Всё не так - Миротвор Шварц

Борис Глебович взял газету, отослал Тихона прочь мановением руки и зашуршал страницами.

И тут я внезапно понял, что сейчас будет.

— На пятой странице, — подсказала деду Катя.

Я отчетливо вспомнил интервью, которое взял у меня Лев Каминский. А также некоторые детали моей биографии, поведанные мною журналисту в вагон-ресторане. Я знал, что сейчас произойдет — но сделать ничего не мог.

От страха я просто оцепенел. Прошла, казалось, целая вечность (на самом деле — полторы минуты). Я видел, что по мере прочтения статьи выражение лица графа постепенно меняется.

Наконец тишина прекратилась.

— Это правда? — спросил Борис Глебович, устремив на меня взгляд, полный ненависти, ужаса и, похоже, разочарования.

Ответить ему я не мог — мое оцепенение продолжалось.

— Что правда, дедушка? — вместо меня ответила Катя.

— Я спрашиваю… господина Морозова, — спокойным и вместе с тем зловещим тоном спросил граф, — правда ли то, что он, как утверждает эта статья, принадлежит к иудейскому… племени?

— Дедушка! — воскликнула Катя. — Дедушка, милый, послушай… мы с Сашей не хотели тебе говорить, потому что мы боялись…

— Что-о-о?!! — повернулся к любимой внучке Борис Глебович. — Ты знала?!!

— Ну конечно же, знала, но…

— Да как ты посмела?!! — заорал граф.

От этого крика Катя невольно вскочила со стула, испуганно дернувшись. Однако Борис Глебович не унимался:

— Мерзавка! Завести себе жидовского кавалера?! Скрыть от деда?! Немедленно марш наверх! В свою комнату! Под домашний арест!

Каждый новый вопль как бы физически отбрасывал Катю немного назад. В конце концов она оказалась у ведущей наверх лестницы, после чего медленно пошла по ней наверх. Однако прежде чем скрыться из виду, она успела крикнуть:

— Саша! Я тебе позвоню!

— Я тебе позвоню! — еще больше рассвирепел граф. — Немедленно убирайся к себе! Под замок посажу! К тетке в деревню отправлю! Пахом! — это уже предназначалось швейцару. — Иди-ка сюда, да гони этого негодяя в шею!

Я понял, что слово «негодяй» относится ко мне — и что если я буду молчать и дальше, то меня непременно отсюда выставят. Как только я это понял, мое оцепенение как рукой сняло.

— Борис Глебович! — быстро заговорил я, пытаясь поправить непоправимое. — Ваше сиятельство! Я понимаю причины ваших чувств по отношению к моим… соплеменникам, но тем не менее мы с Катей любим друг друга. А потому я хотел бы просить у вас руки Екатерины Петровны.

— Руки?!! — посмотрел на меня граф так, как если бы я действительно попросил его отдать мне Катину руку. — Да вы сошли с ума, милостивый государь! Вы действительно полагаете, что я отдам за жида свою внучку? русскую девушку? столбовую дворянку?

— Я здесь, ваше сиятельство, — раздался голос швейцара Пахома.

— Очень хорошо, что здесь, — сказал Борис Глебович. — Немедленно выставь вон этого… субъекта.

— Подождите! — попросил я то ли Пахома, то ли графа. — Ваше сиятельство! Если это так уж важно, то я готов… я согласен перейти в православную веру.

Это был мой последний козырь. Как сказал бы Леонид Иванович, мой джокер.

— Я вижу, ваша изворотливость не знает границ, — презрительно покачал головой Борис Глебович. — Все это время вы бессовестно лгали о вашем происхождении, а теперь хотите заодно обмануть самого Сына Божиего, лишь бы добиться своей низменной цели. Нет уж, милостивый государь, такой коварный лжец, как вы, нисколько не нужен Екатерине в качестве жениха, а Святой Церкви — в качестве прихожанина.

— Жид крещеный — что вор прощеный, — тихо пробормотал старинную поговорку Пахом, хватая меня за локоть. — Пойдемте, сударь. Вам здесь быть его сиятельство не велят.

Я попытался вырваться, но тут же понял, что сопротивление бесполезно. В конце концов, в такой богатый дом кого попало швейцаром не наймут.

Да и не хотелось мне оставаться в одной комнате с разгневанным графом.

Придя домой (пришлось ловить такси), я тут же спросил родителей, не звонила ли Катя. Услышав отрицательный ответ, я выпил снотворного и завалился спать, надеясь, что буду разбужен телефонным звонком.

Однако проснулся я сам. На часах уже было полпервого дня.

Разумеется, в этот день я был не в силах делать что бы то ни было. Я ждал звонка. Я думал о Кате. Я вспоминал ее лицо, ее улыбку, ее поцелуи. Я лежал на диване, тупо уставившись в серое пятно на белом потолке.

