоне-ресторане, потому что, не будем скрывать, генералы туда тоже заходят и не считают за великий грех в дороге выпить стопку-другую за обедом или ужином.

Генерал-майор авиации, лет за сорок пять, среднего роста, чуть сутуловатый, как и многие летчики, у которых значительная часть их жизни прошла в кабине, вошел неторопливо в вагон-ресторан и, так как посетителей было мало, сразу задержал взгляд на высоком плечистом полковнике, в одиночку сидевшем за столиком у окна. Серые выразительные глаза генерала дрогнули под цепочкой густых бровей.

-- Кузьма! -- воскликнул он, да так громко, что все сидевшие за столиками сразу же оглянулись.

Полковник стремительно вскочил, едва не перевернув столик.

-- Сережа! Мочалов! -- Генерал и полковник крепко обнялись и некоторое время стояли в проходе, оглядывая и похлопывая друг друга. -- Вот так встреча! Ты куда?

Генерал назвал город, куда он ехал.

-- Так это же замечательно! -- обрадовался полковник. -- Значит, в наш военный округ, мимо моих владений. Не будь я Ефимковым, если ты не побываешь у меня. Слезем в десять ноль три в Соболевке -- воскресенье все равно день не рабочий, значит, твой, -- а в понедельник утром я тебя на Як-12 переброшу к самому месту.

-- А если погоды не будет?

-- На машине тогда отвезем. И не отговаривайся, друже. Все равно ничего не получится.

-- Да я и не думаю отговариваться. Откуда ты взял? -- засмеялся генерал.

Ефимков усадил старого друга напротив себя и, широко улыбаясь, продолжал разглядывать его.

-- Все такой же.

-- Да ведь мы только два года не виделись. А годы теперь реактивные. Пролетают быстро.

-- Ну а меня чего не спрашиваешь, где я и что?

-- Знаю, Кузьма, все знаю. Перед командировкой был у маршала авиации. Он твое хозяйство похваливал.

-- Да вроде на уровне стараемся идти, -- самодовольно пробасил Ефимков. -- Ну а сам-то где? Что-то за последний год фамилия твоя в приказах перестала фигурировать. Ни среди тех, кому благодарности объявляют, ни среди тех, кому взыскания.

-- Однако на орехи мне достается не меньше, -- улыбнулся генерал.

-- Где же ты теперь, Сергей Степанович?

-- Потом скажу. Ты в каком вагоне едешь?

-- В пятом.

-- Так и я в пятом. И купе пустое. Перебирайся.

Поезд грохотал на стыках рельсов, оглашая сизую от инея ночь короткими гудками. В репродукторе низкий женский голос рассказывал о том, что течет река Волга и что кому-то семнадцать лет. Буфетчик равнодушно зевал у стойки.

Ефимков взял меню, на переплете которого была наклеена фотография -нарядная блондинка с высоко взбитой, но уже не модной прической сидела с молодым красавцем за столиком, уставленным фруктами, шампанским и прочими яствами. Дальше начиналась реклама, призывающая пассажиров посещать вагоны-рестораны.

-- Черт побери, -- ворчливо произнес он, -- езжу, езжу и всегда, как только переступаю порог вагона-ресторана, наталкиваюсь на эту пикантную блондинку. Уже виски седеть начали, дети выросли, а она все такая же прекрасная.

Мочалов расхохотался:

-- Это что? Комплемент блондинке или критика рекламы министерства торговли?

-- Считай и то и другое, -- подтвердил Ефимков. -- Голоден я как черт, давай заказывать.

Заказывать еду Кузьма Петрович был мастер. Даже скудное меню вагона-ресторана он сумел превосходно использовать. По его велению на столе одна за другой появились тарелки с семгой и заливным судаком, салаты, приправленные майонезом и сметаной. На продолговатом блюде идеально разделанная засияла селедка, а рядом с нею уже дымился вареный картофель. Наконец, пожилой официант поставил ломтиками нарезанный лимон и бутылку коньяку. Ефимков потер огромные с крупными синими жилами руки. Когда-то давно, еще до войны, он на спор гнул ими подкову.

-- Ты чего на меня так пристально смотришь?

-- Как в зеркало, -- засмеялся генерал, -- самого себя в тебе вижу. Вот и морщин прибавилось и седина голову подкрасила, а молодость, чувствую, не иссякла.

-- Так я же не из тех, что носят расписные рубашки и в двадцать лет рассуждают, как старики, или пишут стихи о каком-то конфликте двух поколений.

-- А что, и у тебя в дивизии есть такие?

-- Нет, у меня все на уровне. Один, правда, затесался, да и то...

-- Уволил при удобном случае?

-- Зачем? -- ухмыльнулся Ефимков и стал набивать трубку. -Перевоспитал. Как миленький сейчас трудится. Ну а горя с этим парнем действительно хватил. Как его звали, постой. Техник-лейтенант Борис Святошин. Себя-то он Бобом именовал. На полеты выходил танцующей походкой, весь аэродром смешил. Бороду окладистую на шотландский манер отпустил. Я его какое-то время не замечать пытался, думаю, дурь пройдет. Ан нет. Что ни день, то хуже. Начал хороших парней, молодых офицеров, на вечеринки таскать. Пластиночки, накрашенные девицы, коктейли. Смотрю, уже человек пять стали на аэродром с красными глазами по утрам выходить. Вот тогда я и взялся за этого Боба. Стал беседовать. Ему слово, он в ответ десять. "Вы, -- говорит, -старшее поколение -- продукт культа. Вы нас не понимаете". Не выдержал я, кулаки сжал. "Ах ты, -- говорю, -- желторотый. Это о ком ты так говоришь? О тех, кто тебе право носить красивую одежду и слушать транзисторы в войну отстаивали? Причем же здесь культ? Ты подумал, на кого замахиваешься?" Здорово вял в оборот. А потом стал ближе интересоваться, кто он, откуда. И оказалось, хороший парень. Сын умершего после войны фронтовика. Засосала его всякая плесень, вот и попал под влияние. Ну, мы его по комсомольской линии, на суд офицерской чести. Кто-то внес предложение понизить в звании, так он горючими слезами плакал. Сжалились. А сейчас в отличниках ходит. Уволить его легче легкого было. Так я же не из тех, которые только и любят наказывать да увольнять.