Вещий князь: Ладожский ярл. Властелин Руси. Зов Чернобога. Щит на вратах - Андрей Анатольевич Посняков

– Звал, Кориславе?

– Звал, звал. Такое дело… Корчму на Щековице знаете?

Довольный Вятша прихватил дратву с иглой и, быстро наладив седло, вернул инструмент обратно.

– Долго ты что-то, – буркнул ему корчмарь.

– Так покуда иглу сыскал, дядько.

Покрытый утренним туманом Днепр с шумом бросал волны на низкий берег, покачивая привязанные к причалам суда. Маловато их еще было – сезон только начинался, месяц еще – и появятся здесь шустрые долбленки-моноксилы, многочисленные челны да плоскобрюхие ромейские скафы. Зашумит пристань разноязыким говором, заиграет одежками разноцветными, зачиная извечный, как небо, торг. А пока – тихо. Слышно даже, как плещут по воде весла. Сильно плещут, видно, не рыбачья лодка – ладья. Мечислав остановился из любопытства. Из тумана выплывало к пристаням узкое военное судно – насад – долбленое, с надставными бортами. Червленые щиты свешивались с бортов, мерно взлетали весла. С носа щурилась загадочная фигура – то ли Даждь-бог, то ли Велес, то ли Мокошь. Разогнавшись, ладья едва не врезалась в причал, да ловко затабанила левым бортом, мягко ткнувшись в мостки правым, – кормчий был опытен. Еще б не опытен – даже отсюда, с холма, было слышно, как приветствовали его артельные:

– Славен будь, Греттир-господине!

Греттир. Греттир из Вика, Хаскульдов воевода – длинный, рыжий, мосластый, с бельмом на глазу, так его и прозвали в Киеве – Греттир Бельмо. Кормчий изрядный, как почти все варяги, и один из немногих своих соплеменников, заслуживший искреннее уважение киевлян. Туман клубился над берегом, почти скрывая ладью и выскакивавших из нее воинов. Мечислав хлестнул коня, вслед за ним взял в галоп, и Вятша, оглянулся напоследок, будто чувствовал что-то, да чуть не попал в овраг, и больше уже не оборачивался. Не видел, как вслед за Греттиром ловко выпрыгнул на мостки тоненький черноволосый отрок с разрумянившимся лицом. Тщательно подстриженные по киевской моде – горшком – волосы стянуты щегольским ремешком с тисненым золотым узорочьем, поверх желтой, с вышивкой красным, рубахи – синий варяжский кафтан с серебряными пуговицами, наборным пояском подпоясанный, на ногах – сапожки сафьянные – щеголь, да и только. Однако с виду скромен и – видно – встревожен чем-то.

Воевода Греттир обернулся к нему:

– Готов, Порубор?

Отрок кивнул, зарделся и быстро пошел вслед за Греттиром. Увидев варяга, расступилась воротная стража, пропустила с поклоном. У воротных же прихватил Греттир пару коней, сказал – по важному делу. До детинца домчались вмиг, взлетели на холм соколами:

– Отворяй!

– Кто такие? – высунулся из башни молодой, безусый еще, воин.

– Зенки протри! Греттир из Вика с проводником Порубором. Ко князю немедленно!

Аскольд – Хаскульдконунг – любимый воевода Ютландца, а ныне – киевский князь – принял гостей тут же. Выглянул самолично с крыльца – кто это тут с утра пораньше буянит? Узнав Греттира, махнул рукой – мол, заходите. Вооруженные копьями гриди, околь-чуженные, в остроконечных блестящих шлемах, молча посторонились у входа. Хаскульд ждал их, сидя в глубоком кресле из ясеня. Высокий, седобородый, крепкий, в длинной, до пят, тунике из плотной бордовой шерсти. Умные глаза проницательно оглядели вошедших.

– Рад тебе, Греттир из Вика. Кто это с тобой? – спросил князь по-варяжски.

