М.С. - Владимир Чистяков

— Однако, и вправду хочется выругаться время от времени. Ты права: мещанство — самый страшный враг любой идеи. И наши успехи в борьбе с ним не слишком-то высоки. Клуши как были, так и есть. Дуры до сих пор не перевелись. Все сидят, да принца ждут. Да обо мне за спиной судачат.

Но я сама принцесса. И не жду никого. Ибо давно уже не верю в сказки. Но вижу тебя. Кэрдин. Помню Софи. Вы пробивались сами. Выдавливая из себя низость. Плюя на деньги, чувства, предрассудки. Видя цель. И не видя людей. Ваши судьбы… которым не позавидуешь. Рядом с вами бывали мужчины… Но мужчина частенько позиционируется как защитник женщины — слабого и безобидного существа. Но нет в нашем языке слова слабость. Мы умеем постоять за себя. Знаю, шуточку про три К, вовсе не ты придумала. Иногда даже кажется, что в ней есть рациональное зерно.

Но ты из других, я такая же, Дина, даже Эрти. Гордые. Не способные пойти на уступки. Непримиримые.

Болтают, что женщины из элиты частенько останавливают свой выбор на неразвитых мужланах из социальных низов. Видала и такое. Но… Элита есть элита. Она не противостоит обществу, она лучшее из порожденного обществом. Может, и бывают внизу достойные люди. Но они обязательно поднимаются над своей средой и переходят в новую. Я никогда бы не смогла иметь дела с человеком, по уровню интеллектуального развития уступающего мне. Таких я немало видела в твоем окружении. Достойные во всех отношениях люди. Однако, никого не хочется видеть второй раз.

— Крепко же в тебе сидят пресловутые предрассудки. Не думала, что из тебя выйдет столь заправская феодалка. И откуда в тебе столько призрения к народу?

— Нет, ты ошибаешься. И не могу презирать народ. Я всего лишь его часть. Я не против материального равноправия. У меня самой крайне невысокие потребности. Но нет и не может быть духовной уравниловки. Я вовсе не презираю людей. Просто превосхожу многих. А твоё главное стремление — всё-таки вытащить людей из болота. Именно в этом ты видишь своё предназначение. Давить, давить из человека животное. Даже зная, насколько это тяжело, и помня о стремившихся к тому же и надорвавшихся.

А я… я наверное, просто слишком рано родилась. Да и призрение к людям я всё-таки пытаюсь скрывать. Слишком плохое это чувство.

А что до людей вообще. Я слишком хорошо запомнила всё то, что ты говорила:

«Жизнь- борьба, вечный бой. Нет и не может быть в ней покоя. И драться надо уметь. Хорошо, если есть кому прикрыть твою спину в бою. Но чаще всего не будет никого. Поэтому имей глаза на затылке. Рассчитывай только на себя. Не поворачивайся спиной к сбитому врагу. Будь готова к удару в спину. Всегда. В любой момент жди удара. А если упадёшь — найди силы встать. Никто поднимать не станет. А то ещё и в грязь втоптать попытаются. Но встать надо. Назло им. И жить чаще всего приходится именно назло. Не опускай рук. Дерись до последнего. Не дай погибнуть надежде. Никогда не сдавайся. Никогда».

Ты так и живёшь. И всегда так жила, сколько я тебя помню.

Но ты смогла стать той, которой стала, только убив в себе все человеческие чувства. Все до единого. Что же, сама говорила, за всё в этом мире приходится платить.

— Люди пытались убить во мне все чувства.

— Пытались. Но убила их ты сама. Убила совершенно сознательно. Ибо иначе было нельзя. Твой мир стал двухцветным. А мой… Я знаю, есть и другие цвета. Но вижу только два. Эти два. Чёрный и белый. У меня твои глаза. Во всех смыслах слова. Но иная душа. Совершенно иная. И обе мы прекрасно об этом знаем. Потому и плохо понимаем друг друга. Хотелось бы мне тебя понимать лучше, да и тебе хотелось бы того же. Но… Иные мы. Просто иные.

Я знаю, за глаза меня частенько зовут Младшей М. С… Так многие думают.

— Но ты не наследница. К сожалению.

— Ты понимаешь. И я благодарна тебе. Трёхрогий венец слишком тяжёл. И притягателен одновременно. Но не всех манит блеск его камней. Ибо сжигают они душу. Сжигают в человеке человека, и создают из него машину. А так притягателен их смертоносный свет! Манит он. Всяких манит. Великих и ничтожных. Героев и подлецов. Яд абсолютной власти. О, как же сладок он на вкус! Но всё же не перестает быть ядом от этого. А ты выпила полную чашу этой отравы, и она впиталась в каждую клеточку твоего тела. Трёхрогий венец снять невозможно. По доброй же воле от него никто и никогда не отказывался. Не откажется и впредь. Пусть он тяжёл. Страшно тяжёл. И в крови перемазан.

— Испачкаться боишься?

— Нет. Кровь не грязь. Я её не боюсь.

