Порог (сборник) - Урсула Ле Гуин

Он не мог отрицать этого, хотя ему очень хотелось ее удержать. Одна лишь Справедливость что-то значит для него, повелителя Царства мертвых, ибо милосердия он лишен. Его прекрасное темное лицо стало печальным.

Он сурово смотрел на нее, и глаза его были похожи на серебряные монеты; но он ничего не сказал ей, лишь один раз склонил голову в знак согласия.

Она тут же повернулась и пошла прочь. Легко поднималась она по долгим переходам и лестницам, ведущим наверх. Пес залаял, и старый лодочник нахмурился, когда они увидели, что она снова стоит одна на берегу темной реки, но она лишь рассмеялась и смело ступила в лодку Перевозчика, чтобы поскорее оказаться на другом берегу, где ее уже ждало огромное множество живых существ. Легко выпрыгнула она из лодки и побежала вверх по светлеющим тропкам, и наконец, миновав последнюю лощину, вышла навстречу солнцу.

Перед ней раскинулись бурые поля, насквозь промокшие после долго лежавшего и только что растаявшего снега и обильных дождей. Ее ступни, которые в Подземном царстве всегда были такими чистыми, тут же почернели от грязи. А волосы, такие пушистые и аккуратно причесанные, разметал ветер и намочил весенний дождь. Но она только смеялась и вприпрыжку, как козочка, бежала домой, к матери.

И вот показался ее дом. Сад был неприбран, исхлестанный зимними ветрами. "Ничего, я о тебе позабочусь!" — шепнула она ему. Дверь дома оказалась распахнутой настежь. "Они меня ждали и, должно быть, вышли навстречу!" — воскликнула она. Однако очаг был холоден, тарелки со стола убраны, и в комнатах никого не было. "Наверное, я слишком опоздала, решила она. — Но почему же они просто не подождали меня здесь?"

Она разожгла в очаге огонь. Принесла и поставила на стол хлеб, сыр и красное вино. А когда спустился темный вечер, зажгла все лампы, чтобы светящиеся окна дома были видны издалека, чтобы ее мать и бабушка, плетясь по дороге под дождем, сразу все поняли, увидев в доме яркий свет, и обрадовались: "Посмотри-ка! Она дома!"

Но они не приходили. Миновала ночь; день проходил за днем. Она прибрала дом; привела в порядок сад и старательно ухаживала за ним; посадила огород. Зазеленели поля, деревья покрылись листвой, вдоль садовых дорожек расцвели первые цветы: бледно-желтые нарциссы, примулы, колокольчики, маргаритки. Но ее мать и бабушка так и не пришли. Где же они? Что так задержало их в пути? Она пустилась по полям на поиски и довольно скоро нашла обеих…

Я не хочу рассказывать эту историю. Не хочу рассказывать о том, как девочка видит, что ее бабушку сожгли заживо, а мать изнасиловали — враги, солдаты, партизаны, воинствующие патриоты, верующие, неверующие, террористы, противники или сторонники; корпорации, исполнительные менеджеры, стройные ряды папок с документами, вожди и их последователи, те, кто приказы отдает, и те, кто приказам подчиняется, правительство, государственный аппарат… Что может быть хуже, чем быть пойманной государственным аппаратом? Попасть в действующий механизм управления и превратиться в истерзанные куски плоти, быть вывернутой наизнанку? Так превращается в лепешку тело, раздавленное танком, тяжелым грузовиком или трактором; гусеницы и огромные колеса размалывают в мерзкое месиво нежные прекрасные руки, крошат кости, кровь, лимфа и моча брызжут во все стороны, ибо плоть это не трава. Нет, я не хочу рассказывать, что девочка видит своего бога и то, что этот бог делает. Я не хочу рассказывать историю девочки, той девочки, в которой воплощена весна нашего мира, ибо девочка эта, выйдя из родного дома, увидела, что ее бабушку облили бензином и подожгли, и она вся объята языками пламени, и ее седые волосы трещат в огне… Она увидела, как ноги ее матери раздвинул некий механизм, глубоко воткнул меж ними дуло ружья, а потом ружье выстрелило…

И девочка убежала, она бежала, как обычно бежит взрослая полная женщина с тяжелыми ступнями, и большие груди ее колыхались на каждом шагу, а дыхание с хрипом вырывалось из груди, она бежала по узкой тропе вниз, вниз — в темноту. Она ни гроша не дала Перевозчику, лишь коротко приказала ему: "Греби!" — и он молча ей подчинился, а его пес трусливо поджал хвост. Потом она снова бежала по тем длинным темным лестницам и коридорам, бежала к своему подземному дому, ко Дворцу Правосудия, где стены украшены драгоценными самоцветами, а вместо небес — каменные своды.

В вестибюлях и приемных, как всегда, было полно людских теней, их там было даже больше, чем когда-либо прежде. Но они все расступились перед нею.

Ее муж, брат ее отца, сидел на своем троне и вершил свой суд надо всеми, кто подходил к нему. И мертвые все шли и шли.

— Твоя мать мертва! — выпалила она. — И сестра твоя тоже мертва. Они убили Землю и Время. Так что же осталось, господин мой?

Трон Судьи был из литого золота, колонны в зале — из чистого серебра, плиты пола инкрустированы бриллиантами, сапфирами и изумрудами, а стены оклеены тысячидолларовыми купюрами…

— Я развожусь с тобой, Король Дерьма! — сказала она.

И повторила снова:

— Я развожусь с тобой, Король Дерьма!

И в третий раз сказала она:

— Слышишь, Король Дерьма? Я развожусь с тобой!

И не успела она это сказать, как весь дворец расплылся, превратившись в груду экскрементов, а темно-лицовый и темноволосый Судья стал навозным жуком, снующим между кучками навоза.

И тогда она, не оглядываясь, пошла прочь.

Когда она подошла к реке, высокие черные волны бились о берег. Выл пес. Лодочник, перевозивший души мертвых через реку, попытался было повернуть назад, к дальнему берегу, но лодка перевернулась и мгновенно затонула, а души мертвых поплыли по черной воде в разные стороны.

Она вошла в неспокойные воды реки Тьмы и поплыла на тот берег, позволив течению нести ее и стараясь лишь держаться на поверхности, ее сносило к устью реки, где темные воды, широко разливаясь, соединялись с океанской волной.

Солнце спустилось к западному краю моря, и от него на воду легла золотистая дорожка света.

Выброшенная на песчаный берег, лежала колесница, сделанная из морской соли; сверкающие колеса ее были сломаны. Кости белых коней валялись вокруг. Мертвые морские травы, точно седые волосы, покрывали камни.

Она прилегла на песок среди останков морских птиц, сломанных пластиковых бутылок, отравленной рыбы и пятен черной нефти. И стоило ей лечь, как через песчаный барьер, отделявший устье реки от океана, хлынули приливные волны. Волны бились о ее тело, и тело ее билось в волнах. И она стала пеной морской. Она стала пеной, пузырьками воды и воздуха, которые то есть, то нет их. Вот и все.

А потом она встала, эта женщина из пены, и пошла через пляж, через дюны наверх, в темные холмы. Она возвращалась домой, где на кухне ждала ее дочь. Она видела свет в окне — далеко-далеко над темнеющей землей. Кто она, что зажигает этот свет? Чья ты дитя, и кто — твое дитя? Чью историю нам предстоит рассказать?