Голова лошади - Эд Макбейн

— Сюда! — донесся крик К.

— Где он? — кричал Пэрсел. — Куда он делся?

— Сюда, сюда!

Тяжело дыша, закрыв глаза, Малони прислонился спиной к двери, с замиранием сердца прислушиваясь к затихающим в отдалении шагам.

— Куда же он мог деться? — снова раздался крик Пэрсела.

Малони открыл глаза.

Бородатый человек внимательно смотрел на него.

— Gouim?[7] — спросил он.

И поскольку Малони почувствовал, что gouim означает «враг», а К, и Пэрсел были для него именно врагами, он кивнул и судорожно вздохнул. Оба молча стояли, прислушиваясь. Голоса на улице отдалялись. К, что-то кричал, но слов было не разобрать. Они продолжали напряженно прислушиваться. Наконец шум на улице затих. Бородатый человек улыбнулся, в его спрятанной черной бороде сверкнули белоснежные зубы. Он поманил Малони рукой, и тот последовал за ним вниз по длинной лестнице, начинающейся сразу за входной дверью.

До сих пор ему только однажды пришлось побывать в синагоге — во время похорон Файнштейна — и то была богатая синагога, что полностью соответствовало положению Файнштейна при жизни. Подземный храм, где Малони оказался на этот раз, был маленьким и сумрачным, с двумя высокими окнами на уровне тротуара и двумя другими, выходящими на каменную стену многоквартирного дома. Около трех десятков раскладных деревянных стульев стояли перед резным деревянным столиком с канделябром, в котором горели шесть свечей, — это алтарь, заключил Малони. За алтарем на стене помещалась, как сначала ему показалось, картина, но, приглядевшись, он понял, что это цветное окно-витраж, расположенное очень высоко на стене, тоже на уровне тротуара. Он не мог бы сказать, что изображено на стекле, казалось, это просто красивое сочетание голубых и зеленых пятен, перемежающихся с темно-синими и черными, прорезанное желтым переплетом оконной рамы. Справа от окна и почти на таком же уровне горела свеча — во всяком случае, ее пламя мерцало в небольшом металлическом сосуде, свисающем с потолка на медной цепи. Ниже и сзади этого сосуда со свечой виднелись тяжелые складки бархатного занавеса, а полка на соседней стене была завалена какими-то шарфами из шелка с бахромой.

— Меня зовут Голдман, — неожиданно представился бородатый и протянул Малони черную круглую шапочку, которую тот принял и растерянно посмотрел на старика.

— А ваше имя? — спросил Голдман.

— Малони, — сказал он.

— Пойдемте, Мелински, вы должны познакомиться с остальными.

— Малони, — поправил он старика.

— Пойдемте, и возьмите талис[8], мы ждали вас все утро. Чтобы собрать миньян в этом районе, у вас должен быть большой богатый храм. Пойдем, Мелински, поторопимся.

— Мистер Голдман…

— Это Мелински, — сказал Голдман, обращаясь к собравшимся в комнате людям. — Соломон, дай ему Сидур[9] и давайте начнем.

Остальные, человек восемь — десять, все старики преклонного возраста с морщинистыми лицами, кое-кто с бородой, кое-кто бритый. Они собрались кучкой перед полкой с шелковыми шарфами. Малони наблюдал, как старики разобрали эти шарфы и накинули их себе на плечи. Шарфы были одинаковыми, белыми с бледно-голубыми полосками, украшенными по краям длинными узловатыми кистями. И вдруг он догадался, это были не шарфы, а молитвенные платки, и понял, что больше не может обманывать этих людей.

— Мистер Голдман, — начал он, но тот уже повернулся к нему спиной и направился к алтарю.

— Ему нужно кричать, — сказал кто-то рядом. — Он плохо слышит.

Малони обернулся на голос и никого не увидел, тогда он посмотрел вниз и обнаружил старичка очень маленького роста в белой шапочке, прикрывающей макушку его лысой головы. Старичок приветливо улыбался, улыбалось все его морщинистое лицо, включая глаза за толстыми стеклами очков. У него были крохотные седые усики, красиво гармонирующие с белым молитвенным платком на плечах. Он был в коричневом костюме с коричневым галстуком и желтым жилетом под пиджаком. Продолжая улыбаться, он протянул свою морщинистую лапку.

— Меня зовут Соломон, — сказал он.

— Рад познакомиться, — сказал Малони, — мистер Соломон…

— Пойдемте, я дам вам Сидур, — сказал Соломон. — Вы живете где-то рядом?

— Нет. Дело в том…

— Вы меня Простите, Мелински, — сказал Соломон, — но вы забыли надеть свою ермолку. — И он похлопал себя по голове.

Малони секунду колебался. Но затем, подумав, что обнаженная голова может осквернить храм, и совершенно не желая оскорбить ни Соломона, ни тем более Бога, он поспешно надел шапочку и сказал:

— Мистер Соломон, понимаете…

— Знаете, мы ведь ортодоксы, — сказал Соломон.

— Нет, я этого не знал.

— Да, ортодоксы. И вы, наверное, думаете, что особенно здесь было бы легко найти десять человек для миньяна, верно?

— Да, так мне кажется, — сказал Малони.

— Особенно на шабат[10].

— Да, тем более на шабат.

— На самом деле это очень трудно. Поверьте мне, вы представляете собой настоящую митсва[11].

— Гм…

— Вы еще не взяли талис. Возьмите его поскорее. У Голдмана не хватает уже терпения. Мы здесь ждем с семи часов утра.

