Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Ни лагерному руководству, ни американским советникам очень не хотелось произносить такие слова, как «мятеж» или «восстание». Потому что тогда пришлось бы признать, что проглядели заговор. Да ещё в день визита «главного моджахеда»… Надо было срочно что-то придумывать. Особенно хорошо это понимал мистер Абюзейд, очень не хотевший ставить крест на своей карьере. В американское посольство в Исламабаде он уже звонил и знал, что на самом высоком уровне будут требовать от пакистанцев как можно быстрее «решить проблему». «Проблему», которая возникла, в том числе, и из-за его, Абюзейда, недогляда!

Лагерное начальство и советники понимали, что надо попробовать решить все тихо. Тогда ещё можно будет как-то отбрехаться. Ну да. Немного постреляли, но так… Между собой…

(Кстати говоря, именно эта версия потом пошла по пакистанской «линии» как основная. Курсанты и охранники не поделили оружие. Оно предназначалось моджахедам-пуштунам, возвращающимся в Афганистан, а их «конкуренты»-таджики воспротивились, не захотели столь непропорционально укреплять позиции пуштуна Хекматияра… Ведь конфликт между Каратуллой, Яхьей и Азизуллой ни для кого не был секретом. Собственно говоря, американцы и Хусейна-то подтянули в лагерь, чтобы его высокородность помогла разрешить явно обостряющийся конфликт.)

Тем временем над Зангали уже начали зависать пакистанские вертолёты. А посты военной полиции спешно сворачивались, пакистанцы уходили из сектора обстрела, чтобы за укрытиями спокойно дождаться подхода бронетехники…

Темнота густела. И вдруг захваченную крепость с тыльной стороны осветили мощные аэродромные прожекторы, с той стороны атаковать крепость, кстати, было сложнее – там и стена повыше, и ворот нет, да и бронетехнике туда добираться сложнее – сплошные валуны… Чем-то эта «иллюминация» была даже выгодна восставшим: они могли видеть «духов» на расстоянии метров ста – дальше всё сливалось в один сплошной серо-чёрный фон.

Из него, из этого фона, вдруг, словно для привлечения внимания, раздались несколько выстрелов, затем громкая команда: «Не стрелять!» – а потом… Потом на свет вышел американский советник Абюзейд – в голубой ооновской каске, в такого же цвета бронежилете. Вид у него был более чем экзотический. Кем-кем, а трусом американец точно не был – он медленно, но уверенно направился к воротам крепости. Один.

– Не стрелять! – закричал Глинский и побежал со стены вниз, отдавая на ходу распоряжения о подстраховке себя во время переговоров.

«Только бы у ребят нервы не сдали… Тогда ещё есть шанс… Ещё можно потянуть время. А вдруг, может… получится мистера в крепость затащить?..»

Несколько прикрывших Абюзейда моджахедовских снайперов специально выдвинулись под свет прожекторов, демонстрируя свою готовность к стрельбе. Борис приоткрыл массивную, обитую сталью створку ворот, высунулся из неё и тут же, от греха, спрятался обратно.

Советник подошёл ещё на несколько метров. Надо отдать ему должное – он не стал пытаться выдать себя за ооновского наблюдателя. Понял, наверное, что если руководители восстания примут его за клоуна, то никакого разговора не получится – скорее всего, его просто убьют.

Поэтому разговор с самого начала пошёл в исключительно деловом русле, на английском языке:

– Mr Doroshenko… You didn’t kill me, though you could. I take it, you want to avoid bloodshed?[263]

– I want to save the POWs’ lives,[264] – глухо ответил Борис из-за створки.

Американец кивнул, будто услышал что-то очень важное:

– Define the reason for your riot.[265]

Глинский усмехнулся:

– The illegal internment of Soviet and Afghan POWs’, in Pakistan. Isn’t it obvious?[266]

На лице советника не дрогнул ни один мускул:

– What compromise would you go for?[267]

– If you bring a transmitter to call the Russian Embassy from here, I’ll translate their response for you.[268]

Глинский произнёс последнюю фразу с лёгкой усмешкой, поскольку понимал, что с американцем бесполезно говорить о чём-нибудь серьёзном. Советник пришёл не столько чтоб договориться, сколько для проведения разведки на месте.

– Mr Doroshenko, have you been sent here by your Government?[269]

Борис задумался ненадолго, а потом дал уклончивый ответ:

– I happened to be stationed in Afghanistan, ‘cause I had to. I believe, you don’t have all day to follow through with the interview.[270]

Американец медленно кивнул:

– OK. I’ll report our conversation. Let me advise you not to insist on the use of force.[271]

– Same here.[272]

Советник какое-то время ещё постоял молча, будто размышлял, что в этой ситуации можно ещё предпринять, а потом медленно, избегая резких движений, начал поворачиваться назад. И в этот момент будто что-то подтолкнуло Бориса:

– Wait![273]

Советник замер.

