Пряные ночи - Автор неизвестен - Древневосточная литература

Однажды невольница спустилась к нему и стала больно его бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание. Затем она поставила у его головы кувшин соленой воды, положила лепешку и ушла, оставив его одного. Аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и избитым. Побои причиняли ему сильную боль. Он горько заплакал, вспомнив свое прежнее житье в величии и счастье, рядом с любимым отцом и братом.

И произнес царевич такие стихи:

«Пойди по нашим следам и расспроси о нас —Не думай, что мы в прежнем положении находимся.

Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас,И души завистников о нас не злорадствуют.

Теперь меня мучает бичами презренная,Что сердце свое ко мне враждою наполнила.

Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опятьИ карой примерною врагов оттолкнет от нас».

Окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел рядом с собою лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и укрепить свой дух, выпил немного воды и всю ночь до самого утра провел без сна из-за множества клопов и вшей.

Когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая испачкалась кровью и прилипла к его телу. Снимая с царевича рубаху, она содрала с него и кожу. Аль-Асад закричал, заохал и воскликнул: «О Владыка, если на то твоя воля, то я готов стерпеть и большее! Но, Господи, не избавь от наказания тех, кто так жесток со мной». И затем он произнес такие стихи:

«К твоему суду терпелив я буду, о Бог и рок,Буду стоек я, коль угодно это, Господь, тебе.

Я вытерплю, Владыка мой, что суждено,Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь ада.

И враждебны были жестокие и злы ко мне,Но, быть может, получу я взамен блага многие,

Не можешь ты, о Владыка мой, пренебречь дурным,У тебя ищу я прибежища, о Господь судьбы!»

И еще прочел он такие стихи:

«К делам ты всем повернись спиной,И дела свои ты вручи судьбе,

Как много дел, гневящих нас,Приятны нам впоследствии.

Часто тесное расширяется,А просторный мир утесняется,

Что хочет, то и творит Аллах,Не будь же ты ослушником.

Будь благу рад ты скорому —Забудешь все минувшее».

Когда царевич окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознание. Затем она бросила ему лепешку, оставила кувшин соленой воды и ушла. А аль-Асад остался один, покинутый и печальный. Кровь текла из боков его, и был он закован в железо, находясь далеко от любимых.

Заплакав, царевич вспомнил своего брата и прежнюю жизнь, полную величия. Он принялся охать и жаловаться, стонать и плакать. И произнес он такие стихи:

«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты,И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?

Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученнымИ смягчиться, хоть душа твоя, как камень, крепка?

Огорчила ты мной любимого, тем обрадовавВсех врагов моих, когда беды мне причинила ты,

И душа врагов исцелилася, как увидели,Что в чужой стране я охвачен горем в одиночестве.

И мало им постигших меня горестей,Отдаления от возлюбленных и очей больных,

Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,

И слез моих, что текут, как дождь из облака,И любовной жажды, огнем горящей негаснущим,

И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,И стенания, и печальных вздохов горестных.

Я борюсь с тоской и печалями изводящимиИ терзаюсь тоской пожирающей.

Не встретил я милосердного и мягкого,Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.

Найдется ль друг мне верный, меня любящий,Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?

Я бы сетовал на страдания и печаль ему,Что глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.

И продлилась ночь с ее пытками, и поистинеНа огне заботы я жарюсь пламенеющей.

Клопы и блохи кровь мою всю выпили,Как пьют вино из рук веселого, чьи ярки уста.

А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вамДеньги сироты в руках судей неправедных.

И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,И мне кровь пускают, и цепью тяжкой закован я.

И вино мне — слезы, а цепь моя мне музыка,На закуску — мысли, а ложе мне — огорчения».

Окончив свое стихотворение, царевич снова принялся стонать и сетовать. Вот, что было с ним.

Что же касается аль-Амджада, то он прождал аль-Асада до полудня, но тот не вернулся. Тогда сердце аль-Амджада затрепетало и заболело от разлуки с братом. Он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки, и она пришла!»

Потом он спустился с горы и проник в город. «Царевич шел по улицам до тех пор, пока не достиг рынка. Тогда он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Городом магов, и жители его поклоняются огню, а не всесильному Владыке». Затем аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему отвечали: «От нас до него расстояние по суше — год, а по морю — шесть месяцев. Царя Эбенового города зовут Арманусом. Он стал тестем одного султана, Камар-аз-Замана, и поставил его на свое место. И все знают, что этот владыка справедлив, милостив, щедр и честен».

Услышав о своем отце, аль-Амджад стал плакать, стонать и жаловаться. Он не знал, куда ему направиться. Тогда царевич купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там откушать. Он сел и собрался было поесть, но, вспомнив брата своего, заплакал. Тогда царевич поел через силу, совсем немного, только чтобы удержать в теле дух.

Затем аль-Амджал пошел бродить по городу в надежде узнать, что случилось с его братом. Вдруг он увидел одного человека, мусульманина, который работал портным в лавке. Царевич сел возле этого мужчины и рассказал ему свою историю, а портной сказал: «Если твой брат попал в руки кому-нибудь из магов, ты его уже вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведет тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» — и провел у портного несколько дней. Тот развлекал царевича, как мог, и призывал его к стойкости. Он научил юношу шить, и тот достиг в этом деле большого мастерства.

Однажды аль-Амджад вышел из дома, постирал свою одежду в море, вымылся в бане, надел чистое платье и пошел гулять по городу. И он встретил по дороге женщину, на редкость красивую и стройную. Увидев аль-Амджада, она подняла с лица покрывало и сделала ему знак бровями и глазами. Бросая на него влюбленные взоры, женщина произнесла такие стихи:

«Потупила я взор, увидев, что ты подходишь,Как будто бы ты глаз солнца небесного, о стройный!

Поистине ты прекрасней всех виденных мной,Вчера был хорош, сегодня ты еще лучше.

И если б красу твою на пять разделить, то взял быИосиф себе лишь часть, да и ту не полною».

Когда аль-Амджад услышал речи женщины, сердце его возрадовалось и члены устремились к ней. Жгучая страсть пробудилась в нем, и он произнес, указывая на нее, такие стихи:

«Перед розой щек, в защиту ей, терновый шип,Так кто ж душе внушит своей сорвать его?

Не протягивай к ней руки своей — надолго ведьРазгорятся войны за то, что оком взглянули мы.

Скажи же той, кто, обидя нас, соблазнила нас:«Будь ты праведной, ты б сильней еще соблазнила нас».

Закрывая лик, ты сбиваешь нас лишь сильней с пути,И считаю я, что красе такой лучше лик открыть.

Ее лик, как солнце, не даст тебе на себя взирать;Лишь одетое тонким облаком, оно явится.

Исхудавшие охраняются худобой своей,Так спросите же охранявших стан, чего ищем мы.

Коль хотят они истребить меня, перестанут пустьБыть врагами нам и оставят нас с этой женщиной.

Не сразить им нас, если выступят против нас они,Всех недругов сразят глаза девы с родинкой».

Услышав от аль-Амджада эти слова, женщина испустила глубокий вздох и произнесла, указывая на него, такие стихи: