Однажды будет ветер - Диана Ибрагимова

она боялась отстать от плана и потеряться в лабиринте первого этажа.

Дворецкий провел ее под колоннадой к комнате со стеклянными дверями, за которыми открылся зал с длиннющим, наверное, на сто персон, столом. Один стул, слева от главного, был отодвинут. На остальных восседали те самые овальные портреты, пропавшие со стены. Видимо, все семейство Кантонов собралось в таком виде послушать гостью.

«Да тут же куча народа! – покрылась мурашками Рина. – Если они решат меня убить, им это ничего не будет стоить».

Она скорее упала, чем села на предложенный стул, и услышала, как Клим тихо встал позади нее. Кантоны ничего не говорили, и доска с планом больше не подлетала. Было ясно, что начать беседу придется самой.

– Благодарю вас за теплый прием, – выдавила из себя улыбку Рина. – Позвольте еще раз представиться. Меня зовут Катрина. Катрина Шегри.

Вообще-то она не любила свое полное имя, но в таком обществе быть просто Риной показалось ей несолидным. Катрина – довольно красивое имя, но только если не знать его дурацкой предыстории. Это все папа, помешанный на живописи.

По семейной легенде, когда Рина только родилась, он посмотрел на нее и воскликнул:

– Бог мой, Анжелика, это красивейшее из произведений искусств, что видели мои глаза! Мы с тобой создали настоящий шедевр!

И он стал всерьез настаивать, чтобы его дочь назвали Картиной. Когда дело касалось искусства, папа порой становился весьма эксцентричным. Но более дальновидная мама заранее поняла, какими насмешками это грозит дочери, и не согласилась. Тогда они с папой впервые серьезно поспорили. Не сумев его переубедить, мама соврала, что хочет назвать дочь Дульсинеей. Папа был в ужасе: это имя казалось ему самым неподходящим, и мама, разумеется, это знала. К тому же она, как хорошая актриса, закатила ему весьма натуральную истерику по этому поводу, но в конце концов согласилась на компромисс, который сама и предложила, – Катрина. Это был самый близкий к Картине, но вполне привычный человеческому уху вариант. Таким образом папа был обведен вокруг пальца дважды: сына он собирался назвать Мольберт.

Рина не хотела, чтобы люди знали эту нелепую историю, а мама как нарочно рассказывала ее всем подряд вместо анекдота. Катрина терпела это лет до восьми, а потом потребовала называть себя Риной. Альберт в отличие от нее просто хохотал вместе со всеми над Мольбертом. Имя его вполне устраивало, да и вообще он, на зависть сестре, устраивал себя во всем. Наверное, он бы ничуть не смущался, даже если бы мама назвала его Агафонием – именно этот вариант она предложила папе взамен Мольберта.

Рина расправила подол на дрожащих коленях и выпрямилась, чтобы казаться уверенней и взрослее. Справа от нее, во главе стола, стоял портрет мэра Кантона – того самого мужчины, чью фотографию Рина видела в газете, а по правую руку от него сидела жена. Другие стулья занимали их родители, братья и сестры, за ними Рина увидела портрет красивого мальчика, а в конце стола посадили тех, кого она обозначила про себя седьмой водой на киселе. Все портреты были очень разными, но их объединяло то, что перед ними лежали блокноты и ручки.

«Это будет больше похоже на допрос, чем на обед», – подумала Рина и вздрогнула, когда на колени легла кружевная салфетка.

На столе перед гостьей вместо блокнота распахнулись два серебряных крыла из столовых приборов. Они обрамляли блюдо под колпаком, до того отполированным, что Рина четко видела в нем собственное выпуклое отражение: треугольник родинок на левой щеке и серые глаза – наследие бабушки Вельмы. Они весьма подходили к бабушкиному стальному характеру и как-то хищно блестели на ее лице, а вот лицо Рины делали просто блеклым, так что она свои глаза не очень-то любила. Да и нос считала великоватым, а в отражении он показался ей прямо-таки безобразным.

– Это даже хорошо, что она страшненькая, – без всякого стеснения говорила бабушка Вельма родителям. – Еще одну родственницу актрису я не выдержу. Но вы должны срочно отдать ее в частную школу. Девочка явно обделена талантами, поэтому не говорите мне, что ваш образ жизни развивает в ней творческий дух. Из Альберта еще что-то получится, но в Рине я сомневаюсь. Ей надо больше бывать среди людей и учиться вести себя в обществе, иначе никто не возьмет ее замуж.

Неприятные воспоминания давили со всех сторон, и Рина не могла от них отделаться, потому что особняк Кантонов вызывал четкие ассоциации со столичным домом бабушки. Каждый раз, приезжая к ней в гости, Рина чувствовала себя униженной и никчемной. И на каждом светском рауте ей хотелось сбежать и спрятаться в своей комнате, где никто ее не увидит и не осудит.

Наконец колпак подняли, и ледяные глаза бабушки Вельмы исчезли. На блюде дымились овощи с мясом, кажется, кролика. Либо их здесь выращивали, либо бедняга забрел в неудачное время на территорию поместья.

Рине от волнения кусок не лез в горло, и к тому же она помнила, что еду и воду нужно сначала проверить. Вот только она понятия не имела, как это сделать под пристальными взглядами стольких людей. Вжимать перстень в еду или макать его в воду было как минимум неприлично. Вдруг Кантоны оскорбятся, что их подозревают в отравлении, и просто вышвырнут ее? Отказаться от еды тоже было бы невежливо, и Рина не могла сказать, что обедала недавно – она тут минимум час.

Она так разнервничалась, что в итоге не придумала ничего лучше, кроме как нарочно пролить воду на тарелку и заодно на ладонь с кольцом. Камень остался белым.

– Ой, простите! Меня так после ванной разморило, совсем руки не держат.

Рина понимала, что на кону ее жизнь, но все равно чувствовала себя кошмарно. Теперь ни платье, ни прямая спина не добавят ей солидности в глазах Кантонов. Хотелось уменьшиться, юркнуть под серебряный колпак и вместе с ним спуститься в подклеть, забравшись в подъемник для еды.

Полотенце мгновенно подтерло пролитую воду. Намокшую еду убрали, и Рина понадеялась, что у повара нет добавки.

– Мне нужна ваша помощь, – робко начала она и, запинаясь, изложила мэру суть дела.

Увы, это неловкое блеянье даже близко не походило на ту речь, которую Рина репетировала в уме.

«Просто фиаско, – подумала она, закончив говорить. – Хуже некуда».

Над столом еще долго висела тишина. Потом разом поднялись почти все ручки, и члены семейства стали бурно переписываться. Рина напряглась, готовясь к допросу, но как раз ее единственную игнорировали. Блокноты сначала