Призраки Гойи - Милош Форман

— В бега?

— Да. Пять дней тому назад. И мы пришли конфисковать его портрет. Вот приказ Конгрегации в защиту вероучения.

— Да-да, конечно, — произнес Гойя, даже не взглянув на протянутую бумагу.

— Значит, мы можем это унести?

— Картину? Ну конечно.

Монахи сделали знак familiares, которые приблизились, чтобы взять портрет. Рамочный мастер, рабочие и помощники Гойи с любопытством наблюдали за этой сценой.

Один из монахов, по-видимому возглавляющий группу, взял Гойю за руку, отвел его в сторону и прошептал ему на ухо:

— Если, часом, он даст вам о себе знать, немедленно известите нас.

— Да-да, положитесь на меня.

Трое мужчин в серо-коричневом медленно прошли через мастерскую, унося портрет Лоренсо Касамареса, который они держали наперевес. Гойе хотелось расспросить о причинах и обстоятельствах этой немилости, этого внезапного бегства. Что они узнали? Каким образом?

Он догадывался, что это решение связано с признанием, вырванным под пыткой в доме Бильбатуа, в его присутствии. Пока что, по-видимому, у Конгрегации в защиту вероучения не было намерения допрашивать его, Гойю. Зачем же ему вмешиваться в то, что его уже не касается?

Поэтому художник промолчал. Нечто, очевидно, какой-то инстинкт побуждал его к осторожности, смиренно согнутой спине и молчанию. Наверное, в данный момент лучше было просто подчиниться и не задавать никаких вопросов.

Когда картину выносили за порог, взгляд Лоренсо — великолепно написанный взгляд Лоренсо — на миг упал на художника. «Ну, вот ты и уходишь», — подумал Гойя. В какие края лежит твой путь? Этого ему было не суждено узнать.

Он всё же сказал монахам, прежде чем за ними закрылась дверь:

— Кстати, мне не заплатили за картину.

Один из монахов ткнул пальцем в лицо Касамареса на полотне и ответил без улыбки:

— Мы ему об этом напомним, если только его увидим.

Январь 1793 года

Портрет королевы Марии-Луизы был доставлен в королевский дворец. Он уже завершен и, скрытый под покрывалом, ждет в одной из гостиных королевского осмотра.

Карлос IV и его жена появляются в сопровождении своей всегдашней свиты, рассеянно здороваются с Гойей и усаживаются на приготовленных для них стульях. Их сын Фердинанд не пришел. Мануэль Годой также отсутствует. Он был вынужден отбыть из Мадрида по делам.

После того как все расселись по местам, Гойя подает сигнал, и его помощники снимают завесу. Картина, покрытая лаком и вставленная в раму, предстает перед собравшимися. Все смотрят на нее.

Гойя же глядит на лица августейших особ, ожидая какой-либо реакции, но ничего на них не замечает: ни удовлетворения, ни порицания. Ни малейшего удивления, ни покачивания головой, ни гримасы. Ни даже улыбки. Можно подумать, что они рассматривают чистый холст и ничего там не видят.

Король с королевой, застыв в неподвижных позах, целую минуту хранят молчание. Сам же Гойя, стоящий рядом с полотном, не знает, что сказать и что сделать. Он не осмеливается что-либо спросить. Он просто ждет.

Королева встает первой, не проронив ни слова, и король тотчас же следует ее примеру. Они покидают гостиную, ни разу не взглянув на художника, и увлекают за собой других. Из коридора доносятся звуки их удаляющихся шагов. Дверь закрывается. Вот и всё.

Гойя остается один с двумя своими помощниками. Он в замешательстве, он даже встревожен. Художник впервые встречает подобный прием. Понравилась ли заказчикам картина? Или, напротив, он только что потерял свое место и денежное довольствие? Бывает молчание, смысл которого трудно истолковать.

Гойя спрашивает у подмастерьев, как это следует расценивать. Они не знают и пожимают плечами. Их судьба тоже под вопросом. Если Гойя лишится придворных заказов, ему придется резко сократить свой штат. Всем это известно.

Обескураженные помощники садятся на край помоста, где выставлена картина. Конный портрет королевы, гарцующей на Бравом, возвышается над ними.

— Они могли бы хоть что-то сказать, — бормочет один из подмастерьев. — Вся работа насмарку, — замечает другой.

— Как нам теперь быть? — спрашивает Гойя. — Оставить картину здесь или забрать с собой?

Помощники не знают. Они продолжают сидеть сложа руки.

— Может быть, надо будет ее подправить, — замечает один из них.

Гойя отвечает:

— Ты этим займешься. Не я.

