О русском пьянстве, лени и жестокости - Владимир Мединский

Олеарий понравился царю Михаилу Федоровичу, который предложил ему остаться в Москве в качестве придворного астронома и землеведа. Олеарий отказался. 2 августа 1639 года посольство возвратилось в Голштинию. Стоило оно громадных издержек, но главной цели своей – завести торговые сношения с Персией через Россию – опять не достигло.

Возвратясь из Персии, Олеарий поселился в Готторпе, заняв должность придворного библиотекаря и математика. В 1643 году он третий раз был в Москве. Царь вновь приглашал его к себе на службу, но Олеарий снова отказался и вернулся в Германию.

Олеарий описал посольство подробно, день за днем. Его наблюдения удивительно точны и в то же время художественно сочны и ярки.[55] Адам Олеарий был не только крупным ученым, но и одним из лучших немецких прозаиков своего времени. К тому же свободно знал русский и персидский языки. Ему принадлежит перевод «Гюлистана» Саади, под заглавием «Persianisches Rosenthal» – «Персидская долина роз».

В России Олеарию нравилось далеко не все. Но он обладал качествами, которыми не могли похвастаться иные творцы черных мифов: наблюдательностью, осторожностью, критичностью, тактом.

Выясняя, правду или неправду писали о нас иноземцы, полезно посмотреть: а откуда, из каких стран они сами-то происходили. Странно, что русские исследователи не догадались этого сделать – ведь тогда очень многие вопросы снялись бы сами собой.

Действительно – кто первый стал говорить о плохих дорогах в России?

А это, оказывается, Поссевино!

Интересно, а дороги еще каких стран не нравились итальянцам? Оказывается, не нравились им дороги в Британии, Германии, Польше и даже в Северной Франции. Кстати, жители юга Франции тоже считали дороги на севере своей страны очень плохими. «К северу от Луары не проехать», – говаривали в Тулузе.

Стоит выяснить этот вопрос, и многое становится ясно – возмущался дорогами житель Средиземноморья, той области, в которой осталось много римских дорог. Поднятых над местностью, вымощенных камнем, удобных дорог, которых не топило во время паводков, не заливало и не размывало дождями, которые стояли худо-бедно уже полторы тысячи лет…

Не итальянцы и не народы юга современной Франции строили эти дороги, но они привыкли ими пользоваться. И соответственно оценивали дороги тех стран, где не было подобного чуда.

Поляки и немцы ничего не писали о скверных дорогах России. Они тогда жили в маленьких, вечно враждовавших друг с другом княжествах. Польское же государство было поражено анархией из-за неслыханных вольностей шляхты. Дороги отсутствовали и там, и там.

Поляки и немцы с недоверием относились к централизации государства, и особенно к бюрократии. Поляки тем более привыкли, что любой шляхтич намного значительнее любого чиновника. Им было дико смотреть, что «люди государевы в России» важнее родовитых бояр, и дьяк вполне может указывать знатному человеку, даже с княжеским титулом.

Но ведь Россия во много раз больше Польши и Германии. Каждому монарху в громадной стране нужен такой штат доверенных людей. И у более поздних царей был свой аппарат, с помощью которого они собирали нужные им сведения, организовывали деликатные дипломатические миссии, тонко управляли, внося в работу государственного аппарата свою волю.

При Екатерине II такой аппарат назывался Тайной канцелярией. В царствование Александра I и Николая I это была Личная его императорского величества канцелярия с ее страшным «Третьим отделением» (в составе всего нескольких десятков офицеров), которое ведало политическим сыском и настроениями подданных.

Если соотносить с современными реалиями, то московские дьяки из центральных приказов были чем-то вроде современной Администрации Президента.

Но что характерно – персы удивлялись вовсе не централизации управления. Их поражало, как вольно ведут себя россияне с боярами и даже с самим царем, сохраняя личное достоинство в их обществе.

Во время бунта 1648 года царь Алексей Михайлович выходил на площадь, беседовал и договаривался о чем-то, а потом «по рукам бил» с «народом» – то есть с людьми из скопившейся перед царским дворцом толпы. Для поляков как раз не было ничего нового в такой сцене. А вот персы были буквально потрясены. И правда – представьте себе Персидского шаха, который на площади спорит о чем-то с людьми, договаривается с ними, жмет или бьет рука об руку.

