Рабы любви, или Запасные женщины - Ольга Маховская

Главная героиня фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» Надя росла с мамой, потом у нее был невнятный и такой объяснимый с учетом семейной истории роман с женатым человеком (замещение отсутствующего отца, скорее всего, женатого на другой женщине, хотя авторы фильма нам ничего об этом не рассказали), потом ей подвернулся почти идеальный партнер Ипполит, за которого она готовится выйти замуж в начале фильма. И вдруг появляется Женя Лукашин в амплуа вернувшегося после долгих лет отсутствия настоящего отца – живого и ласкового, того, с которым очень хорошо. На всех этапах жизни Надежды идеал оказывает постоянное воздействие на ее выбор.

Бегство из-под венца, которое Надежде приписывали авторы сиквела «Ирония судьбы. Продолжение», вполне объясняется попыткой сохранить свой идеал мужчины, спастись от реальной брачной жизни. Любой реальный мужчина блекнет перед идеалом.

Психологические комплексы героев «Иронии судьбы. Продолжение» заслуживают анализа именно с точки зрения отношений созависимости.

Два фильма – это уже накопленный анамнез (история болезни). Шесть авторов и соучастников двух сценариев (Рязанов, Брагинский, Слаповский при участии Эрнста, Максимова и Бекмамбетова) – это уже консилиум. Отцы и дети в одном кадре – повод отделить наследственность от моды времени. Сегодня не кино основано на жизни, а жизнь на кино. Эксплуатирует оно наши старые проблемы или предлагает рецепты их решения? Что такое счастье? Что такое любовь в исполнении героев самой масштабной российской мелодрамы? И что такое счастье и любовь для вас? Пора назвать вещи своими именами, понять, какие психологические проблемы мы муссируем каждый год, наслаждаясь старым и любимым кино.

Комплекс Надежды… Главную героиню фильма зовут так же, как и ее маму, – Надеждой, Надеждой Надеждовной. Со времен первого фильма Надежда – это синоним незамужней женщины. Она надеется на чудо любви. А когда любовь случается, Надежда начинает надеяться на еще большую, совсем другую любовь. Если ее лишить надежды, она лишится источника жизни. Встретив Ипполита и доведя дело до помолвки, Надя первая с легким сердцем полюбила Лукашина первого. Продолжая семейную традицию, Надя вторая уже спокойно относится к предлагаемым обстоятельствам. Незнакомый мужчина в дом – к замужеству, упал нож – «Мужик придет!» (эту фразу за столом должна была сказать дочери мама Надя, а не папа Ипполит). Не было счастья, так несчастье помогло. Это ничего, что прекрасный принц уже на пороге и собирается заявить о серьезности намерений. Наоборот! Самое время раствориться в дымке. Надежда – это не Любовь. Надежда – это вечная невеста, готовая бежать из-под венца, мечтательница, которой может заморочить голову любой заезжий молодец. Помните американский фильм «Сбежавшая невеста» с серийной беглянкой Джулией Робертс в главной роли? Лиза Боярская – это наша Джулия Робертс.

Если бы Надю отвели к психоаналитику, он быстро обнаружил, что девочка все-таки успела посмотреть рязановскую «Иронию судьбы, или С легким паром!» (подсмотреть за тем, как родители занимаются любовью). Психоаналитик рассказал бы ей о страхе ответственности перед жизнью на примере ее прародительницы. Будучи красивой, умной, обаятельной («Все при ней!»), героиня, которую сыграла Барбара Брыльска, умудрилась засидеться в девках и при невероятной благосклонности судьбы и мужчин выйти замуж с приключениями и на недолго… А также психоаналитик рассказал бы о страхе завершения сценария жизни, а заодно и сценария фильма. Свадьба – это всегда конец «кина». А дальше всё: «Кина, то есть сказки, больше не будет». Счастье Надежды – в предчувствии любви, а не в том, чтобы любимый человек был рядом. Я бы назвала это комплексом Надежды. «Поживем – увидим!» – лукавый женский финал обоих фильмов.

Рыба в кляре, Лукашин в футляре… Инфантильные комплексы в Новый год обостряются. Для кого-то они заменяют основной инстинкт. Детские желания мы до сих пор путаем с либидо. А под любовью понимаем что угодно. Если бы меня кто-то спросил, почему и насколько это фатально, я бы ответила: потому что у нас нет контроля над мыслями, но есть гиперконтроль над их реализацией. Мечтать не вредно. А жить – смертельно опасно. Мы так воспитываем своих детей: заставляем их пересказывать прочитанные сказки о походах и подвигах, но поощряем только участие в новогодних утренниках. Авантюры в остальные дни пресекаются на корню. Счастье вписано в феерию праздника раз в год, но не в будничный поток.

