Умножающий печаль - Георгий Вайнер

Сергей Ордынцев: ловушка

— Что слышно о вчерашнем нападении на конвой? — спросил я у шефа безопасности Алексея Кузьмича Сафонова.

— Глухое дело! — Генерал махнул рукой. — Во всяком случае, не скорое. Ты-то как?

— Что мне сделается? У меня, Алексей Кузьмич, к вам вопрос…

— Слушаю, — с интересом взглянул Сафонов.

— Есть у меня один телефончик, мне его дал Смаглий. По этому телефону, он сказал, можно связаться с Котом Бойко. Смаглия вчера убили. Я случайно не оказался в этой же машине. Или не случайно…

Я сделал резкую паузу, лицо Сафонова — толстое, коричневое, в глубоких трещинах морщин — было непроницаемым. Он просто слушал.

— Я позвонил по этому телефону…

— И что? — спокойно спросил генерал. В разговоре с ним возникало тягостное ощущение, что он знает твои реплики наперед. Или делает вид, что знает.

— Кто-то морочит голову… Предложил встречу. Мне чутье подсказывает — что-то тут не так… По-моему, он был не готов к моему звонку. На встречу обязательно пойду.

— Это без вопроса, — кивнул Кузьмич. — А в чем проблема?

— Тут сошлось много непонятных обстоятельств. Думаю, что на встрече мы останемся в нулях. Но я бы хотел, чтобы вы организовали сильную и квалифицированную наружку. Надо выяснить, кто этот человек на связи. По крайней мере сможем определиться…

— Сделаем, — уверенно пообещал Алексей Кузьмич. — Сейчас первейшая задача — известить Кота, что ты в Москве. Дать ему канал связи с тобой. Тогда он появится в поле зрения.

Я с сомнением заметил:

— Не знаю, не уверен. Кот очень умный, хитрый и реактивный парень. Он никуда не побежит сломя голову. Мне надо не только известить его о том, что я здесь, но и заверить его в безопасности встречи.

— Не сомневаюсь, — согласился Алексей Кузьмич. — Я думаю об этом все время… Ладно, давай «пропишем» тебя…

Сафонов встал, в стенном шкафу раскрыл дверцу встроенного холодильника, достал заиндевелую бутылку водки, буханку ржаного хлеба и шмат свиного сала.

Разложил снедь на столе, вынул из кармана нож-выкидушку, цыкнуло наружу бритвенно острое лезвие. Сафонов нарезал пористый хлеб, мягко дышащий, толстыми ломтями, секанул по куску мраморного бело-розового шпика, разлил в тонкие чайные стаканы водку. От сала головокружаще пахло специями.

— У тебя там, в Европах, с утра не квасят, наверное?

— И не закусывают так, — засмеялся я.

— Ну давай! Как говорится, с почином тебя. Сегодня первую борозду на поле положишь…

Выпили. Водка, от холода густая, как глицерин, текла по горлу вязкой струйкой. Я с наслаждением впился зубами в свой бутерброд. Сафонов показал на сало:

— Настоящее, хохляцкое, домашнего засола… Это мне мой дружок Варфоломеев, бывший украинский министр, привез из Киева. Времени теперь много, сам солит… Ты Варфоломеева помнишь?

— Помню, — кивнул я. — Он когда-то в союзном министерстве главком УБХСС командовал.

— Сильный был работник, — вздохнул Сафонов. Задумчиво глядя на сало, сказал: — Он мне про это сало забавную историю рассказал. На даче у него жила старая крыса, огромный рыжий пасюк. Ума и хитрости невероятной. Варфоломеев с ней воевал всю дорогу. Не брала она приманок. Разбойничала по дому как хотела, а заманить ее в крысоловку — никогда! Озверел Варфоломеев, взял кусок свежего сала и засолил его по всем правилам. С лавровым листом, чуток перчика, чеснока, сам чуешь — запах с ног валит. Нарезал ломтиками и раскладывал в разных местах, и пасюк этот не смог устоять — стал его жрать помаленьку. Вот тогда Варфоломеев поставил лисий капкан и зарядил большим куском сала. Тут-то и сломался пасюк — пришел в ловушку…

Я с грустью смотрел на Сафонова, потом отодвинул свое прекрасное ностальгически-опасное угощение, такое традиционное, соблазнительно простое хлеб-сало.

— Кажись, Алексей Кузьмич, вы по рецепту Варфоломеева из меня капкан для Кота заряжаете…

Кот Бойко: Карабас

Водитель положил деньги в карман и спросил:

— Приехать попозже? Забирать вас не надо?

— Спасибо, земляк. Обойдусь…

— А как же вы отсюда в город доберетесь?

— Я тут останусь, жить тут буду, — пообещал я.

— Вольному — воля, — развел руками шоферюга и покатил на поиски своей неверной попутно-дорожной удачки.

