Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

Я уже оделся, умылся, накормил Жулика, а нервы никак не успокоятся. Когда мне снятся такие сны, что-то должно произойти — так уже бывало. Ерунда, конечно, но я человек суеверный, сон просто так не приходит. Надо будет рассказать Наде, она любит проникать в мое подсознание.

Мама ушла на работу, а мы с Надей завтракаем. Я ворчу, я не выспался, мне надоел овощной сок и не лезет в рот каша, но претензий Надя не принимает.

— Мне велено позвонить и доложить, все ли ты съел, — шантажирует она. — К тому же тебе нужны силы, чтобы натереть паркет в номере 89 гостиницы «Актау».

— Какой, к черту, паркет? — тупо переспрашиваю я.

— Пр-рохвосты! — врывается Жулик. — Смени носки!

За такие штучки положено десять минут строгой изоляции — на клетку набрасывается халат.

— До чего у тебя глупый вид, — смеется Надя. — Выдаю тайну: записка с этой милой просьбой подписана К.

— Ах паркет. — Я вспоминаю, как втирал Катюше очки. — Там не сказано, что обязательно сегодня?

— Спроси у мамы, — советует Надя, — она собиралась зайти в номер 89 и уточнить.

— Ну, тогда все в порядке, — успокаиваюсь я, — мама обо всем договорится. Какие планы?

— Мы же собирались прокатиться в Каракол.

Каракол — это наш райцентр, на сегодня я планировал осмотреть склоны вдоль шоссе.

— А не хочешь открыть сезон? Давай сначала махнем на Актау.

— С удовольствием.

Надя звонит маме и докладывает, а у меня из головы не выходит сон. Эту историю, происшедшую еще тогда, когда я делил свои страсти между горными лыжами и альпинизмом, я во всех подробностях рассказывал Высоцкому. Он сидел здесь, напротив меня, его лицо было непроницаемо, челюсти крепко сжаты, и, помню, мне вдруг почудилось, что он не просто меня слушает — он вместе с нами участвует в восхождении, идет в одной связке! Мы шли к вершине втроем — со мной были два крепких разрядника из альплагеря, Сергей и Никита, — шли по гребню, а по пути натолкнулись на довольно серьезного «жандарма» (скальное образование, вроде башни). Направо обрыв, налево ледник — и крутой, так что «жандарма» никак не миновать. Одолели его за час с гаком, а вершина — в тумане, фен задул, теплый ветер. В таких случаях положено возвращаться: когда в горах резко теплеет, лавины становятся на «товсь». Но снова карабкаться через «жандарма» не хотелось, и мы стали спускаться по леднику — быстрее и легче. Ледник подходящий, метров четыреста, сверху слой сырого снега, кошки еле впиваются в лед. Техника здесь незамысловатая: страхуем друг друга, клюв ледоруба — в лед, ноги — в разворот, и пятимся вниз. И спустились бы благополучно, сто раз так ходили, да фен сделал свое черное дело. Вдруг слышу крик Никиты: «Держись!» — сверху, набирая скорость, летит лавина. Впились в лед кошками, ледорубами, сжались в комок, а лавина идет сквозь нас, нарастает, нарастает! Сорвало Сергея, нас за ним — и понесло вниз всех троих, неуправляемых. Успел увидеть справа широкую трещину, погоревал долю секунды, что не увижу маму, и тут лавина затормаживает, затормаживает и мягко так, как мешки с мукой, перебрасывает нас через трещину — слезай, приехали! Побитые, помогли друг дружке подняться, проверили кости — целехоньки, и прикинули: метров триста несло нас по леднику…

Точно помню, Высоцкий ничего не спрашивал об ощущениях — он сам их пережил во время рассказа! А потом задумчиво, будто про себя: «Странный вид спорта — единственный, где победителям не аплодируют». Я тогда еще возразил: часто бывает, что победителей вовсе нет, одни побежденные, и привел пример с гибелью женского отряда на пике Ленина, когда они замерзали, а мужчины в нижнем лагере сходили с ума: ураганный ветер, в двух шагах ничего не видно, а чтобы попытаться выручить, нужно лезть на отвесную стену…

Надя слушает, кивает — видимо, мама дает ценные указания, — а я нетерпеливо жду. Мне как-то тревожно, кожу холодит предчувствие. А ведь на небе ни облачка, ветви деревьев не колышутся, все спокойно… Оболенский в таких случаях внушал: «Верь сводке погоды, но доверяй — интуиции. Будь особенно бдителен, когда все хорошо и нет поводов для тревоги».

У нас слишком долго все хорошо!

Я рассказываю про сон Наде. Она сочувственно слушает — историю с ледником она не знала, — проницательно на меня смотрит и начинает проникать в мое подсознание. Первая мысль — поверхностная: уж не намылился ли я в горы? Вряд ли, подумав, решает она, с горами кончено, на мало-мальски подходящее восхождение меня не возьмут — давно потерял форму, одна акклиматизация перед штурмом, скажем, семитысячника потребует месяца. Отбросив горы, Надя вдруг возвращается к вчерашнему вечеру, к моему разговору с Хуссейном за чашкой кофе. В огромном, площадью в сотню гектаров лавиносборе четвертой лавины скрывается снежная доска, из-за которой Хуссейн плохо спит: видит наяву, как на нее закатываются лихачи. Я просил его поставить между туристской трассой и четвертой лишний десяток флажков, а Хуссейн разгорячился: «Волк не пойдет туда, где флажки, волк понимает, а человек не понимает, и ты не понимаешь, что не флажки нужны, а лавину спустить!»

Отталкиваясь от этого разговора, Надя выстраивает цепочку: вечером, вернувшись домой, мы смотрели французский фильм «Смерть проводника» — главный герой фильма погибает в лавине — моя лавина на леднике — альпинистам не аплодируют — горнолыжники, наоборот, обожают показуху — Хуссейн боится, что они сорвут четвертую, — этого же в глубине души боюсь и я, недаром я вздрогнул, когда раздался телефонный звонок (мама интересовалась, не забыл ли я накормить Жулика).

Снабдив меня материалом для размышлений, Надя уходит переодеваться. А я злюсь, мне обидно, что она так запросто и безжалостно поставила на моей альпинистской карьере крест: «…конечно… не возьмут… потерял форму…» Если даже это и так, не обязательно хлестать человека по больному месту, может, я до сих пор жалею… Ребята, с которыми я начинал, пошли на Эверест, шансы попасть в штурмовую группу у меня были, это не я, это другие так считали. Так нет, мама отговорила: «Ты должен раз и навсегда выбрать, двум богам нельзя поклоняться!» И я выбрал первенство страны по горным лыжам…

По-настоящему у Нади есть один серьезный недостаток: она всегда права. В этом отношении она похожа на маму, которая тоже всегда права, и меня ужасает мысль, что эти две женщины вместе будут меня воспитывать. Ну, месяц — куда ни шло, а если всю жизнь? Этого, пожалуй, для