Купчая - Юлия Григорьевна Рубинштейн

– А живые люди, женщины, пока вы дознаётесь, пусть…

Полицейский ошарашенно посмотрел на Самвела. Потом, видно до него донеслось мощное, согласованное ансамблевое звучание струй по колесу фургона. Он начал что-то понимать. Вначале скомандовал что-то по-латышски, и из стоявшего поодаль фордика выскочили ещё четверо полицейских.

– Девушки налево, молодые люди направо! – скомандовал полицейский уже по-русски.

Двое полицейских пошли к женщинам. Трое, подгоняя перед собой нестройную толпу мужчин, вместе с ними прошли опушку леса. Рядом с Самвелом раздался шёпот Гарика:

– Роман Гарифович сказал, едет помощь.

Темно. После духоты фургона Самвела пробирает дрожь. Время тянется нескончаемо. Люди жмутся к фургонам, топчутся вокруг, некоторые сидят на земле, кто-то залез обратно в фургон. Уйти никто не пытается, и полицейские ничего не делают – просто прохаживаются вокруг. Кроме того, у которого больше всех нашивок, – видимо, это старший. Затянул себя в форму, нацепил много-много блестящих полосок, как на ёлочном украшении, и решил, что он здесь самый умный, остальных можно вообще не считать. Он куда-то уходит с пограничниками, приходит, пишут какие-то бумаги, положив их прямо на пол фургона в проёме его двери. Громко ругаются по-латышски, Гарик переводит, пропуская брань:

– Они за врачом ездили в Гребневу, а там только фельдшер… Вон он, видите?

И правда, среди обвешанных нашивками – один штатский, пожилой.

– Он говорит, не имею права костан… Ну, что он не Константин, наверно, только этот Константин может определить, человек живой или мёртвый? А этот не имеет права подписать протокол. Они в Карсаву собрались…

– Врача Константин зовут? – переспрашивает Самвел.

– Наверно. Но он, наверно, там, в Карсаве…

– Констатировать смерть, молодой человек, – добродушно улыбается тот из невольных попутчиков, что говорил в полиции насчёт плохого зрения госслужащих и насчёт «можно жить». Улыбка у него такая тёплая, что, действительно, становится почти можно жить. Пока она не погасла. Но её хватает ненадолго.

Полицейская легковушка исчезает за соснами, потом появляется снова. Темно. Сколько прошло времени – никто не знает, часов нет ни у кого. Стражам порядка тоже ведь надо… Врача стражам порядка раздобыть нигде не удаётся. Врача нет, протокола нет, Россия отодвигается всё дальше и дальше. Ночь. Дорога пуста – кому понадобится ехать здесь ночью? Нет, вдали зарождается шум. Шум жизни и надежды, не тусклый и мертвенный звук бормотанья сотоварищей по беде, не равнодушный шелест сосен, которым уже лет триста всё равно, сколько человек умерло под ними и сколько ещё умрёт. Этот шум звучит музыкой – музыкой мотора, музыкой цивилизации, которая не путает людей с убойной скотиной или солёной рыбой, набитой в бочку. Вот виден свет фар. «Газель», грузопассажирская «Газель»! Так Гарик не выдумывал, не пытался утешать, он что-то знал? Действительно шофёр знакомый? Среди людей возникло несговорённое, но единое движение – к «Газели». Два-три окрика полицейских – и всё прекратилось, но из «Газели» шустро выскочил пожилой лысый мужчина с целеустремлённым вперёд носом, и сразу – к полицейским.

Разговор идёт по-латышски, Самвел не понимает, Гарик переводит главное:

– Говорит, техпомощь, шофёр Камаев вызвал. Это Роман Гарифович как раз… А тот говорит, не положено…

Пожилой энергично жестикулирует длинными руками, повторяя какие-то фразы по два, по три раза. Он очень выразителен, доходчив, и если бы только Самвел знал латышский, то понял бы обязательно. Почему же не понимает полицейский?

