Приватная жизнь профессора механики - Нурбей Гулиа

Владик стал хватать меня за плечи, пытаясь поцеловать. Я был выбит из колеи, ничего не понимая, я таращился на Владика, увёртываясь от его поцелуев.

- А ну-ка дай себя поцеловать! И сам поцелуй меня! - так властно потребовал Владик, что я невольно пригнулся, подставив ему своё лицо. До сих пор не знаю, целовала ли меня за всю жизнь, жизнь долгую и отнюдь не монашескую, какая-нибудь женщина так искренне, так страстно и с таким страхом, что всё вот-вот кончится!

За этими внезапными поцелуями я и не заметил, как руки Владика стали шарить меня совсем не там, где положено. Это меня сразу отрезвило - мальчик-то несовершеннолетний! В нашем дворе ничего не скроешь (хорошо, что я тогда понял эту очевидную истину!). Всё дойдёт до Фаины, и тогда вообще конец всему! Голова у меня уже кружилась, но я нашёл силы оттолкнуть Владика, успокоить его, и отпечатать несколько фотографий. Чтобы никто посторонний не увидел, я их тут же отглянцевал и спрятал. Владика просил об этом никому не рассказывать. Cовершенно одуревший, я проводил Владика до дверей кухни и, поцеловав, отпустил домой. Сам же остался прибирать на кухне.

Никогда, наверное, у меня не было таких сумбурных снов, как в эту ночь. Я видел, как я в цветущих кустах целую Сашу, и её лицо вдруг превращается в лицо Владика. Я продолжаю целовать это лицо и страстно говорю: 'Я люблю тебя, я женюсь на тебе!' Проснувшись, я поразился, насколько Владик действительно похож на Сашу, на повзрослевшую девочку Сашу. Как только это сходство не бросилось мне в глаза раньше! И тут же, заснув, вижу разъярённое лицо Фаины, кричащее мне: 'Сазизгаро!' ('Мерзкий!').

Назавтра утром я пошёл в школу и никаких новостей не заметил. Учителя даже не спросили, почему я не ходил. У всех лица были испуганные и замкнутые; никто ничего лишнего не спрашивал. Молодая красивая учительница грузинского языка Нателла Артемьевна - персонаж моих сексуальных сновидений, тихо сказала классу, что оказывается, на демонстрации убили сына нашего бывшего директора. Новый директор - Квилитая - ходил мрачнее тучи.

А дома меня ожидал сюрприз, предсказанный последним сном. Фаина встретила меня у лестницы, не дав подняться домой. Она с улыбкой пригласила меня погулять во дворе. Надежда уже стала просыпаться в моей душе, как вдруг Фаина повернула ко мне своё искажённое злобой лицо, и, кривя рот, спросила:

- Так мы с тобой трахались в ванной? И даже фотографировались при этом? - Она достала экземпляр злосчастной фотографии и разорвала у меня перед носом. - Да кто с тобой, уродом, вообще станет трахаться, может только педик какой-нибудь! Ко мне не подходи больше и не разговаривай, а покажешь кому-нибудь эту гадкую фотографию - всё скажу отцу, тогда ты пропал! И скривив лицо, как в моём сне, Фаина прямо глядя на меня, прошептала: 'Сазизгаро!', добавив по-русски: 'Подонок!'. В продолжение этого разговора я несколько раз заметил, что Владик крутился где-то рядом. Как только Фаина отошла в сторону, её место занял Владик.

- Нурик, прости, я стянул у тебя фотографию и проговорился, прости меня, если можешь! Я не хотел, так получилось! - канючил Владик.

В моей душе с Владиком было покончено. Как нелепо, что в результате страдает тот, кто любит, а человек, которого любят, швыряется этой любовью, так как будто ему тут же предложат что-то ещё лучшее. Но тогда это был первый (но не последний!) подобный случай в моей жизни, и я злым шёпотом ответил Владику:

- Фаина сказала, что со мной может трахаться только педик! Ты, наверное, и есть этот педик! Не смеешь больше подходить ко мне, подонок!

И я ушёл от Владика, который остался стоять с поникшей головой.

Недели две я был, как говорят, в прострации. Спасали только тренировки, и я не вылезал из зала. Я стал отдавать себе отчёт, что зря обидел Владика, мне было очень тоскливо без него. Некому, совершенно некому было излить душу. За эти два года я, что ни говори, тоже привязался к нему. Мне так захотелось возобновить отношения с Владиком, что я стал подумывать, как бы 'подкатить' к нему и обернуть всё шуткой.

Но жизнь, как говорил, Отец народов, оказалась богаче всяческих планов. Как-то, возвращаясь со школы, я заметил во дворе толпу соседей, в центре которой стояли дядя Минас, Мануш и мама Владика - Люба. Люба что-то кричала Минасу, соседи гомонили, а затем она, размахивая руками, быстро ушла к себе 'на тот двор'.

