Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард

Солдаты приняли меня радушно. Они останавливались под каждой крупной скалой или кустом, отдыхая от жары и освежая свои коричневые конечности утренним холодком, накопленным камнем в тени укрытия. Глядя на мою форму цвета хаки, они приняли меня за дезертировавшего к ним от турок офицера и добродушно строили достаточно пугающие предположения о том, как они со мной поступят. Большинство из них были молоды, хотя слово «воин» относилось в Хиджазе к мужчине в возрасте между двенадцатью и шестьюдесятью годами, достаточно смышленому, чтобы научиться стрелять. Солдаты являли собою толпу крепких с виду темнокожих мужчин, в том числе негров. Они были худощавы, но чрезвычайно изящны, и наблюдать за их плавными движениями было одно удовольствие. Невозможно было представить, что где-то можно встретить более сильных и выносливых людей. Они были готовы двигаться в седле день за днем на громадные расстояния, бежать по раскаленному песку или по битым камням босиком, по жаре, не чувствуя боли, и карабкаться по скалистым склонам, подобно козам. Они носили свободные рубахи, иногда с короткими хлопчатобумажными штанами, и головные платки, обычно из ткани красного цвета, служившие, в зависимости от обстоятельств, и полотенцем, и носовым платком, и мешком. Они были обвешаны патронташами и, когда представлялась возможность, палили в воздух просто для развлечения.

Настроены они были очень воинственно, кричали, что война может продлиться десять лет. В горах не знали более урожайного года. Шериф кормил не только сражавшихся мужчин, но и их семьи и выплачивал по два фунта в месяц каждому бойцу; по четыре фунта платил за верблюда. Никакими другими способами не удалось бы сотворить это чудо – держать пять месяцев в полной боевой готовности полевую армию, укомплектованную членами разных племен. У нас вошло в привычку подсмеиваться над любовью восточных солдат к деньгам, но хиджазская кампания была хорошим примером близорукости такого подхода. Турки давали крупные взятки, чтобы освободиться от активной службы, и занимались подсобными работами. Арабы брали у них деньги в обмен на успокоительные заверения, и в то же время эти самые племена были связаны с Фейсалом, платившим им деньги за услуги. Турки перерезали своим пленникам горло ножами, как если бы забивали на бойне овец. Фейсал давал по фунту за пленного, и многих передавали ему в целости и сохранности. Он платил также и за захваченных мулов, и за винтовки.

Фактический личный состав армии находился в состоянии постоянной ротации по принципу кровных связей. Одной семье могла принадлежать одна винтовка, и сыновья этой семьи являлись в строй поочередно, на несколько дней каждый. Женатые солдаты курсировали между военным лагерем и семьей, а порой целый клан мог почувствовать себя утомленным и отправлялся на отдых. Таким образом, численность солдат, получавших жалованье, превышала численность находившихся в каждый момент под ружьем, кроме того, из политических соображений Фейсалу приходилось регулярно платить деньги крупным шейхам за дружескую поддержку. Десятую часть восьмитысячной армии Фейсала составляли кавалеристы «верблюжьего корпуса», остальные солдаты были из горных районов. Они служили, подчиняясь только шейхам своих племен, и только поблизости к дому, сами обеспечивая себя продовольствием и транспортом. Номинально за каждым шейхом стояла сотня солдат. Шерифы, чье привилегированное положение ставило их выше честолюбивой зависти племенных шейхов, действовали как групповые лидеры.

Считалось, что все проявления кровной вражды искоренены, в действительности же на территории, находившейся под юрисдикцией шерифа, они были просто отложены: билли и джухейны, атейбы и агейлы в армии Фейсала жили и сражались бок о бок. Но при этом они относились друг к другу настороженно, да и среди соплеменников ни один не доверял полностью соседу. Каждый по отдельности мог откровенно ненавидеть турок – обычно так и было, – но, может быть, не настолько, чтобы не воспользоваться возможностью свести счеты с кровником в ходе боя. Таким образом, наступать на противника с полной отдачей они не могли. Одна рота турок, хорошо окопавшаяся на открытой местности, могла бы разгромить целую армию таких солдат, а одно генеральное сражение – положить ужасный конец войне.