Обе замолчали. У каждой своя правота. И у обеих нелёгкая. Обе крови не боятся.

— Но рано или поздно мне придётся думать, кому этот венец передать.

— Придётся. И тот, кто его наденет должен будет убить в себе человеческие чувства. И в первую очередь, жалость. А я не хочу становится безжалостной. Мне жалко людей. Иногда даже жаль вовсе недостойных. Я не хочу нести людям зло.

— Абсолютная власть даёт возможность сделать людям и немало добра.

— Не спорю, так и есть. Но добро властитель может делать, а может и не делать. А зло он несёт всегда. А я не хочу нести зла. И больше не хочу отнимать жизни. А властителю придётся судить. Вырезать больные клетки общества. Даже если не будет врагов, то останутся преступники, душевнобольные те, кто убивают неизвестно зачем. Придётся решать их судьбу. Видеть глаза их жертв. Лишать жизни, чтобы в мире могли жить другие. А я не хочу быть судьёй. Человек несовершенен, и может ошибиться, а отнятой жизни не вернуть. Я не хочу решать судьбы людей. Ты видишь мир, видишь великие цели. Но не видишь людей. Их для тебя просто не существует. Ты шагаешь по ним. Их судьбы хрустят под твоими сапогами, как под моими ракушки на берегу. Но я не хочу разрушать хоть чьи-то судьбы. Просто не хочу.

В своё время ты сделала свой выбор. Теперь же пришло моё время выбирать. Я сделала выбор: мне не бывать второй М. С…

И есть у нас одна общая черта — решений мы не меняем.

А тебя частенько обстоятельства вынуждали поступать именно так, а не иначе. С такой, зачастую показной жестокостью. Иногда ты властна над обстоятельствами, иногда они властны над тобой. И окажись я где-то рядом с тобой, то рано или поздно обстоятельства вынудили бы меня поступать подобным образом. А я… Хватит с меня смертей! Досыта их повидала!

— Возможно, ты убиваешь в себе то, для чего предназначена. Давно уже не было у власти подобных тебе людей.

— Возможно, ты и права. Но подобным мне людям просто не нужна власть. Да и ты убила в себе своё предназначение. Или думаешь, я не читала твоего романа? Его до сих пор часто переиздают.

— Подхалимаж, — с кривой усмешкой констатирует М. С.

— Самокритика. — столь же безаппеляционно заявляет Марина. — Ты сознательно погубила свой талант писателя. В этом было твоё предназначение. Слово ранит больнее стали. И заставляет людей становиться лучше.

— Глаголом сердца людей не прожжёшь. Да и не у всех они есть. Сталью пронять их гораздо проще.

— Мы не на митинге.

— Это верно. На митингах проще. Тебя либо понесут на руках, либо разорвут. Просто красиво говорить я не умею. Говорят, пишущий чуть ли не первый среди людей. Конечно, только в том случае, если книги его могут заставить людей переломить себя, и начать становиться лучше. Если книги несут какие-то идеи…

У меня плоховато с генерацией идей. И мне не очень интересно, как мои идеи повлияют на мир через пятьсот или тысячу лет.

Ибо передо мной мир. И он плох. И я знаю, как улучшить его. И меняю его.

— И он меняет тебя. Ты вглядываешься в бездну, а бездна в тебя. Стремясь уменьшить зло, ты только увеличиваешь его количество.

— Я гораздо больше увеличила бы количество зла своим бездействием.

— Возможно, и так.

— А ты и вправду сгубила свой талант.

— Я просто выплеснула на бумагу скопившуюся желчь.

— А что ты выплёскивала, когда я была маленькой? Те сказки, которые ты мне бывало, рассказывала на ночь. Волшебные и очень добрые. Потом я ни в одной детской книге не встречала таких. Их ведь ты сочиняла. Иногда ты не рассказывала, а читала. И я видела листы в пишущей машинке. Куда ты их дела?

— Сожгла! — выкрикнула М. С. — Один пепел остался!

— Врёшь. — тоном непререкаемого утверждения отчеканила Марина. — Лежат они где-то. И ждут своего часа.

— Который не придёт.

— Как знать.

— Ты трусишь. Боишься брать на себя ответственность. Такая принципиальная, образец во всём. Чистюля! В грязи копаться не хочешь. Пусть другие роются, а это выше моего достоинства. Я такое эфимерно-воздушное существо. Украшение мира. Его грязь меня касаться не должна. Какая удобная позиция! Страусиная!

— Я не боюсь ответственности. Боюсь, что не справлюсь. Не моё это дело.

— Почему твой зам в отставку подал?

— Врачи запретили. Нервное переутомление в тяжелой стадии. Так кажется. А казался перспективным… Пусть теперь на даче сидит, да мемуары строчит. Все ломаются. А я словно железная. Устать не имею права. Нервы измочалены. А дела нет никому. Всё на мне. За всем следить надо. То, что на нем было, сейчас снова на мне. На мне одной. И не помощи, ни поддержки. Я вымотана страшно. Ломаются все. Одна я двужильная.