В наше время религия — трудное дело. Всем все равно, никто не приходит молиться, только старики, которые постепенно вымирают. Смотрите, нам пришлось уже послать кого-нибудь на улицу найти еврея, чтобы мы могли помолиться! — Он сокрушенно покачал головой.

— Понимаю, — сказал Малони, до которого действительно стали доходить их сложности, вызывая его искреннее сочувствие.

Соломон снял с полки один из шелковых платков и накинул ему на плечи.

— Не стесняйтесь, — сказал он, — мы все знаем, что вы здесь чужой. — Он улыбнулся. — В том, чтобы помолиться с чужим человеком, нет греха.

— Да, наверное, — сказал Малони.

— Я дам вам Сидур, — сказал Соломон, семеня к полке с книгами у левой стены комнаты. — Вы помните древнееврейский?

— Ну… нет… нет. К сожалению, не помню. Дело в том, мистер Соломон…

— Ну, это не важно, здесь есть параллельный текст на английском, так что вы сможете следить за службой. Кроме того, вы все это вспомните. Вы даже удивитесь, до чего легко вы вспомните древнееврейский.

— Действительно, если это произойдет, я сильно удивлюсь, — сказал Малони.

— Почему? Когда последний раз вы были в храме?

— Когда умер Файнштейн.

— Исидор Файнштейн из Вашингтон-Хейтс?

— Нет-нет, Абрахам Файнштейн из Гран-Конкур.

— Я вам скажу: для того чтобы человек молился, не нужно ждать, пока кто-то умрет. Тогда уже слишком поздно, вы меня понимаете?

— Полагаю, вы правы, — сказал Малони.

— Пойдемте, пора начинать. Голдман хорошо читает молитвы. Он мог бы быть хазаном[12].

— Мистер Соломон, — сказал Малони. — Все-таки я считаю, что должен вам сказать…

И вдруг он услышал вверху, на улице, тяжелые шаги. Он замер. Старики уже расселись по стульям и наблюдали за Голдманом, стоявшим спиной к ним перед алтарем и положившим на него большую книгу. В комнате царила благоговейная тишина, все ждали начала молитвы. И в этой тишине раздался голос не Голдмана, а К., доносящийся с улицы через открытое окно.

— Куда делся этот ублюдок? — кричал он, и эта фраза прозвучала непристойно и кощунственно в молитвенной тишине.

— Может, он вон в том магазине, вон там, на той стороне? — спросил Пэрсел. — Как думаешь, он не там?

— Не знаю, давай посмотрим.

— Подожди… А это что за дверь?

Малони затаил дыхание.

— По-моему, синагога, — сказал К.

— Тес…

— Я ничего не слышу, — сказал К.

— В том-то и дело. Разве синагоги не для того, чтобы в них молились?

И в этот момент (Малони готов был расцеловать его!) Голдман начал нараспев декламировать первые слова службы. Его старчески дребезжащий голос звучал ясно и торжественно, казалось, самый воздух помещения вибрировал в такт ритму древнего языка. Слова молитвы возносились над головами стариков, покрытых своими молитвенными платками, улетая к небесам сквозь высокие открытые окна.

— Я говорил тебе, что это синагога, — сказал К.

— Все-таки давай проверим этот магазин, — сказал Пэрсел.

Малони облегченно перевел дух.

— Страница одиннадцатая, — прошептал рядом с ним Соломон.

Малони напряженно прислушивался к удаляющимся шагам.

Заглушая их, поднимался кверху звучный голос Голдмана и ответные песнопения старых иудеев. Он открыл одиннадцатую страницу. Каждая страница, оказывается, была разделена на две части: справа текст был напечатан на древнееврейском, слева — на английском.

— Вот здесь, — сказал Соломон и указал нужную строчку в английском тексте.

Малони сразу понял, что, несмотря на английский перевод, ему будет трудно следить за службой: его отвлекала мелодия незнакомого языка, на котором Голдман возносил древние молитвы Богу, отчасти перебиваемый невнятными ответами молящихся, — он вдруг подумал, а где же раввин, разве в синагоге не должно быть раввина? Соломон, исполненный горячего желания помогать пришельцу, переворачивал за Малони страницы, указывая ему на нужные строчки, и Малони каждый раз кивал и пытался вчитаться в английский перевод молитвы, пока наконец совсем отчаялся уследить за смыслом. Тогда он решил вести свою собственную службу, потому что ему было неприятно, что суббота проходит впустую. Он стал наугад листать сборник молитв и выяснил, например, что молитвенный платок на его плечах называется «талит» (хотя в произношении и Голдмана и Соломона оно звучало как «талис»). Он был поражен значимостью чисел в нитях бахромы, оказалось, четыре нити отделялись от остальных, затем плотно обвивались вокруг оставшихся семи, после чего завязывался двойной узел. Затем получившийся шнур обвивался еще восемь раз и закреплялся вторым двойным узлом; еще одиннадцать раз и снова узел, еще тринадцать раз и последний двойной узел. Оказывается в этой таинственной хитроумной системе нитей, перехватов и узлов был заложен глубокий смысл. Он упорно пробивался сквозь дебри приводимых древнееврейских символов и наконец понял, что в этой системе зашифровано самое главное понятие иудаизма, а именно: «Бог един», и что в общем количестве нитей и узлов содержится указание на число 613, что составляет сумму 248 позитивных и 365 негативных заповедей Торы[13]. Что такое Тора, он не знал, но был невероятно изумлен высокой математической точностью и логикой этой религии. Он так увлекся сведениями о талите (нужно будет сказать Соломону, как правильно его произносить), что не заметил, как молящиеся встали, и присоединился к ним, только когда Соломон потянул его за рукав.