Глинский глубоко вздохнул, а потом выпалил на одном дыхании:

– And this story has no reference to the matter. To whom it may concern. Remember a guy with big Jewish eyes… someone from the West…he escorted a SAM Stinger last June… He neither went missing, nor was he captured. He was killed in action. The body might’ve even been left unburied… In a dead village eight miles West from Shahjoy, Canyon of Miltanai…[274]

Сказать, что американец удивился, – это всё равно, что ничего не сказать. Он очень удивился. Можно даже сказать, обалдел. Наконец советник пришёл в себя и медленно спросил:

– What makes you disclose the case?[275]

Борис грустно усмехнулся. Ну не объяснять же американцу, как измучил его тот убитый «англичанин». Вслух же он сказал:

– ‘Cause my family should be aware of no less.[276]

Советник кивнул, принимая объяснение, и медленно ушёл в серую мглу. Борис смотрел ему вслед, пока фигура американца не растворилась во мраке. Потом он закрыл створку ворот, закурил и, устало опустившись на корточки у стены, негромко спросил:

– Ну теперь ты доволен?

– В смысле? – не понял стоявший рядом Костя Захаров, он страховал Глинского во время переговоров. – Чем я доволен? Я ж не понял ни хрена, что вы там ему говорили…

Борис, словно очнувшись, тряхнул головой:

– Да нет, это я не тебе… Это я сам с собой разговариваю…

– А… бывает. Товарищ Николай, а как вы по-ихнему-то чешете… Я аж прибалдел. Это вас так… в какой-нибудь разведшколе учили?

– Да, Костя. В школе.

– А туда сложно попасть?

– Сложно. Но можно…

…Борис спрашивал сам себя, почему он даже не попытался затащить американца в крепость и зачем рассказал про того «англичанина», и не находил ответа. Конечно, в роли переговорщика он оказался впервые в жизни, но дело было не только в этом, не в том, что он растерялся и рассентиментальничался… Просто подсознательно Глинский уже понимал, что всё пошло совсем не так… И если советника захватить, а потом он при штурме погибнет, тогда никто не узнает о лагере, о восстании и об участии в нём шурави. Моджахеды могут прикончить всех свидетелей, вплоть до союзников-советников. Да и на высоком политическом уровне правда будет никому не нужна. А так – этот американец доложит наверх прямо сейчас. Получившие его доклад направят информацию ещё выше… И через несколько инстанций уже десяткам будет известно о случившемся. И когда-нибудь это обязательно станет известно не только их спецслужбам…

Тем временем «духи» открыли огонь, который постепенно становился всё плотнее и плотнее. Правда, пока ещё моджахеды опасались стрелять из безоткатных орудий и гранатометов – помнили, сколько боеприпасов в крепости, боялись, что взорвутся склады, в которых находился чуть ли не полковой боекомплект. Рассчитывали, наверное, автоматным огнём снять тех, кто на стенах.

Стрельба нарастала, и Глинский дал команду на ответный огонь – чтоб ребята хоть душу отвели. Правда, он распорядился, чтобы не все стреляли одновременно – это ему старший капитан Аман подсказал, – чтобы не демонстрировать раньше времени максимальную плотность огня…

Перестрелка шла примерно с полчаса, потом как-то сама собой стала затихать. Никакого ущерба защитникам крепости она не нанесла. Потом вдруг со стороны моджахедов сразу несколько голосов закричали:

– Не стреляйте! Не стреляйте!

К крепостным воротам выскочил маленький Насим с красным (однако!) флагом в руке. Тонким, срывающимся голосом он выпалил:

– Достопочтенный командир русских! Наш уважаемый начальник хочет обратиться к вам со словами просвещенного! Не стреляйте!

Прокричав всё это, Насим убежал обратно в серую мглу.

Глинский недоуменно пожал плечами, однако отдал приказ:

– Не стрелять!

Некоторое время ничего не происходило, а потом к воротам крепости вышел сам Бархануддин Раббани, лидер одной из главных группировок моджахедов. Он, вообще-то, ждал на своей вилле в Пешаваре, когда в Зангали первым прибудет гость, чтобы присоединиться к нему с «вежливым» опозданием, указывающим на разницу в статусе. Но поскольку визит сорвался, Раббани срочно прибыл в лагерь, чтобы лично разрешить возникший там конфликт. А что ему ещё оставалось делать? Дело ведь не в курсантах или охранниках, которых можно «обновить» за неделю, и тем более не в пленниках, а в оружии и боеприпасах, складированных в крепости. Даже Раббани было страшно подумать, сколько всё это стоит…