Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это ваша трость?
— Моя, — ответил Гашек.
— Вы признаете, что во время беспорядков вы ударили этой тростью по голове старшего полицейского Иоганна Шнидерля?
— Я никого не ударял.
— Трость ваша?
— Моя. Но я ею никого не ударял. Во время мирного шествия какой-то молодой человек выхватил у меня трость, ударил по голове ближайшего полицейского, вернул мне трость и, вежливо поблагодарив, скрылся. Удивительно воспитанный молодой человек! Когда он взял мою трость, я подумал, что больше ее не увижу!
— А палец Шнидерля вывихнул тоже неизвестный молодой человек?
— Бог шельму метит. Ваш Шнидерль в участке хотел ударить меня по лицу, но я вовремя уклонился, и он угодил рукой по стене.
— Скажите, пан репортер, почему вы на улице кричали: «П о д д а й т е и м»?
— Я кричал женщине, которая толкала коляску с инвалидом: «Н а б л ю д а й т е з а н и м!» Вслед за моим предостережением конный полицейский опрокинул эту коляску на мостовую. Спросите свидетелей — они все видели.
В пользу Гашека дали показания знакомые анархисты и жена портного пани Мария Мюллерова — все они были рады хоть чем-нибудь насолить «хохлатым». «Хохлатые» не сдались: они выставили против этих свидетелей своих людей и одержали победу.
Дело Гашека передали в суд. Судьи признали писателя виновным в нападении на представителей власти и вынесли решение: подвергнуть Ярослава Гашека тюремному заключению с легким режимом сроком на один месяц.
В глазах Ярмилы, патриотически настроенной барышни, Ярда стал героем. Еще бы! Он боролся с полицией, попал в тюрьму! Ярма писала узнику и получала от него изумительные письма, нередко в стихах. Подругам Ярмилы Ярда писал, что к нему применяют средневековые пытки, и умолял их не рассказывать об этом Ярмиле. На самом деле он вначале клеил кульки, а потом был «использован по специальности» — как тюремный писарь, мундант. Гашек с удовольствием копался в тюремных документах, обогащая свои знания и стиль. Он рассказал Ярме о тюремном житье-бытье, о загадочной тюремной баланде из гороха и круп, которая почему-то называлась «философией жизни», как учение модного философа Анри Бергсона, о банном дне и дне набивания соломенных тюфяков.
Тюремные надзиратели относились к мунданту Гашеку с некоторым почтением, хвалили его за усердие. Писатель тоже сочувственно относился к надзирателям — эти невежественные и забитые люди не по собственной воле, а от нужды несли здесь нелегкую и презираемую службу. Один из надзирателей старался помочь Гашеку чем только мог и всячески расхваливал его перед начальством.
Однажды тюрьму инспектировало какое-то важное лицо, и этот надзиратель, введя высокопоставленного гостя в мундантскую, торжественно сказал:
— А здесь у нас одни порядочные люди!
После этого заявления Гашек советовал своим четырем товарищам почаще изображать аллегорическую группу: «Порядочность за решеткой». Иногда мунданты подшучивали над своим надзирателем, говоря ему, что порядочность сидит за решеткой, а непорядочность гуляет на свободе. Крамольность этой мысли не смущала надзирателя. Он вздыхал и говорил философски:
— Так уж повелось!
Накануне выхода Ярослава из тюрьмы Ярмила получила его гонорары, прислала ему вещи, которые он просил — башмаки и галстук, — а на следующее утро уже ждала его, сидя на скамейке на Карловой площади. Он подошел к ней, напевая тюремную песенку:
Нет, совсем не страшно
В Новоместской башне
Сидеть за решеткой,
Если тебя любит
Девушка-красотка!
Ярмиле было не до песен. Дома она сражалась, отстаивая право на встречи с возлюбленным, но родители и слышать не хотели о таком женихе. Чтобы добиться руки Ярмилы, Гашек должен был выполнить несколько условий, и он взялся за это дело.
Майеры внушали дочери, что человек, не имеющий постоянной службы, не может обеспечить семью, тем более — анархист. Гашек начал с того, что снял с себя обязанности редактора анархистского журнала, вышел из этой партии и стал искать постоянную службу. Сейчас никто не может решить, как Гашек сделался редактором журнала «Мир животных». Ладислав Гайек, работа которого в этом издании окончилась женитьбой на дочери его владельца, пана Фукса, якобы нуждался в человеке, который мог бы заменить его на посту редактора или, может быть, сжалился над другом, лихорадочно искавшим службу. Сам Гашек говорил об этом каждый раз по-новому. До сих пор остается тайной, как мог пан Фукс взять человека, который не имел ни биологического образования, ни опыта натуралиста. При вступлении в должность Гашек наговорил ему бог весть чего о реформе журнала — пану Фуксу понравились нововведения. Знал бы он, во что они выльются!
Получив квартиру в редакционном особняке над Кламовкой, шестьдесят крон жалованья в месяц, хозяйские харчи и два литра пива в день, как депутат рейхсрата, Гашек решил выполнить еще один долг перед Ярмилой — вернуться в лоно католической церкви.
В костеле св. Людмилы ему не повезло. Несговорчивый патер, вместо того чтобы продать раскаявшемуся атеисту фиктивное свидетельство о прохождении исповеди, разразился целой проповедью. Гашек терпеливо выслушал его, потом посоветовал:
— Пожалуйста, не бранитесь во храме божьем. Вы назвали меня слугой Сатаны, но вы ошиблись — я давно порвал с анархистами и теперь культ Сатаны не исповедую. Кроме того, вы можете накликать черта, а освящение храма после его визита обойдется вам гораздо дороже, чем спасение заблудшей души.
Настоятель монастыря святого Игнатия оказался более покладистым. Как истинно евангельский пастырь, он больше радовался овце, которая потерялась и нашлась, чем всему покорному овечьему стаду. Сделка состоялась и была скреплена церковным вином, что придавало ей особую крепость и прелесть.
Теперь Гашек мог смело смотреть в глаза Майерам. Они упорствовали, и Ярмила в знак протеста ушла из дома. Родители отыскали ее только на третий день у Хелены Милотовой. Ярмилу заставили сидеть дома и запретили встречаться с Ярдой. Она снова убежала к подруге и, когда родители нашли ее, отказалась вернуться домой. Это грозило скандалом, а скандал мог скверно отозваться на делах фирмы Майера. Родители отступили и разрешили дочери встречаться с Гашеком. Более того, они изъявили желание видеть его у себя на званом обеде, о чем встревоженная Ярмила и сообщила возлюбленному.
В назначенный день писатель, прилично одетый и причесанный, появился на улице Яна Амоса Коменского, в квартире Майеров — в их трехэтажном доходном доме, где была мастерская лепных украшений.