Один из вывертов сознания в такой ситуации – в монологе старшего Лукашина в «Иронии судьбы. Продолжение». Он стоит в лифте в наглухо застегнутом пальто, как на трибуне Мавзолея. «У любви нет прошедшего времени… Я в этом счастье, как в броне!» Да, Ленин на броневике. На самом деле – конь в пальто. Лукашин как монументальный герой всегда в черном пальто и очках. Даже в бане. Как будто пытается сохранить лицо, выступает только своей фасадной частью. Признак глубокой психологической защиты. Человек в футляре. Либерал-шестидесятник больше не играет на гитаре и не валяется без штанов на диванах незнакомых женщин. С тех пор он боится даже расстегивать пуговицы. Пойдешь в баню пивка попить, а на следующий день придется жениться сразу на двоих! В первый раз отступил от амплуа «хорошего мальчика», неосознанно, по пьяному делу, – такие подарки посыпались на голову, что шок на всю жизнь. Такой шок, что даже у сына Лукашина хроническая непереносимость алкоголя. Вот беременная женщина может трескать рыбу, и ребенок может родиться с аллергией на рыбопродукты… Лукашин только один раз рыбу в кадре попробовал – заливную, а проблем – на два поколения: «Какая гадость эта ваша заливная рыба!» Неизменная мораль этих двух фильмов: не нужно никаких изысков, любовь – это перебор, как запой, с которым нужно бороться.

Но поскольку у нас Лукашин – это малообучаемый идиот (вообще-то фольклорный дурак, но назовем его литературно, в духе Достоевского), то, конечно, он несет свой идиотизм до конца. Жертва любовной интоксикации, видимо, перелюбленный своей мамой, закодированный от любви на очередные тридцать с небольшим лет, в новом фильме с радостью мчится в Питер якобы спасать сына от тяжелого наследственного недуга. На самом деле его сознание требует завершения гештальта, сценария, согласно которому он правильно сделал, что смылся от своего ленинградского наваждения и остался с Галей.

Надежда – это экзальтация в новогоднюю полночь. Но и в сиквеле Женя Лукашин (уже Евгений Михайлович) застает в Питере великолепную, вновь расцветшую в Новый год Надю – Надежду Васильевну Шевелеву. Старая акация, а гроздья – душистые! И он вскрикивает: «Самое страшное, что ты совсем не изменилась!» Пережив очередной шок, Лукашин снова бросается прочь, сначала на том же лифте, потом поездом, назад в Москву.

И опять его догоняет Надежда. Как только собирается публика, истероидная психопатка, нежная стервь Надежда переживает экзальтацию и снова ведет себя атипично. Дома ей не сидится. Но теперь в ней чувствуется не засидевшаяся тургеневская девушка, знающая хорошие стихи, поющая под гитару, а молодящаяся бабка, бегущая от перспективы нянчить внуков.

Любовь – это перевозбужденное воображение Надежды. Важнейший элемент ее любовного сценария – готовность идти на край света, сигануть за своим милым за горизонт. Если бы Лукашин жил в соседней квартире, возможно, он был бы всего лишь посмешищем для красивой девочки Нади из рязановского фильма. А поскольку он в прямом смысле с неба спустился, то средних данных и с большими комплексами мужчинка превращается в супергероя, Бэтмена с нежной душой Маленького принца. Остается только догадываться, какой именно литературный и кинематографический репертуар определял вкусы Наденьки. «Вагончик тронется, перрон останется…» Потребность бежать, мчаться с первым попавшимся, потом «наврать с три короба» про свое «прошлое и настоящее» – счастье безответственной девочки, дождавшейся такого же безответственного мальчика.

Счастье нашего дурака – помешать счастью чужака. Простоватый Женя – Иван-дурак, родил себе сына Костю – Дурака Дураковича. Маменькин сынок родил папенькиного. Так уж по-дурацки получилось, что в дорогом нашему сердцу кино наследование в парах «родитель – ребенок» происходит не так, как полагает классический психоанализ, когда сын бессознательно любит маму, а дочка – папу. Вот и получилась любовь Надежды Надеждовны и Дурака Дураковича. Сюда же в компанию – Ираклий Ипполитович, о котором еще поговорим.

Константин – значит «постоянный». Идиот нового времени постоянен – да нет, одержим – желанием наступать на одни и те же грабли. Более того, он в точности специально, а не по зову крови, копирует рассказанную друзьями отца легенду об изрядно выпившем и угодившем прямо в койку к самой красивой женщине на свете гусаре. Костя увидел в таком ходе особый ритуальный смысл, отцовское благословение на свое собственное прохиндейство. С приложением адреса квартиры, где выдают дефицитное во все времена счастье. Даже если третьего «кина» не будет, понятно, что с такой наследственностью внук Жени Лукашина, достигнув кризиса среднего возраста, полетит лоб расшибать именно на Третью улицу Строителей.