Век Константина Великого - Якоб Буркхард

Исходя из имеющихся сведений о занятиях и экономическом положении народа, можно заключить, что Верхний и Средний Египет, там, где Нил орошал почву, полностью были отданы под сельскохозяйственные культуры, а широкое производство всякого рода тканей, стекла и керамики сосредотачивалось в Нижнем Египте, где Дельта и смежные области также предоставляли прекрасные возможности для занятий сельским хозяйством. Нетрудно догадаться, что в верхней части страны древние города практически опустели, и остались только нерушимые дворцы и храмы; во всяком случае, основанная позднее Птолемаида (вблизи Гирги) превзошла их все и сравнялась с Мемфисом – который вовсе не представлял собой чего-то особенного. Население нижней части страны, как можно с уверенностью предположить, состояло преимущественно из наемных рабочих-пролетариев, которые не имели ничего и просили немногого. Их труд, по крайней мере в Александрии, вызвал восхищение Адриана: «Там никто не живет в праздности. Одни выдувают стекло, другие производят бумагу, словом, все, кажется, занимаются тканьем полотна или каким-нибудь ремеслом и имеют какую-нибудь профессию. Есть работа и для подагриков, есть работа и для кастратов, есть дело и для слепых, не живут в праздности и страдающие хирагрой». Означает ли это чрезвычайное дробление земельной собственности или, напротив, ее сосредоточение в нескольких руках, установить нельзя, так как мы, например, не знаем, насколько велики были в Нижнем Египте храмовые наделы и государственные владения. Да, в конце концов, даже с участка, находившегося в личном пользовании, взимались огромные налоги.

Выше уже мельком упоминалось о местности под названием Буколия, расположенной по соседству с нынешним Думьятом. Древние жители этой местности, о которых, видимо, несколько столетий никто не вспоминал, создали нечто вроде разбойничьего государства. Даже в самой Италии империя иногда позволяла разгуляться шайкам грабителей. Практически перед самым носом у могущественного Септимия Севера и его победоносной армии весьма одаренный Булла Феликс с шестьюстами товарищами два года ухитрялся взимать дань за проезд по Аппиевой дороге. Несколькими десятилетиями позднее упоминается известное и богатое разбойничье семейство, проживавшее на генуэзской Ривьере, близ Альбенги, которое сумело вооружить две тысячи своих рабов. Об Исаврии и ситуации, вокруг нее сложившейся, с которой, тем не менее, мирились, речь уже шла. Но против египетских буколов пришлось начать войну даже Марку Аврелию. Дион Кассий говорит: «Они поднялись и побудили взбунтоваться других египтян; жрец [и] Изидор вели их. Сперва они замучили одного из римских военачальников; они одели его как женщину, словно бы собираясь предложить ему деньги за освобождение своих людей. Затем они убили его и его товарища, принесли клятву на внутренностях последнего и съели их. <...> Они нанесли поражение римлянам в открытом бою и почти уже захватили также Александрию, если бы Авидий Кассий, явившийся для борьбы с ними из Сирии, не покорил их, разрушив их единодушие и разделив их, ибо не следовало рисковать, идя на битву с этой безумной толпой».

Собственно говоря, буколов насчитывалось едва ли несколько тысяч, и, если бы количество играло решающую роль, о них, пожалуй, можно было бы не упоминать в книге об истории Римской империи. Примеры того, как древние, униженные народы возвращались к варварству, мы нашли бы, разумеется, и в других областях, если бы известия о провинциях не отличались такой лаконичностью. Самоназвание буколов, означающее «пастухи коров», наводит на мысль о некоей старинной касте и ее последних остатках; но эти люди явно не имели никакого отношения к коровам, разве что крали их. Течение одного из средних рукавов Нила питает большое озеро неподалеку от моря, и поросшие тростником болота вокруг него стали жилищем или, по крайней мере, укрытием этих парий; вероятно, там находилось самое негигиеничное место в Египте, и поэтому никто особенно не претендовал на владение им. Буколы жили там частью на лодках, частью в хижинах на маленьких островках; детей привязывали полосками ткани, которые не давали им свалиться в воду. Проходы для своих челноков они прорубали сквозь осоку, и никто, кроме них, не обнаружил бы там дороги. Существуют упоминания о разбойничьих деревушках, но это, вероятно, те же самые поселения на озере. К буколам мог прийти каждый, кого не устраивало существующее общественное устройство; характер их явно выразился в восстании, случившемся при Марке Аврелии. Уже один вид этих людей, у которых волосы спереди закрывали весь лоб, а сзади свисали нестрижеными патлами, был ужасен. Поразителен контраст между поселениями, разделенными всего несколькими днями пешего хода: богатая, промышленно развитая Александрия; разбойничье государство на болотах; западнее, на озере Мареотида, – последние иудейские анахореты; в близлежащей Нитрийской пустыне – первые христианские отшельники. Сами буколы не желали иметь ничего общего с христианством; даже в конце IV столетия среди этих «диких варваров» не было ни одного приверженца новой религии.

