Война и люди - Василий Песков

11–15 февраля Почему-то грустное настроение. Захотелось вдруг увидеть вас всех вместе живыми. Но как далеко от вас эти пустынные калининские холмы! Белизна, холод и смерть. Сейчас пойду к командиру и попрошу сводку Информбюро. Далеко еще до Полтавщины, однако утром слыхал, что в Харькове идут уличные бои.

1 — 15 марта

Передовая. Живем как кроты, беспрерывно копаем окопы и блиндажи. Все время светят ракеты и пулеметная трескотня.

Читал присланную вами «Развитие взглядов на строение Солнечной системы». В главе «Кеплер» не во всем разобрался. Читаю, правда, минутными урывками. Я рад, что не утратил интереса к миру. Мне кажется, интерес этот даже и обострился. То же самое наблюдаю и у товарищей: жадно ждут писем, просят рассказать о прочитанном. А ведь каждого из нас в любой момент может настигнуть пуля или осколок. Вчера схоронили связиста. Бугорок и березовый столбик… Не хочется верить, что и твоя жизнь в любой момент может окончиться так же.

25 марта

Немного продвинулись и зарываемся в землю. Пальцы рук деревенеют, и болит спина. Сделали два укола от сыпного тифа.

Получил письма. Читая их, очень ярко представил наш довоенный дом. Захотелось открыть книжный шкаф, пробежаться под вербами на хутор Кившики, искупаться в Ташани. Как это все несбыточно далеко!

Особых новостей нет. Читали выступления Черчилля. Все наши солдаты и офицеры удовлетворены откровенным тоном премьера. Но вообще за второй фронт мы этих друзей-союзничков поминаем так, что им, наверно, икается.

…Мы теперь в погонах! Говорят, мне очень идут, даже командир взвода это заметил. Не узнать теперь нашего брата солдата! Подтянутые, аккуратные. Как будто вовсе не мы под Воронежем зашивали истлевшие от пота гимнастерки.

1–3 апреля

Весна принесла воду и грязь. В лощинах — море воды. Дороги превратились в сплошные болота. Делаем в наших кротовых норах сложные водостоки. Во всех блиндажах посредине вырыты ямы, куда стекает вода. Из этих ям воду непрерывно надо вычерпывать котелками. От такой работы пальцы одеревенели, потрескались, плохо держат карандаш, плохо будут слушаться, случись разбирать пулемет.

Но погода свои милости делит поровну между нами и немцами. Молчат. Тоже, наверное, воюют с водой.

7—12 апреля

После вчерашнего боя решили чуть-чуть погреться и обсушиться. Растопили печурку. Но это было неосторожно. Немцы, целясь, наверное, по дыму, пустили в нас несколько мин. Три мины разорвались прямо в ходе сообщения. Одна в двух метрах от меня. На счастье, я был в блиндаже, и осколки меня не задели. Изрешетило мои портянки.

У нас во взводе новый командир из Алтайского края. На фронте впервые и во время вчерашнего артналета держался не очень храбро.

13 апреля

По нашей сопке уже можно пройти, не увязая в грязи. Соорудил солнечные часы. К удивлению моих товарищей, они сообщают нам время в полном соответствии с командирскими часами.

Очень заинтересованы сообщением о создании комиссии по расследованию зверств фашистов. В комиссии два митрополита. В списке варварских разрушений упоминаются соборы и церкви. Подтверждаются слухи об открытии церквей. Любопытно!

14 апреля Хороший день. Приятно дремать на солнце после тяжелых ночных работ. По телу разливается непонятная нега, и утверждается горячее желание жить и жить. Сегодня ветер качает на уцелевших столбах провода. Они тревожно гудят, и в памяти всплывают обрывки воспоминаний. Мне уже скоро двадцать. Вспоминаю школьные годы. Университет. Почему-то утверждается чувство, что не смог я взять всего, что следовало, от этих быстро, очень быстро промчавшихся двадцати лет. Уже два года воюем. Втянулись. Никто не жалуется. В который раз вспомнил вчера Короленко: «А все-таки впереди огоньки…» Твердо убежден, что после войны мы снова заживем кипучей, счастливой жизнью. Хорошо бы и мне до этой жизни дожить. Встретиться с матерью, отцом, братом…

1 мая

Здравствуй, дорогой отец!