Я пришел к выводу, что солдаты, призванные из племен, хороши только в обороне. Присущий им стяжательский азарт делал их падкими на добычу, побуждал взрывать железнодорожные пути, грабить караваны и воровать верблюдов, но они были слишком независимы, чтобы подчиняться приказаниям или сражаться в составе боевого подразделения. Солдат, способный отлично сражаться только в одиночку, как правило, плохой солдат, и подобные герои казались мне неподходящим материалом для выучки методами нашей муштры, однако, если бы мы снабдили их ручными пулеметами Льюиса и предоставили самим себе, они были бы вполне способны удерживать свои холмы и играть роль надежного щита, за которым мы могли бы создать, например в Рабеге, регулярное мобильное арабское войско, способное на равных противостоять туркам (уже ослабленным партизанскими действиями) и разбить их по частям. Для этой регулярной армии не потребовалось бы рекрутов из Хиджаза. Ее следовало бы формировать из медлительных и с виду вовсе не воинственных жителей сирийских и месопотамских городов, которые уже были в наших руках, и укомплектовать офицерами-арабами, прошедшими обучение в турецкой армии; людьми типа и биографии Азиза эль-Масри и Мавлюда. Они в конце концов завершили бы войну ударными операциями при поддержке летучих отрядов из племен, которые сковывали бы и отвлекали турок своими рейдами, подобными булавочным уколам.

В тот момент хиджазская кампания могла бы быть не больше чем войной толпы дервишей с регулярными войсками. Здесь шла борьба пустыни и скалистых гор (усиленных дикой ордой горцев) с вооруженным до зубов немцами противником, отчасти утратившим из-за этого бдительность, необходимую при ведении войны в условиях непредсказуемости действий противника. Пояс холмов был сущим раем для снайперов, а уж в прицельной-то стрельбе арабы были непревзойденными мастерами. Две-три сотни храбрых солдат могли бы удерживать любой участок гористой местности, так как склоны предгорий были слишком круты для штурма даже с помощью лестниц. Долины с их единственными проходимыми дорогами на протяжении многих миль были не столько долинами в прямом смысле слова, сколько глубокими расселинами или ущельями, порой до двухсот ярдов в поперечнике, а иногда всего в двадцать ярдов, да к тому же изобиловали изгибами и поворотами. В глубину они достигали четырех тысяч футов и не давали укрытия, будучи окружены массивами гранита, базальта и порфира – не гладкими, как можно было бы ожидать, а заваленными кучами обломков, твердых, как металл, и почти таких же острых.

Мне, непривычному к такой местности, казалось невероятным, чтобы турки осмелились пойти на прорыв, разве что с помощью предателей из числа горцев. Но даже и тогда такая затея была бы очень опасной. Противник не мог быть уверен, что ненадежное население не вернется обратно, а иметь подобный лабиринт ущелий в тылу было бы много хуже, чем впереди. Не имея дружеских связей с племенами, турки владели бы лишь той землей, на которой стояли их солдаты, а протяженные и сложные коммуникации за две недели поглотили бы тысячи людей, в результате на передовых позициях их бы вообще не осталось.

Единственным поводом для тревоги был вполне реальный успех турок в запугивании арабов артиллерийским огнем. Азиз эль-Масри столкнулся с таким страхом во время турецко-итальянской войны в Триполи, но быстро понял, что он со временем проходит. Мы могли надеяться, что так будет и здесь, однако пока звук орудийного выстрела повергал всех солдат в панику и они бежали в укрытия. Они были уверены, что разрушительная сила снарядов пропорциональна громкости выстрела. Пуль они не боялись, как, пожалуй, и самой смерти, но мысль о гибели от разрыва снаряда была для них невыносимой. Мне казалось, что этот страх может искоренить только присутствие собственных орудий, хотя бы и бесполезных, но громко стреляющих. От величественного Фейсала до последнего оборванца-солдата в его армии у всех на устах было одно слово: «артиллерия».