А я, гуляючи, фланируя и созерцая, отправился в путь по «Моторленду» — уже никем не охраняемому, заброшенному, забытому прежними хозяевами автодрому на дальней развилке между Рогачевским и Дмитровским шоссе. Когда-то здесь была мощная спортивная автомототехническая база, пришедшая явно в упадок из-за отсутствия государственного финансирования. А состоятельных новых владельцев пока, видно, не нашлось.

Поэтому еще не кончилась здесь привольная, хоть и бедная, житуха байкерско-рокерской вольницы. Гром, рокот и треск мотоциклетных моторов, гул тяжелого «металлического» рока, пелена синего выхлопного дыма стелилась над гоночными трассами, выгоревшей желтой травой центрального поля, порывы ветра хлопали линялыми вымпелами и старыми флагами. Рокеры — в традиционном кожаном прикиде с блестящими заклепками и бляхами — выписывали вензеля по полю со своими отчаянными подружками.

Так, праздно разгуливая посреди желто-лимонного и нежно-голубого июльского дня, ленивым туристом дошел я до красно-кирпичного ангара. Перед ангаром был водружен полосатый зонт-тент, под зонтом — пластиковый стол и алюминиевые складные стулья. На столе разложены детали мотоцикла, инструменты, жестянки с бензином и смазкой, бутылка виски «Джим Бим» и пластиковые красные стаканы. Над всем этим железным мусором воздымался двухметровый человек — огромный, толстый, бородатый, с пегими лохмами, заплетенными в косу, в черной шевровой жилетке, с сигарой в зубах и в золотом пенсне. С непривычки это сооружение вызывало чувство шизофренического разрыва — глядя на него, невыносимо хотелось смеяться, а с другой стороны — очень боязно.

Я подошел к столу, уселся на стул, положил ногу на ногу и, покачивая мыском элегантного полусапожка, приветливо молвил:

— Бог в помощь, Карабас Барабасыч…

Человек-гора оторвался от своего ценного мотобарахла, неспешно допил свой красный стакан, наклонив голову, долго смотрел на меня поверх щегольского пенсне, лениво спросил:

— Ну, хрен с горы, откуда ты такой красавец сыскался?

— С хреновой горы, Карабас Барабасыч, — невозмутимо ответил я, снял свои шикарные крупноформатные темные очки, стянул парик и бросил этот постыдный реквизит на стол.

Карабас мгновение оцепенело смотрел на меня, потом стал подниматься из-за столика, как кожаная туча с заклепками и детским великом-пенсне, сделал шаг ко мне и поднял вверх вместе со стулом.

— Кот! Кот Бойко! — заревел Карабас нутряным басом. — Долбаный в голову!.. Это ж надо!.. Котяра собственной персоной! Дружбан ты мой дорогой!.. Кот, с ума сойти! Уже не надеялся… Кот, йог твою мать!

— Не преувеличивай, — ввернул я словечко. — Может, поставишь на землю, Карабас? А то не поймут нас…

Карабас опустил на землю стул, на котором я изо всех сил старался сохранить невозмутимость, сокрушительно хлопнул меня по спине.

— Ох, какую мы сейчас с тобой пьянь учиним! — вымолвил он мечтательно-нежно.

— Мне нельзя, — усмехнулся я. — Режим…

— А у меня? — возмутился Карабас. — Ему, видите ли, нельзя! А мне можно? Режим! И у нас режим — напьемся и лежим. Ты, Кот, не тревожься, мы для начала пьянку аккуратную покатим, вполсилы…

— Я тебя знаю — вполсилы, — усомнился я. — Не забудь, я почти три года не тренировался…

— А ты, Котяра, не напрягайся, береги себя, пей лежа…

— Лежа, говоришь? Ладно! Сердце — не камень, душа — не деревяшка! Уговорил! — согласился я.

— Я и не сомневался в тебе никогда, — уверенно заметил Карабас. — Щас вспрыснем, как инжектором на форсированном движке…

Он обернулся в сторону ангара и зычно крикнул:

— Эй, Ксана! Вари пельмени, ко мне дружбан дорогой прибыл! Ты, Кот, пельмени любишь?

— Уважаю. Это наши предки хорошо придумали.

— Наши предки! — захохотал страшно Карабас. — Сибирские пельмени — наша национальная китайская гордость!

— Почему китайская? — удивился я.

— Потому что китайцы соорудили четыре угловых камня цивилизации — порох, компас, колесо и пельмени, — витийствовал Карабас. — То, что китайцы изобрели порох и компас, — мне плевать. А вот за микояновские пельмешки в пачках — большое им наше русское спасибо! — Одновременно Карабас быстро раскладывал по картонкам и ящичкам мотоциклетные детали, инструменты, тряпки, крепеж.

Я ехидно засвидетельствовал:

— Карабас, ты такой грамотей, мне с тобой толковать стыдно…

— Это ты зря! — успокоил меня великан, наплевав на мое ехидство. — Новые времена — новые песни о главном. Сейчас ничего не стыдно — стыдно только денег не иметь.