Когда пробило пять, я понял, что ждать у моря погоды мне больше невмоготу. Нужно звонить самому. В конце концов, попытка — не пытка, как говорил товарищ Сталин товарищу Берии. Интересно, припомнил ли товарищ Берия эти слова, смешивая своего бывшего хозяина с дерьмом на Двадцатом съезде…

Я снял трубку и набрал дрожащими руками телефон Кати. Вернее, телефон особняка Ягужинских — отдельного телефонного номера у Кати не было.

— Алло! — раздался в трубке голос горничной Лизы.

— Позовите, пожалуйста, Катю… Екатерину, — произнес я, стараясь придать своему голосу уверенный и официальный тон.

— Не велено, — равнодушно ответила Лиза.

— Что не велено?

— Не велено звать Екатерину Петровну к аппарату.

— Кем не велено? — попытался уточнить я. — Самой Екатериной Петровной или Борисом Глебовичем?

— Не велено звать Екатерину Петровну к аппарату, — повторила горничная и повесила трубку.

Естественно, я тут же сделал вторую попытку, снова набрав все тот же номер.

— Алло, — опять раздался голос Лизы.

— Прошу прощения, но мне все-таки необходимо поговорить с Екатериной Петровной.

— Я же вам сказала, сударь — не велено, — равнодушно произнесла горничная.

— Но вы не имеете права, — повысил я голос, — запретить нам общаться! Если Екатерина Петровна не желает со мной разговаривать, то пусть сама и скажет мне об этом!

— Подождите минуточку, сударь, — сказала Лиза.

После этого она явно закрыла трубку ладонью, ибо дальнейшие звуки до меня доносились весьма смутно. Похоже, горничная кого-то о чем-то спрашивала, а в ответ… в ответ вроде бы доносился голос Бориса Глебовича, но я не мог разобрать ни единого слова.

— Сударь, — наконец обратилась ко мне снова Лиза, — их сиятельство велят вам передать, что если вы не изволите перестать сюда звонить, то они обратятся в милицию с жалобой на ваше хулиганство.

— Это не хулиганство! — вот и все, что я успел сказать, прежде чем снова услышал в трубке длинные гудки.

Я снова рухнул на кровать. Что же это такое? Неужели мне так никогда и не удастся услышать Катин голос, увидеть Катины глаза, замереть в Катиных объятиях? А что, если ее действительно отправят до конца лета куда-то в глухую приамурскую деревушку, названия которой я даже не знаю? А если у нее не хватит душевных сил сопротивляться?

Я чувствовал, что мне становится очень плохо. Все хуже и хуже. Я не мог точно определить, что именно у меня болит, но в самом факте невыносимой боли сомневаться не приходилось. Я никогда раньше не задумывался серьезно о смысле жизни, но сейчас отчетливо сознавал его отсутствие.

И вдруг раздался телефонный звонок. Не прошло и секунды, как я прижал трубку к левому уху.

— Алло! — закричал я голосом, полным надежды.

— Сашка, привет! — развеял мою надежду тренер «Гладиаторов».

— Здравствуйте, Леонид Иванович, — сказал я упавшим голосом.

— Чего так невесел? Или забыл, что завтра уже 29-е — стало быть, ответная игра?

— Да нет, помню, — равнодушно ответил я, хотя на самом деле и впрямь успел позабыть как о футболе, так и о календарной дате.

— Тут вот какое дело, Сашка. У Лехи-то Кузнецова нога до сих пор болит, так что играть он завтра не сможет. А посему, Сашка, придется тебе его заменить в стартовом составе. Больше некому, да и заслужил ты эту честь, чего уж скрывать. Так что вот теперь морально готовься. А завтра в полтретьего чтоб был на стадионе! Не опоздаешь?

— Не опоздаю, — ответил я все тем же бесстрастным тоном, даже не поблагодарив тренера за оказанное высокое доверие.

— Ну вот и хорошо. И помни — я на тебя надеюсь. До завтра, Сашка.

Повесив трубку, я немного подумал — и снова потянулся за снотворным. В сознательном состоянии мне находиться не хотелось.

На следующее утро я рассказал обо всем маме. А что мне оставалось делать? Еще можно было рассказать папе, но он уже ушел на работу.

— Ну, что ж, Сашенька, — грустно усмехнулась мама, — по крайней мере ты не перешел в христианство.

— Мама, мне не до шуток, — ответил я укоризненным тоном.

— Я понимаю, Сашенька, — вздохнула мама, — но других способов тебя утешить у меня нет. Конечно, мне бы очень хотелось сказать, что все образуется, и что Катя не сегодня-завтра бросится тебе на шею. Но я не хочу тебя обманывать, Саша. Этого может и не произойти.