Но пора поговорить о характере и судьбе египтян в позднеримский период. Аммиан говорит: «У жителей Египта стыдится тот, кто не может показать множество шрамов на теле за отказ платить подати, и до сих пор не могли еще изобрести орудия пытки, которое могло бы у какого-нибудь закоренелого разбойника в этой стране вырвать против воли настоящее его имя». Так относились низшие классы общества к должностным лицам. В случае несчастья, например если началась война или пропал урожай, прежде всего ругали правительство. Массы всегда были настроены бунтарски, в том числе и при прекрасных властителях. Обычно это проявлялось в злобных насмешках, не знающих границ, когда причина их – навязанная рабская угодливость. Почтенная римская матрона, жена префекта, которая поэтому вынуждена была жить в Египте, тринадцать лет не появлялась на людях и не допускала в свой дом ни одного египтянина, так что о ней, видимо, наконец забыли. Те же, кто не мог себя защитить таким образом, становились героями самых непристойных сплетен и песенок, «которые насмешникам кажутся забавными, но тем более сильно оскорбляют тех, кого высмеивают». В случае с Каракаллой, как мы уже видели, они просчитались; после нескольких лет раздумий он отплатил им, перебив несколько тысяч человек. Август и Нерон вели себя умнее; они не обращали внимания на насмешки александрийцев и забавлялись их талантливой лестью и восхвалениями.

Египтяне проявляли склонность к ссорам, стычкам и сутяжничеству, а также беспримерную лживость не только по отношению к вышестоящим, но также и по отношению друг к другу. Эти вечно угрюмые люди могли загореться диким гневом и обидой всего-навсего из-за того, что кто-то не ответил на приветствие, или не уступил места в бане, или как-то еще уязвил их болезненное самолюбие. Поскольку малейшее беспокойство могло ожесточить тысячи и взорвать все то, что накопилось у них внутри, подобные происшествия всегда были крайне опасны; и потому во имя порядка и спокойствия в стране лицу, облеченному властью, в глазах императора прощались любые гонения. Все знали, что мир можно восстановить, только пролив кровь. О многом говорит то, что в Александрии раньше, чем в любом другом городе империи (вероятно, еще во времена Птолемеев), на ипподроме стали возникать кровавые драки между болельщиками возничих.

Только религия, пусть выродившаяся и лишенная какой-либо нравственной силы, еще продолжала связывать воедино этот древний, непонятый, униженный народ. Сперва язычество, а потом и христианство служили египтянам единственным выходом бесформенной, подавленной ярости. Периодические вспышки фанатизма были вполне естественны; эпоха и случай определяли их объект. Языческий Рим всячески старался не оскорблять религиозные чувства своих подданных. Императоры, приезжая в страну, участвовали в обрядах и жертвоприношениях; на памятниках они обычно предстают как древние египетские властители, надписи же гласят: «Вечноживущий, Возлюбленный Исидой, Возлюбленный Птахом»; они строили или достраивали храмы, зачастую по обету. Но религиозная вражда легко вспыхивала внутри самого Египта, и причины для нее несложно было найти, поскольку разные храмы почитали священными разных животных. Ювенал и Плутарх оставили нам жанровые зарисовки, которые, конечно, доставляли бы читателю истинное наслаждение, если бы даже смутный отблеск древнейшей цивилизации не было больно видеть втоптанным в грязь. В каждом вполне правоверном городе спокойно поедали животных, которым поклонялись в другом. «В мое время, – пишет Плутарх («Исида и Осирис», 72), – жители Оксиринха («Щукограда») ловили собаку, приносили ее в жертву и поедали, как если бы это было жертвенное мясо, так как жители Кинополиса («Псограда») поедали рыбу, называемую оксиринх, или щука. В результате они начали войну и причинили много вреда друг другу; и позже и там и там навели порядок римляне, наказавшие их». Ювенал (15,33) рассказывает о позорном нападении тентиритов на обитателей Омба, когда те беспечно праздновали и пили на некоем торжестве; последовали не только увечья и убийства, но и поедание расчлененных трупов – обычай, принятый у буколов, о которых мы говорили выше. Естественным образом возникло предание, что древний владыка однажды благоразумно предписал разным местам культы различных животных, поскольку, если бы не вызванное таким образом постоянное соперничество, никак нельзя было бы управлять огромным и беспокойным народом Египта. В главе, посвященной краткому очерку язычества в целом, мы вернемся к этой великой религии с ее жрецами и магами, гордо презиравшей греко-римские верования.