И о пьянстве русских байку пустили не немцы, – хотя бы потому, что пили столько же, если не больше, и примерно такие же напитки. Вот французам и итальянцам было странно видеть действие крепких напитков. То ли дело виноградное вино! Потягивай весь день, мозги в тумане, а со стороны ничего, не особо заметно. Держишься вертикально, громко не орешь и не шатаешься… Благодать!

Заметим, этот стереотип в странах Южной Европы действует не только по отношению к России. Если посмотреть комедийные французские фильмы 1950– 1960-х годов, особенно с участием Луи де Фюнеса, то увидим, что в этих фильмах англичанин непременно алкоголик. Причем тонкие, изящные вина ему не интересны, а обнаружив в своем номере гостиницы бутылку с иным напитком, оскаливается и берет ее трясущимися руками:

– О-о-о!!!! Виски!!

Для непьющих же мусульман, турок и персов все были одинаковы – что французы, что британцы, что русские.

В общем, иноземцы творили не один какой-то миф, а великое множество, каждый в соответствии со своим архетипом. Каждый писал о том, что видел с точки зрения жителя своего государства, с точки зрения своего личного и исторического опыта.

Почему же настал тот момент, когда соединились бытовые мифы итальянцев и персов, немцев, британцев и французов?

Ответ может быть только один: кому-то это очень было нужно.

Иноземцы отличались многообразием точек зрения на Русь, и зависели эти точки зрения от множества разных причин.

Во-первых, от причин, которые привели иноземца на Русь: от дипломатических и военных миссий до торговли и миссионерства.

Заметим, от католических миссионеров исходят самые негативные оценки Руси. Борьба за приход и сферу конфессионального влияния была одной из основных причин рождения черных мифов о России.

У греческого православного Арсения Елассонского вероисповедных споров с московскими православными ненамного меньше, чем у католиков. Но он не шел в Россию с миссией и не пытался ее исправлять и переделывать.

И потому самая прямая причина русофобии – изначально нечестный подход к стране. Ватикан хочет унии с московским православием, хочет перекрестить Русь в католицизм, хочет подчинить ее духовную жизнь себе. Естественно, такое желание идет от изначального признания страны скверной и неполноценной. Вот удастся перекрестить, – можно будет рассказать положительный миф в духе «Повести временных лет»: были русские «зловидны» и «зверообразны», а сделались католиками, и святые на небесах не нарадуются на их ангелоподобие.

Герберштейн также выполняет очень неблаговидную миссию стравливания Московии и турок, после чего Священная Римская империя германской нации загребла бы жар русскими руками.

Отметим, что первые негативные книги о России написаны людьми, которые пришли на Русь далеко не как союзники.

Во-вторых, оценка Руси прямо зависит от успеха миссии иноземца.

Характерно, что один из самых «положительных» отзывов оставил моряк Ченслор. Он попал на Русь случайно, совершив великое и рискованное плавание по совершенно неизвестным морям. Это ведь совершенно не то, что ехать по дорогам Германии и Польши с пачкой дипломатических писем, поднося к носу надушенный платочек на постоялых дворах.

Миссии дипломатов оказались в основном неудачными потому, что они хотели переделать Россию, исправить ее, изменить. Олеарию это свойственно меньше, поэтому его описание объективнее.

Ченслор же – моряк, первооткрыватель, торговец, приехал в новую для него и уже потому очень интересную страну. Пережил увлекательные приключения. Познакомился с новыми людьми. Заработал неплохие денежки. Злобствовать вроде ни к чему.

Сравните русофилов и русофобов того времени: среди первых намного больше успешных людей.

В-третьих, оценка России зависит от личности пишущего.

Флетчер и Ченслор хотели примерно одного и того же, но у Ченслора все получилось, в том числе и потому, что он по-человечески другой. А у Флетчера не получилось, потому что с первых часов пребывания на русской земле он противопоставил себя русским традициям.

А когда не получилось, то и Россия оказалась плохой, неказистой страной.

Маржерет – профессиональный наемник. Жил наемником, умер наемником. Но он честен, разумен, справедлив. У него есть своя личная точка зрения на любые события, и он не идет против своей совести. В его биографии много битв, но нет ни одного палаческого приключения в стиле Штадена…