Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но наиболее интересно в Толстом, что он-то как раз не был христианским типом человека, это могучий язычник, и, стараясь стать христианином, он производит над собой некое насилие; об этом писали сотни раз. Он пишет "Крейцерову сонату" - и параллельно повесть "Дьявол" (которую прятал от жены и которую потом Бунин переписал под названием "Митина любовь"). Пишет "Отца Сергия", заставляя блестящего светского человека уйти в монахи, но этого монаха же и соблазняет купеческой дочкой-дурочкой. Толстой воевал - старался воевать - не с полом, не с женщиной, сосудом дьявола, а с переполнявшей его витальной силой, с избытком чувственной энергии. Вот отсюда и пошел Шопенгауэр с его буддистскими интуициями. вспомним к тому же, что индийцы, создавшие концепцию Нирваны, в то же время народ, отличающийся чрезвычайно высокой эротической культурой. Не только Упанишады написали, но и Кама Сутру. И в "Крейцеровой сонате" Толстой буддист, он грезит о прекращении человеческого рода, о переходе в иной план существования - или несуществования, а не враждебность к полу исповедует. Давно известно, что человек, отличающийся повышенной чувственностью, острее ощущает смерть, обладает обостренной памятью смертной. В этом смысле Бунин был похож на Толстого, и его "Митина любовь" - не плагиат, конечно, а конгениальное Толстому произведение. Митя кончает с собой, потому что он переполнен цветением и напором бытия, он не может уже вместить это богатство в своем индивидуальном существовании, в своей ограниченной земной оболочке. Имеет место вот эта самая радость об уничтожении индивида, как сказал Ницше.
Ну вот Ницше и закончим наши сегодняшние рассуждения - вернувшись к музыке как манифестации мировой воли. Я цитирую "Рождение трагедии из духа музыки":
К ... подлинным знатокам музыки обращаю я вопрос: могут ли они представить себе человека, который был бы способен воспринять третий акт "Тристана и Изольды" без всякого пособия слова и образа, в чистом виде, как огромную симфоническую композицию, и не задохнуться от судорожного напряжения всех крыльев души? Человек, который, как в данном случае, словно бы приложил ухо к самому сердцу мировой воли и слышит как из него бешеное желание существования изливается по всем жилам мира - то как гремящий поток, то как нежный, распыленный ручеек, - да разве такой человек не был бы сокрушен в одно мгновение? Да разве он мог бы в жалкой стеклянной оболочке человеческого индивида вынести этот отзвук бесчисленных криков радости и боли, несущихся к нему из "необъятных пространств мировой ночи", и не устремиться неудержимо при звуках этого пастушьего напева метафизики к своей изначальной родине?
На этот риторический вопрос и дает ответ "Рождение трагедии". Это мысль Ницше о двух началах бытия - дионисическом и аполлоническом. Дионис - это безначальная и бесформенная, "безвидная" мировая бездна, поглощающая индивида, но несущая в себе полноту бытийной энергии. Аполлон - бог света и формы заклинает эту бездну, вызывая образы спасающей душу и тело красоты. Но мир Аполлона - иллюзия, аполлонический сон, или, словами Тютчева, покров, наброшенный над бездной. Искусство трагедии, трагического мифа, говорит Ницше, было примирением Диониса и Аполлона и в этом смысле - моделью самого человеческого существования в культуре. Мир, каким мы его видим, - это эстетическимй феномен.
Еще Ницше:
Трагический миф может быть понят лишь как воплощение образное дионисической мудрости аполлоническими средствами искусства; он приводит мир явлений к тем границам, где последний отрицает самого себя и снова ищет убежища в лоне истинной и единой реальности; а там он вместе с Изольдой как бы запевает ее метафизическую лебединую песню:
В нарастании волн,
В этой песне стихий,
В беспредельном дыханье миров
Растаять,
Исчезнуть,
Все забыть...
О, восторг!..
Ницше считал эту модель специфичной для греческой высокой трагедии. Но мы вправе думать, что им дана модель всякого гениального искусства. Искусства Льва Толстого в том числе. И не только искусства его, но и жизни его, и смерти.