И тут дверь открывается, входит камергер и говорит художнику, что король желает немедленно встретиться с ним в своих личных покоях.

Гойя встает, бросает взгляд на своих подмастерьев, по-видимому молча желающих ему удачи, и выходит из комнаты, следуя за камергером. Тот ведет художника по коридорам и, дойдя до маленькой дверцы, открывает ее и впускает его.

Гойя оказывается в личном кабинете короля, и он здесь один. Ему еще не доводилось бывать в этой комнате, одном из центров мира. Фактически отсюда, с этого письменного стола в стиле Людовика XV, исходят приказы, которые должны будут выполнять заморские покоренные народы, даже названия коих королю неизвестны. В этой чернильнице король обмакивает перо, решая судьбы далеких людей. Гойя окидывает взглядом пустую комнату.

Какие судьбы? Какие решения? Об этом можно только гадать. Хотя король и принимая время от времени посла Соединенных Штатов, он почти ничего не знал об этой новой стране. Поразительное безразличие, если вспомнить, что его отец Карлос III наряду с французами посылал войска для поддержки Вашингтона и американских повстанцев.

Наконец, монарх входит через боковую дверь. Камергер, державший дверь открытой, закрывает ее и уходит. Карлос делает Гойе знак и указывает на диванчик, обитый штофом, предлагая ему сесть.

Немного поколебавшись, художник садится. Он не видит, что за дверью стоят, обступив камергера, трое-четверо придворных, жаждущих услышать, о чем пойдет речь.

Король направляется к секретеру, открывает его и достает оттуда скрипку в футляре. Гойя смотрит на него с изумлением. Государь берет скрипку, быстро ее настраивает, кладет под подбородок и начинает играть стоя.

Сидящий на диванчике Гойя смотрит на короля Испании, играющего для него на скрипке.

В тот же самый миг запыленный небритый всадник в местами разорванной одежде спрыгивает с лошади и бегом направляется к королевскому дворцу. Он предъявляет часовым бумагу, подтверждающую его полномочия. Его незамедлительно впускают. Гонец делает знак, чтобы позаботились о его обессилевшей лошади, и быстро входит во дворец.

Он стремительно поднимается по главной лестнице и спрашивает, куда ему идти. Он должен видеть короля, у него послание для государя, срочное послание. Гонец провел в пути шесть дней и всё это время почти не спал. Его ведут в личные покои Карлоса IV, и камергер стучит в дверь кабинета.

— Позже! — доносится изнутри королевский голос.

Посланец вынужден ждать. Он запыхался, и от него пахнет потом.

Кораль продолжает играть в своем кабинете. Он играет минут пять-шесть, и художник всё так же изумленно глядит на него. Закончив, государь спрашивает:

— Вам понравилось?

— Очень, ваше величество, — отвечает Гойя.

— Вы говорите искренне, по крайней мере?

— Вполне искренне. Я разволновался. И до сих пор не могу успокоиться.

В дверь снова стучат. Король в очередной раз восклицает: позже! И спрашивает у Гойи с легкой улыбкой:

— Известно ли вам, кто сочинил эту пьесу?

— Нет, ваше величество. Не знаю. Может быть, Гендель? Или Моцарт?

— Нет-нет. Это я.

— Вы?

— Да, я. На прошлой неделе.

— Примите мои поздравления, ваше величество. Вещь показалась мне превосходной, в самом деле. Очень ритмичной и хорошо… поистине хорошо сыгранной, даже если я не бог весть какой знаток.

— Хорошо сыгранной? Не уверен, — ответил король. — Но в этом что-то есть, не так ли? Нечто, что могло бы… Пожалуй, стоит бы посмотреть, что сумел бы извлечь из этого какой-нибудь виртуоз.

Снова раздается стук в дверь, и на сей раз государь кричит:

— Да-да! Войдите!

Дверь открывается, и гонец входит в комнату. Он преклоняет колено перед монархом и говорит:

— Ваше величество, я приехал из Парижа… Короля Франции казнили.

Он протягивает Карлосу запечатанное письмо, отправленное из испанского посольства во Франции. Король всё еще держит в руках скрипку, слишком ошеломлен, чтобы взять письмо. Он только и может сказать:

— Короля Франции?

— Да, ваше величество. Его судили и публично отрубили ему голову. Шесть дней тому назад.

— Моему кузену Людовику? — переспрашивает король.

Посланец встает и уходит. Он отдает письмо камергеру, который вручит его королю. Но самое главное уже сказано. Король потрясен, он медленно кладет скрипку в футляр, закрывает его и убирает в секретер.