- А твой друг Владик педерастом оказался! - почти радостно сообщила мне мама. - Застукали их во дворовом туалете с Ваником! Подумать только - Ваник, такой хороший мальчик, и - на тебе! Это Владик сам его соблазнил! Кстати, у тебя, случайно, ничего с ним не было? А то он так липнул к тебе!

Я тихо покачал головой, давая понять, что ничего у меня с Владиком не было, может, к сожалению! Потом зашёл на кухню, заперся, сел на табурет. Умных мыслей не было - перед глазами стоял только грязный, в луже дерьма, дворовый туалет, ненавистный Ваник, и несчастный, брошенный мной Владик. Чистый, красивый ребёнок, не виноватый в том, что в его душе проснулось чувство именно ко мне. И как раз тогда, когда моя душа была закрыта к чувству от кого бы то ни было, кроме Фаины. Всё - ничего и никого больше не будет, дальше - одиночество!

Я открыл потайной ящичек, где у меня лежали яды - порошок опия, цанистый калий, кантаридин. Улыбнувшись себе, я выбрал кантаридин - любовный напиток. Раз решился на смерть от любви, пей любовный напиток - и подыхай!

Налил полстакана воды, накапал туда десять капель настойки. Вода стала мутной, как молоко. И я чуть ни рассмеялся - вот педант - отмерил точно смертельную дозу, как будто больше - повредит! Я опрокинул весь пузырёк настойки в стакан и залпом выпил его.

Затем отпер двери кухни, вышел на веранду и стал безучастно смотреть во двор. В окне второго этажа я сразу заметил золотые волосы Фаины, которая смотрела в окна квартиры Томаса. Соседи во дворе не расходились, продолжая обсуждать злободневную тему грехопадения дворовых мальчишек.

Вдруг голова моя пошла кругом, резко заболел живот, и я упал на пол:

- Мама, - тихо прошептали губы, - я умираю!

Больница

На моё счастье мама услышала звук падающего тела и вышла на веранду.

- Ну и умирай! - услышал я слова наклонившейся надо мной мамы: - опять, небось, фокусы твои! Фаину увидел в окне, или что ещё?

Но тут страшная отрыжка выдавила у меня изо рта кровавую пену. Резь в животе была невыносимой. Мама испугалась, стала трясти меня за плечи, непрерывно спрашивая: 'Что с тобой, что с тобой?'

- Мама, я принял яд! - пытаясь изобразить улыбку, проговорил я.

Мама панически закричала, из комнаты выбежала бабушка

- Зови Нателлу, срочно зови Нателлу! - закричала она маме, и обе стали кричать в открытое окно: 'Нателла, Нателла!'

Нателла - это мама Томаса, врач по образованию, правда, никогда ещё по специальности не работавшая. Но она хоть что-то может посоветовать, к тому же у них телефон. У нас своего телефона не было, чтобы самим вызвать скорую помощь. Да приедет ли она - ещё большой вопрос. Машина скорой помощи тогда была почти автобусом - огромная неповоротливая с большим красным крестом. Приезд её был настоящим событием. Нателла оказалась дома. Эта молодая красивая женщина проявила большое участие и смекалку. Переговоры с Нателлой велись с третьего этажа на первый, при участии всех высыпавших на свои веранды соседей. Узнав, что я принял яд, Нателла сразу же закричала:

- Марго, узнай, что и сколько он принял!

- Тинктура кантаридис ординариум, грамм двадцать, - в полуобморочном состоянии проговорил я. Мне пришлось несколько раз повторить это название, пока мама криком не сообщила это Нателле. Та побежала звонить своему знакомому профессору-терапепевту.

Тем временем, на крик и гомон соседей вышла из своей квартиры управдом, или как её называла бабушка - 'вахтёр' - Тамара Ивановна Цагарели, властная женщина под два метра ростом, о которой я уже рассказывал.

- Марго, - закричала она снизу маме, - к Лине приехал любовник на машине (во дворе стоял 'Москвич-401'), сейчас я его позову, а ты быстро выводи мальчика во двор!

Мама и бабушка подхватили меня под руки и стали спускать по лестнице под испуганные взгляды соседей. Я так хотел, чтобы на втором этаже нам встретилась Фаина, но она не вышла на лестницу.

- Дело плохо, - мрачно сказала Нателла маме уже во дворе, - профессор спросил: 'И он ещё жив?' Я ведь назвала ему яд и его количество!

Растерянный любовник нашей соседки Лины уже стоял около машины и Тамара Ивановна деловито поясняла ему обстановку. Мама со мной села на заднее сиденье, Тамара Ивановна - рядом с водителем. Минут через десять мы были уже у ворот больницы 'Скорой помощи', находящейся поблизости от нашего дома.

Тамара Ивановна была рождена распорядителем - она шла впереди и перед ней раскрывались все двери. Позади ковылял я, поддерживаемый мамой. Не прошло и получаса с момента приёма яда, как я был уже у врача.