Ложная слепота - Питер Уоттс

Джеймс поколебалась, потом покачала головой:

— Но идея дурацкая. Слишком много переменных, мы понятия не имеем, как они… я хочу сказать, они же не люди…

— Классическая патология.

— Какая патология? — спросил я.

— Это ничего не значит, кроме того, что они не вписываются в человеческий стандарт, — настаивала Джеймс. — Сам по себе этот факт — не повод смотреть на них сверху вниз, особенно здесь присутствующим.

Я попробовал снова:

— Какая патология?

Джеймс покачала головой.

— Есть один синдром — ты мог о нем слышать, а? — подсказал Шпиндель. — Говорливые, бессовестные, склонные противоречить сами себе и играть словами. Лишенные сочувствия.

— Мы говорим не о человеческих существах, — вполголоса повторила Джеймс.

— Но если бы говорили, — добавил Шпиндель, — то назвали бы Роршаха клиническим социопатом.

На протяжении всего разговора Сарасти не издал ни звука. Теперь, когда слово повисло в воздухе, я заметил, что остальные стараются на него не смотреть.

Конечно, мы все знали, что Юкка Сарасти социопат. Но большинство из нас не упоминало об этом в приличном обществе.

Шпинделя вежливость никогда не сдерживала. А может, казалось мне, он почти понимал вампира; мог смотреть сквозь чудовище и видеть организм, такой же продукт естественного отбора, как и человеческая плоть, которую за прошедшие эпохи упырь немало сожрал. Эта перспектива каким-то образом успокаивала Шпинделя. Он мог смотреть, как Сарасти наблюдает за ним, и не ежиться.

— Жалко мне сукина сына, — признался он как-то, еще во время тренировок.

Некоторым подобная реакция показалась бы нелепой. Человек, сращенный с машиной настолько сильно, что его собственные двигательные навыки разрушались при недостаточном уходе и техобслуживании, человек, слышавший рентген и видевший в оттенках ультразвука, настолько искалеченный модификациями, что не мог даже кончики своих пальцев чувствовать без посторонней помощи, способен жалеть кого-то другого, не говоря о хищнике, созданном убивать людей без малейшего угрызения совести?

— Сочувствие к социопатам — не самая распространенная черта, — заметил я.

— Может, и зря. Мы, но крайней мере, — он взмахнул рукой, какой-то дистанционно управляемый блок датчиков в другом конце симулятора рефлекторно загудел и повернулся, — сами выбрали свои модификации. А вампирам приходится быть социопатами. Они слишком похожи на свою добычу, многие систематики даже в подвид отказываются их записывать. Так и не отошли от нас достаточно далеко для полной репродуктивной изоляции. Так что, может, вампиры — это скорее синдром, а не другая раса. Просто банда каннибалов поневоле с характерным набором отклонений.

— И каким образом это…

— Если твоя единственная пища — собственные сородичи, от сочувствия ты избавишься первым делом. Для них психопатия — не расстройство, а? Просто стратегия выживания. Но у нас от них до сих пор мурашки по коже, поэтому мы их… сковываем.

— Думаешь, нам стоило исправить глюк с крестами?

Все знали, почему этого никто не сделал. Только дурак может воскресить чудовище, не поставив предохранитель. У вампиров он встроенный: без противоевклидовых препаратов Сарасти рухнет в эпилептическом припадке, стоит ему увидеть первую же оконную раму на четыре створки.

Но Шпиндель покачал головой.

— Не могли мы его исправить. Вернее, могли, — поправился он, — но ведь глючит зрительная кора, так? Дефект связан с их универсавантизмом.[33] Исправить его, и ты отключишь их способности к распознаванию образов — и тогда какой был смысл их вообще воскрешать?

— Не знал.

— Ну, это официальная версия, — он замолчал на секунду и криво ухмыльнулся. — Хотя, с другой стороны, метаболизм протокадеринов мы им подправили без всякого труда.

Пришлось заполнять пробел в образовании. Ориентируясь на контекст, КонСенсус выбрал протокадерин ε-Y: волшебный белок мозговой ткани высших приматов, который вампиры разучились синтезировать. Та причина, из-за которой упыри попросту не переключались на бородавочников или зебр в отсутствие человеческой плоти и из-за которой открытие людьми страшной тайны Прямого Угла обрекло упырей на гибель.

— В общем, мне кажется, он… потерянный какой-то, — уголок губ Шпинделя подергивался от нервного тика. — Волк-одиночка в компании овец. Тебе бы грустно не стало так жить?

— Они не любят компании, — напомнил я ему. Вампиров одного пола вместе лучше не сводить, если только вы не готовы делать ставки на исход кровавой бани. Они — охотники-одиночки и очень территориальны. Когда минимально приемлемое соотношение численности добыча / охотник составляло десять к одному, а добыча встречалась на просторах плейстоцена крайне редко, основной угрозой выживанию упырей становилась внутривидовая конкуренция. Естественный отбор никогда не учил их уживаться вместе. Шпинделя это не смутило.

— Это не значит, что ему не может быть одиноко, — настаивал он. — Только Сарасти никогда этого не изменить.

Они знают мелодию, но не слова.

Мы воспользовались зеркалами — огромными круглыми параболоидами, невозможно тонкими, каждый — в три человеческих роста. «Тезей» штамповал их пачками и прикалывал к хлопушкам, заряженным антиматерией из наших убывающих запасов. За двенадцать часов до контакта корабль разметал зеркала, словно конфетти, по точно рассчитанным баллистическим траекториям и, когда они отлетели достаточно далеко, поджег. Хлопушки разлетелись во все стороны, рассыпая гамма-лучевые искры, пока не выгорели дотла. А потом плыли в бездне, раскрыв текучие стрекозиные крылья.

На огромном расстоянии от них четыреста тысяч инопланетных машин кружили и горели, как будто ничего не замечая.

«Роршах» падал по орбите Бена всего лишь в полутора тысячах километров над атмосферой, в бесконечном торопливом кружении, отнимавшем сорок часов на один оборот. К тому времени, когда он скрылся из нашего поля зрения, зеркала еще не вошли в зону полной слепоты. В КонСенсусе висел увеличенный снимок экваториального лимба планеты. Вокруг него взорвавшейся диаграммой искрились символы зеркал, словно рассыпанные фасетки титанического, всеохватного сложного глаза. Тормозов у них не было. Долго им на высоте не продержаться.

— Вот оно, — первой отреагировала Бейтс.

У левой кулисы плыла фата-моргана, клочок кипящего хаоса размером в полногтя, если разглядывать его с расстояния вытянутой руки. Он ничего не мог нам подсказать, этот мираж, — но десятки далеких отражателей отбрасывали к нам световые лучи, и пускай каждый видел лишь немногим больше нашего последнего зонда — полоску темных туч, слегка перекошенную невидимой призмой, — каждое из зеркал отражало сигнал по-иному. Капитан просеивал отсветы небес и шил из них составное изображение.