– Проводник. Порубор-отрок, – отозвался Бельмо.

Порубор низко поклонился, приложив руку к груди. Греттир повернулся к нему:

– Расскажи князю, что видел.

– Ты знаешь язык людей ясеня? – поднял глаза Хаскульд.

– Да, и думаю, что неплохо, – покраснел Порубор. – Я видел Дирмунда.

– Где? – Длинные пальцы Хаскульда с силой сжали резные подлокотники кресла.

– В лесу, на пожарище возле старого капища.

– Видишь ли, князь, мы обозревали древлянское порубежье, и я взял проводника… Вот его. – Греттир Бельмо положил руку на плечо отрока. – Он и увидел.

– Князь Дирмунд молился в капище, – продолжил рассказ Порубор. – Я узнал его, так как неоднократно видел и раньше. Он меня не заметил, поглощенный молитвой, я же не стал показываться на глаза, побежал к реке, к Греттиру-воеводе.

– Когда мы с воинами явились к капищу, там уже никого не было, – пояснил Греттир. – Я уж думал – показалось, но он настаивает!

– Дирмунд был один? – Хаскульд поднялся с кресла.

Отрок покачал головой:

– Нет, со слугою.

Князь недовольно покусал ус:

– Я имею в виду – не было ли с ним воинов?

– Нет, воинов не было… Впрочем… – Порубор замялся. – Может быть, я их просто не видел.

– И никаких следов? – Хаскульд недоверчиво воззрился на воеводу.

– Нет, князь, – покачал головой тот. – Кроме волчьих.

– Кроме волчьих… – задумчиво повторил князь и заходил кругами по горнице. – Эх, Дирмунд, Дирмунд, я верил тебе, как самому себе. Мы вместе начинали здесь великое дело и вместе ушли от Ютландца, и ты мог бы стать со временем истинным князем, заменив меня, если бы… Если бы не захотел полной власти. Хорошо, молодой Хельги-ярл вовремя предупредил меня об этом. Впрочем, я и так уж догадывался. Нет ничего хуже предательства… – с горечью промолвил конунг и посмотрел на Греттира: – Ты помнишь, как я сказал Дирмунду, что не хочу больше видеть его рядом? Как отпустил его на все четыре стороны, хотя многие советовали казнить, но… слишком многое он для меня сделал, чтобы быть неблагодарным, ведь это Дирмунд уговорил меня покинуть Рюрика, и Дирмунд же помогал управлять Киевом, помог и власть взять. Умен, ничего не скажешь. Если б он только знал, как не хватает сейчас его ума, его напористости и знаний! Клянусь Одином и Перуном, я простил бы его, если б он явился с повинной и честно покаялся, взглянув мне в глаза! Но вот так… возвратиться тайно, по-волчьи… – Покачав головой, Хаскульд перевел взгляд на воеводу: – Ты возьмешь с собой воинов, славный Греттир из Вика, разыщешь предателя и приведешь его ко мне, чего бы это ни стоило.

Ни слова не говоря, Греттир склонился в поклоне.

К полудню Мечислав-людин и Вятша добрались наконец до усадьбы Любомиры. Лил дождь, и оба насквозь промокли, кляня на чем свет стоит волхвов-облакогонителей, это ведь, верно, они накликали тучи. И на этот раз Вятшу не допустили в избу, да он не больно-то и рвался, уселся у летнего очага, под навесом, переоделся в сухое, развесив на просушку одежду. Лобзя присела рядом, погладила по плечу:

– Благодарствую за подарок.

Парубок улыбнулся – видно, по нраву пришлись деве и костяной гребень, и витой браслетик синего густого стекла. Оглянувшись на избу, прижал к себе Лобзю, засунул руку за ворот рубахи… Другая рука скользнула к подолу.

– Тише ты, – прошептала девчонка. – Чай, увидят!

– А давай на пастбище убежим, – предложил