20-05-98
Программы - Русские Вопросы
Автор и ведущий Борис Парамонов
Новый русский Вячеслав Курицын
Тут в Нью-Йорке недавно состоялась некая тусовка, говоря по-московски: обсуждали оттепель и шестидесятые годы, что понадобилось человеку по имени доктор Табакман, открывшему галерею живописи этого винтажа. Ему удалось залучить на сборище важного американского коллекционера соответствующих продуктов - Нормана Доджа. Американец и открыл дебаты, объявив в своем выступлении, что по профессии он вообще-то финансист, но уже тридцать лет занимается сбором этого товара. Меня подмывало спросить его как финансиста: а выгодная ли это инвестиция - собирать плохие картины плохих советских художников? Из этих плохих художников выступал Пивоваров - сразу после Доджа, и вот что выяснилось: говорит он хорошо, текст представил толковый и не лишенный художественности. Это явление - плохая живопись в соединении с забавными текстами - называется, как я понял, концептуализмом. Понять мне это помог Вячеслав Курицын, присутствовавший на съезде, для чего Табакман выписал его из Москвы и даже оплатил авиационный раунд-трип - пролет в оба конца. Выступления Курицына я не слышал, потому что ушел сразу после своего - уехал к семье на дачу, но Курицын потом, через Гениса, председательствовавшего на этом съезде, подарил мне две свои книги. И от этих книг я пришел в полный восторг - потащился и заторчал, как говорят нынче в Москве.
Надеюсь, слушатели поняли, что вышесказанное - моя робкая попытка имитировать современный русский стиль (кажется, он называется "стёб"), великим мастером которого является Вячеслав Курицын. В двух его книгах - "Журналистика" и "Переписка с Парщиковым" - представлены шедевры упомянутого стиля. Главная его черта - соединение новейшего слэнга с наиновейшей же псевдонаучной терминологией, преимущественно из французских постструктуралистов, всех этих Бодрийяров и Деррид. Называется это "ботать по Дерриде", и придумал эту синтагму тот же Курицын. Я толком не знаю, что такое синтагма (кажется, нечто противоположное парадигме), но Курицын употребляет этот термин широко и где попало, а я ему доверяю.
Гораздо больше, однако, мне понравилось слово "птюч". Оно меня потрясло - настолько, что я видел его во сне. Что это такое, я не знаю. Так же, как не знаю, что значит глагол "оттопыриваться". Это в фильме "Брат" девка говорит парню: "Будут бабки - приходи, оттопыримся". Но тут я по крайней мере догадываюсь, о чем речь, а "птюч" - это уже чистая поэзия. Самовитое слово. Крученых. Крутой Крученых.
Была такая тема в русской мысли - склонность русского человека (точнее, русского интеллигента) подчиняться иноземным умственным влияниям. Об этом в сборнике "Вехи" очень выразительно написано - с перечислением всех этих влияний, от Фейербаха до Маха. Об этом же и Василий Васильич писал в проникновенной статье "Возле русской идеи"; я ее недавно цитировал. Но у Розанова несколько по-другому дело предстало: он говорил, что русские влияния-то принимают, но так их по-своему обволакивают, что прусского капрала в России и не узнать, он меняет железные сапоги на мягкие туфли, которые, собственно, и не суть обувь. Мысль спорная в рассуждение марксизма и последующего, но вот такую мягкую обувь нынешние русские интеллектуалы сумели сделать из постмодернизма. Да и сам постмодернизм тому много способствует. Это мировоззрение ироническое, озабоченное не поисками истины, а включением разного рода "концептов" в "контекст" и "дискурс" (все эти три слова произнесены мной в кавычках). Это мировоззрение, вернее мирочувствование зрелой культуры, давно потерявшей охоту и вкус к поискам единой и неделимой истины, постоянно оглядывающейся на самую себя, не просто ироничной, но самоироничной. На искателей "истины" (опять кавычки) она реагирует разве что ухмылкой.
Приведу один текст Курицына, в котором едва ли не исчерпывающе выразилась современная русская культурная ситуация, или, как он предпочитает говорить, тусовка, понимая последний термин в том смысле, который раньше вкладывался в диапазон понятий от "общественное мнение" до "большой свет". Это статья о том же самом Бодрийяре, выдумавшем термин "симулякр" (объяснять сейчас не буду, да и незачем: если вы знаете, что такое симулянт, то и про симулякр поймете). Статья называется "Бодрийякр". Ей предшествует в качестве эпиграфа "анекдот сезона": "Идет Штирлиц по лесу, видит - сидит на дереве Бодрийяр. "Штирлиц" - подумал Бодрийяр. "Симулякр" - подумал Штирлиц". Дальше текст Курицына:
Конечно, закидоны французской постмодернистской философии, провозгласившей независимость означающего от означаемого, множественность полов, предшествование следствия причине и тому подобные прелести, просто обязаны вызывать желание над собой поиздеваться.