Опять Май! Второй раз за войну встречаю этот когда-то очень радостный праздник. Я сейчас сижу в блиндаже. В углу стоит железная печка. Тут у нас холодно. Северный ветер врывается в дверь, завешенную палаткой. Иной раз тугой воздух подхватит полу шинели и подымает ее выше головы. Но всетаки май! По холмам приятно зазеленели участки пашни. Эти крохотные поля напоминают мне снова необозримые украинские просторы, буйно зеленеющие в это время. Когда я смотрю на пашню, у меня появляется неудержимое желание во весь рост, открыто стоять среди поля и работать, отдавать ему все силы. Но, увы, голову выше бруствера не поднимешь…

Пока все. С нетерпением жду писем.

Твой сын.

К письму приложены задача на полет снаряда, схема и уравнения. Просит помочь решить.

5–7 мая

Ночью мы прошли вперед примерно на километр. На местности, которая раньше была непроходимой из-за перекрестного огня, пробиваются дорожки, тропки, двинулась первая подвода с кухней. Ездовой, осторожно ступая (мины на каждом шагу), по-гусиному вытягивает ноги, ведет лошадь за уздечку; лошадь как будто чувствует опасность, навострила уши и не спешит слушаться понуканий.

Прошли саперы с лопатами делать проходы в минных полях, а рядом группа бойцов спешит на передовую с ящиками патронов и мин. В лощине идут санитары и несут раненого, при свисте мины он каждый раз приподымается… Укрепляем новую линию.

10 мая

«О, Павленко, тебе снова куча писем!» — с таким возгласом обычно передается мне почта. Спасибо вам! На фронте письма для человека — главное богатство. Получил также перевод на 150 рублей. Но это напрасно. Деньги тут ни к чему, даже карандаш негде купить.

Особое спасибо за стихи Пушкина. Читал с наслаждением. Подумал: где-то есть сейчас не тонюсенькая книжечка, как у меня, а толстенький том Пушкина. Мне кажется, читал бы и читал сейчас без передыха. Почему-то дома у меня совсем не проявлялись склонности к литературе. Возможно, я толком не понимал, что такое литература и как много может дать она человеку…

Небо покрыто редкими белыми тучами, ласково греет солнце, поют птицы. Как будто и нет войны. Но стоит повернуть голову, и радостное настроение сразу же исчезает – в полкилометре от меня немцы.

2 июня

Уже июнь. Два года войны. Для меня как будто вчера было лето 1941 года: экзамены в университете, строительство укреплений под Киевом, мучительный переход на восток, тоска по брату и маме.

Ее глаза и морщины стоят передо мной. Невыразимо велико желание увидеть родных, разбросанных по белому свету. Вот-вот 22 июня, а за этой датой сколько еще будет событий…

Днем стрельбы почти не слышно. И только ночью строчат пулеметы. Но это ненадолго. Это тишина перед бурей.

5 июня

Здесь было когда-то село — вернее, хутор в три-четыре избы. Теперь вместо них куча пепла, но крошечное поле вызревающей ржи свидетельствует о том, что тут жили люди и думали о своем хлебе.

Траншея нашей обороны проходит как раз поперек ржаного поля. Я сижу на самом дне траншеи, и мне на голову склоняются несколько ржаных стебельков. Рожь начинает уже колоситься. Вижу первые редкие беловатые колоски, и на самом краю траншеи качается синий цветок…

Настроение неважное. Сегодня ночью несколько наших получили ранения, и остался бы я один, но дали бойца. Парень из роты связи. На передовой не был. Пулемета, кажется, никогда и не видел.

6–8 июня

Был проливной дождь. Каждая ямка полна воды. Тучи комаров грызут лицо и руки.

Все деньги отдал в «общую шапку». Вчера утром погиб наш товарищ. У него дома, притом в городе, осталось шестеро детей. Пошлем деньги. Напишем письма. Представляю, какое горе придет в эту семью…

15 июня

Стрельба несильная даже ночью. От немцев нас отделяет лощина, заросшая кустами, за ней — окопы. В темноте туда подъезжает подвода. Слышно, как тарахтят колеса, разговоры, спор, крики — Ганс и Фриц выясняют отношения.

Цветет шиповник. Почему-то природа будит воспоминания. Опять в мельчайших подробностях вспомнил расставание с мамой. Она была в сапогах, легком осеннем пальто и с моим вещмешком за плечами. Мы тяжело подымались по крутой дороге на возвышенность, с которой дом лишь угадывался вдалеке. Мама ни одной слезинки не проронила, когда в последний раз наши взгляды встретились в страшной безнадежности.

21 июня Несмотря на развитие фронтовых событий, не выбрасываю из дополнительного кармана противогазной сумки книжек. Пушкин для меня сейчас — настольная книга. (Хорошо звучит применительно к траншее: настольная.) Выучил на память несколько стихов — словно в начальной школе!