Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Глинский принимал решение интуитивно, без особо долгих терзаний и размышлений на эту тему. Именно на подсознательно-интуитивном уровне он чувствовал, пусть даже не формулируя точно, одну очень простую истину: просто выжить мало, надо ещё смочь жить потом. Чтобы эта жизнь не превратилась в медленную казнь собственной совестью… Впрочем, рассуждать на темы, связанные с совестью, у Глинского времени действительно не было. Он встал и посмотрел на Азизуллу сверху вниз:

– Сейчас мы пойдем на стену, и ты попросишь, чтобы сюда пришёл твой племянник – Насим.

– Зачем? Он ещё совсем маленький!

– Поэтому ему ничего не грозит. Слово офицера. Ты скажешь ему, чтобы слушался меня. А я дам ему небольшое поручение и отпущу. А вот от того, как он исполнит поручение, будет зависеть твоя жизнь. Понятно?

– Да. Но, уважаемый… э… я хотел…

– Всё. Закрой рот и вставай. Времени нет.

Начальник охраны (уже бывший) тяжело встал и пошёл впереди Глинского. Уже на стене он столкнулся с Каримовым. Татарин не сдержался и двинул Азизуллу прикладом в челюсть. Борис еле угомонил Мустафу. Хуже всего было то, что и все остальные повстанцы могли сорваться в любую минуту. Как ещё никто стрелять-то не начал, непонятно…

Азизулла долго кричал со стены, вызывая Парвана и его восьмилетнего сына. Наконец докричался. «Прораб» важно зашагал в крепость, а мальчонка побежал впереди. Специально для них приоткрыли створку ворот. Насим легко забежал во двор, а вот Парвана что-то насторожило. Он, не дойдя нескольких метров, вдруг остановился и окликнул брата. Азизулла, в задницу которого был упёрт автомат (с обещанием отправить в рай без члена и яиц), откликнулся, но Парван начал окликать по именам и других охранников. Не получив ответа, он отпрянул от ворот, быстро развернулся и побежал, на всякий случай петляя.

– Всё, – сказал наблюдавший за ним Вася Пилипенко. – Сейчас он до «духов» добежит и хай поднимет.

– Ничего, – бодро откликнулся Глинский. – Это всё равно должно было случиться. Часом раньше, часом позже…

Борис строго посмотрел на Азизуллу. Тот, запинаясь, попросил племянника сделать всё, что попросит Мастери. Насим явно удивился, но послушно кивнул головой. Глинский отвёл его в сторону и присел на корточки:

– Насим-джан, твой дядя просит, чтобы ты прямо сейчас нашёл муэдзина самой главной пешаварской мечети. Знаешь, она по дороге на аэродром?

Мальчонка кивнул:

– Ну вот, найдешь муэдзина и передашь ему пять тысяч рупий – вот, держи… Отдашь и попросишь в микрофон прочесть суру «корова». Запомнишь? Молодец… Только попросишь муэдзина, чтобы он долго читал, много раз. До тех пор, пока не приедет дядя. А дядя приедет быстро и привезёт ещё денег. Много. Целых пятьдесят тысяч. Скажешь, об этом попросил наш достопочтенный гость, пешаварский имам. Ты знаешь, что он потомок самого Халида ибн аль-Валида? Молодец. Так вот, скажешь, что это его священная просьба. Только никому об этом, кроме муэдзина, не говори, а то дядя будет ругаться. Хорошо?

Насим кивнул, с подозрением оглянулся по сторонам, умело пересчитал купюры и сказал:

– Да.

Борис отвёл его к воротам и долго смотрел вслед мальчишке…

К нему подбежал Абдул Хак.

– Товарищ Николай! Там – рация… Батареи есть, но они – не войти.

– Пойдём посмотрим…

Они бегом поднялись в радиоточку. Новые батареи действительно лежали на столе. Борис немного помучился с ними, но они в гнёзда не входили никак. Матерясь сквозь зубы, Глинский, вспоминая всё, чему его учили на «даче» по радиоделу, с помощью подполковника попытался запитать станцию от тех же батарей дистанционно, через проволоку. Что-то получилось, но… Частотная шкала то зажигалась, то гасла… Борис установил частоту. В эфире то появлялся треск, то наступала гробовая тишина. А треск если и появлялся, то буквально на секунды.

– Опять, сука, гаснет! Ничего-ничего… Ещё разок… Ну! Давай, родная!

Вот в таком «мигающем» режиме Глинский начал читать суру «корова». Афганский подполковник ничего не понял, но по наитию стал даже вторить «товарищу Николаю». А Глинский, дочитав суру до конца, плюнул уже на всё и начал шпарить открытым текстом по-русски:

– Всем, кто нас слышит! Всем, кто нас слышит! Это Зангали, Пешавар, Пакистан! Советские и афганские военнопленные подняли восстание! Просим направить сюда международных представителей из Пешавара! Передайте всем! Если нас кто-то слышит! Здесь советские и афганские пленные…

Станция снова замолчала, и Борис почти закричал в отчаянии, уже не обращая внимание на филологическую неправильность фразы:

– Если кто меня слышит! Если кто-то… Слышите! Это Зангали, рядом – Пешавар, Пакистан! Советские и афганские пленные захватили крепость Бадабер!..