– Аренда до утра, говорит, утром всё равно заберу… Они заказаны на завтра… – И Гарик еле заметным кивком головы показывает на фургоны. Он очень старается говорить незаметно для полицейских, не сердить их, и внутри у Самвела поднимается тяжёлый, колючий жар. Двое умерли. Их убили. Пусть даже не дубинкой, не пулей, а теснотой, духотой, целодневным стоянием на ногах – их убили полицейские. И надо ещё стараться их не злить? Самвел стиснул зубы. Гарик скупым, опытным, рассчитанно малозаметным движением взял его за руку:

– Очень прошу, дядя Саша, тихо… Нас сейчас обратно… Он говорит, раз пограничники нас не берут, то он погрузит нас обратно, и дальше он отвечает… А мёртвых оставит, раз, говорит, надо следствие…

Полицейский вспылил окончательно. Стал показывать на тела, так и лежавшие у двери хлебного фургона, крича что-то и брызгая слюной.

– Говорит, очень ему надо отвечать за них… А старший ремонтников, бабай, говорит – ладно, я возьму их тоже… Срок аренды, говорит…

Теперь пожилой столь же напористо объясняет что-то пограничникам, показывая в бумаги, только что написанные в фургоне. Снова пишут что-то. Пограничники расписываются.

– Все по машинам! – командует полицейский по-русски. – Машины собственные фирмы «Карго», все, кто здесь находится и есть административно выслан из Латвийская Республика, поступают распоряжение фирма «Карго»!

Над толпой – нестройный ропот, как взмах широкого покрывала. Полицейские заученными движениями загоняют людей в фургоны. Без зверства, наоборот – с облегчением, с шутками-прибаутками по-латышски и по-русски. Им тоже хочется домой. Завиднелся дом на горизонте – всё, растаяла, как не было, и злость на эту толпу возле фургонов.

Самвел медлил залезать, насколько было возможно – и вдруг увидел, как из отодвинувшейся двери грузопассажирской «Газели» вылезли… Володя и средний из трёх братьев Сабитовых! У них в руках чемоданчики, видимо, с инструментом, они оба в замасленных рабочих куртках. На спинах трафаретом: «CARGO». Подошли к кабине фургона с белой полосой. Разговаривают с шофёром. Вот и тот пожилой, носатый. Подходит:

– Это мой слесарь, Саша Макартумян. Он мне нужен, тут ремонт будет, ремонт, у машины генератор садится.

– Документы! – говорит полицейский Самвелу.

Тот лезет в карман.

– Полное имя этот шлоссер как?

– В паспорт ему не смотрел, в паспорт, я механик, на работу директор принимал, а платёжку бухгалтерша заполняла, бухгалтерша! – скороговоркой по-русски говорит пожилой, потом добавляет что-то по-латышски.

– Фамилия – язык ломать, – бормочет полицейский. – А, ладно, все ваш! – он отмахивается рукой, и Самвел, не веря своей удаче и стараясь сохранить цинковое безразличие на лице, идёт вместе с Владимиром. Они переносят умерших в пути в «Газель». Владимир говорит, стараясь почти не шевелить губами:

– Саша, вон механик, Соломон Давидович. Я твою фамилию ему как запомнил, так сказал. Ты там работаешь недавно, получку ещё не получал.

Потом Самвел ковыряется вместе с шофёром и Владимиром под капотом фургона, потом, с Владимиром и всеми тремя братьями Сабитовыми, но уже без шофёра, оказывается в грузовом отсеке «Газели». Там тесно, всё место занимают лежащие на полу и прикрытые рабочими куртками тела. Ноги у них уже связаны проводами – это Владимир догадывается, что нужно сделать так, как он видел в морге.

– Воды дайте людям, – говорит Самвел. – Хлеба тоже надо бы…

– Понял, – кивает Соломон Давидович, садясь на переднее сиденье «Газели», и Самвел видит там женщину. – Понял,