Радиостанция хрюкнула и окончательно погасла. И в этот момент со стены раздались автоматные очереди.

Матерясь, Глинский выскочил из радиорубки.

– Кто стрелял? Не стреляя-ять!

Он побежал наверх, а во дворе ухнул взрыв, и всё начало окутываться едким дымом – это «духи» запустили дымовую гранату. Похоже, они всё поняли… Тогда почему не стреляют? Надеются, что можно напугать дымом?

Снова ответная очередь с крепостной стены.

– Не стрелять! Прекратить огонь!!

Оказалось, что, пока Глинский с Абдул Хаком бились над радиостанцией, к крепости ломанулась целая толпа, взбудораженная Парваном. И в этой толпе спецназовец Сайдулла увидел своего кровника, тоже бывшего офицера, только парчамиста – теперь инструктора у курсантов. Этот «перец» когда-то и подранил халькиста Сайдуллу, из-за чего тот попал в плен… Сдержаться майор не смог. Открыл огонь и попал, за что сразу же возблагодарил Всевышнего…

– Не стрелять! Не стрелять!! Без команды не стрелять, если жить хотите!!!

«Духи» быстро уволокли тело бывшего парчамиста и попрятались.

Быстро темнело. Больше никто не стрелял, и в наступившей тишине со стороны аэродрома послышался густой гул, будто большой самолет прогревал движки.

Глинский с надеждой посмотрел в ту сторону. Гул вскоре затих.

Борис не знал, что надеется он зря. Большой транспортно-пассажирский самолет, севший тем вечером, не имел никакого отношения к операции «Виола» и уже выруливал на взлетную полосу, чтобы вернуться в Исламабад. Этот самолет доставил одного, но зато особо ценного для борьбы с шурави в Афганистане арабского моджахеда. Глинский тем более не мог знать, что через несколько лет этого араба узнают во всем мире как Усаму бен Ладена. Он прилетел, так сказать, на политически «демонстративную» рекогносцировку, чтобы заявить о себе как о «главном по джихаду против Советов», а заодно посмотреть, где и как будут размещены его «добровольцы-двадцатитысячники». Этот моджахед уже собирался было сесть в давно дожидавшийся его джип, как в руках у встречавшего его американского советника вдруг ожил миниатюрный уоки-токи, прообраз мобильника. Такие мини-рации находились в распоряжении спецслужб и охраны ВИПов. А советника араб знал давно, ещё по Америке… Американцу передали, что в лагере Зангали происходит что-то непонятное, скорее всего, стычка между курсантами и охранниками – она давно назревала. И посоветовали немедленно отправить гостя в Исламабад… Никакого «русского» самолета на аэродроме не было…

…К Борису подбежал Валера Сироткин:

– Товарищ Николай! Там, когда «духи» попёрли… С ними Асадулла был, армян наш…

– Вот сука! Ну да хрен с ним, сейчас не до него…

– Товарищ Николай! – А это уже Валя Каххаров, напряженно вглядывавшийся в быстро густеющие сумерки: – Товарищ Николай, а почему они не стреляют?

– Не бойся, Валя, они ещё начнут… Сейчас они думают, они не понимают, что случилось, надеются всё уладить без лишнего шума. Ну и пусть думают подольше. Нам сейчас очень важно выиграть побольше времени.

А лагерное руководство и впрямь пребывало в полной растерянности. Сначала появилась версия, что произошел лишь частный конфликт между афганскими охранниками – местными пуштунами и пришлыми таджиками, всегда имевшими собственные счёты друг к другу.

Но когда успели перехватить побывавшего в крепости Насима, кое-что стало проясняться…

Американские советники быстро допросили Асадуллу-Маркаряна и по итогам допроса решили, что недавно побывавшая в крепости Людмила Бэрн своими слишком прямолинейными действиями спровоцировала столкновение между советскими «тоталитаристами» и «диссидентами». Помощник Каратуллы Хусейн, также пообщавшись с Маркаряном, настаивал, что причина конфликта – особо зверская расправа над беглецом Абдуллой… (Позже, кстати, именно на этой версии будут настаивать сами моджахеды. Она даже станет основной «полуофициальной». Но всё это будет потом. А тогда…)

Ни лагерному руководству, ни американским советникам очень не хотелось произносить такие слова, как «мятеж» или «восстание». Потому что тогда пришлось бы признать, что проглядели заговор. Да ещё в день визита «главного моджахеда»… Надо было срочно что-то придумывать. Особенно хорошо это понимал мистер Абюзейд, очень не хотевший ставить крест на своей карьере. В американское посольство в Исламабаде он уже звонил и знал, что на самом высоком уровне будут требовать от пакистанцев как можно быстрее «решить проблему». «Проблему», которая возникла, в том числе, и из-за его, Абюзейда, недогляда!