Герой туманной долины - Пола Гарнет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шеннон смотрел на нее. Делла сделала шаг назад, попыталась улыбнуться, пряча грусть — той все же удалось просочиться, — и обернулась к нему: утомленная и слишком серьезная, слишком взрослая для той Деллы, которую Шеннон успел узнать.
Желтое свечение ослабло, не било в глаза и не ослепляло — оно висело размытыми сполохами за ее спиной, заставляя видевшего его юношу беспокоиться.
«Твоя мечта, какой бы она ни была, не может угаснуть, Делла Хармон», — мысленно воззвал к девушке он, не замечая, как сползаются к переносице брови, как опускается замученный взгляд.
— Никогда не хотел играть, мистер Паркс?
— Не думаю, что подхожу для театра, — печально рассмеялся, качая головой, Шеннон.
— О, перестань. — Делла махнула рукой, пытаясь улыбнуться. — Театру нравятся заплутавшие.
Он прокашлялся, делая вид, что не замечает бегающий взгляд девушки, лицо которой омрачили новые тени — тени вины и смущения.
— Неужели это так видно? — запросто спросил он, вспоминая данное себе слово — быть честным с ней, не ожидая понимания и на него не надеясь; быть честным просто так, потому что с ней этого хотелось до дрожи.
— Ты закрылся для себя, мистер Паркс, а для других закрыться забыл, — пожала ставшими деревянными плечами Делла.
— Может, я просто для тебя закрываться не стал? — почти подмигнул он, выдавливая что-то наподобие улыбки.
— Тогда, — девушка довольно развела руками, — мне очень приятно. Спасибо за доверие! Хотя что с тебя взять — ты же прозаик: доверюсь всему миру, но только не себе! — Она сдавленно засмеялась. — Так у вас вроде заведено?
— У них, — поправил Деллу Шеннон, пряча руки в карманы — не знал, куда деть дрожащие от необъяснимого волнения пальцы.
Девушка обернулась к зрительному залу. Спрятала взгляд так же, как друг, рассматривая запылившиеся носки ботинок, зажмурилась и, наверное, тихо ругала себя за неконтролируемый поток слов, который вел разговор не в то русло, который ломал и портил то хрупкое, что им обоим едва удалось создать.
Шеннону впервые хотелось уйти. Махнуть рукой на декорации, ставшие предлогом для встречи с Деллой, придумать важную причину и, устроившись в кресле троллейбуса, колесить по городу весь день. Впервые хотелось уйти и перестать любоваться желтым свечением, потому что опутавший его туман вдруг перекинулся и на него, словно выбрал новую жертву. Делла будто бы тоже стала странником в долине, полной густого смога.
— Почему «у них», мистер Паркс?
— Я больше не писатель, — проговорил он так уверенно, как только мог, но вышел все равно сдавленный стон.
— Ты этим горишь. И только лишь этого мне достаточно, чтобы с уверенностью сказать — однажды ты вернешься к словам.
— Если они пожелают вернуться ко мне, — отозвался Шеннон, проводя руками по лицу, разворачиваясь на пятках. Ноги силились уйти.
Он сказать хотел давно, но не так, не в лицо и не в спину — изложить все на бумаге, чтобы спрятаться за страницами, чтобы списать свою боль на боль героя, добавив ремарку о вечном «совпадение с реальными лицами является чистой случайностью» и со спокойной душой вернуться в панцирь.
Делла его план разбивала безжалостно, рвала на части, даже не догадываясь об этом, она говорила то, что видела, и неведомым образом заставляла также отвечать ей той правдой, которую Шеннон лелеял внутри годами.
Он давно бросил писательство. Слова просто не хотели выходить из-под пера, словно растворились, оставив лишь немое напоминание в виде пустоты там, где должны были продолжаться строки.
— Ты больше не можешь писать, да? — тихо спросила Делла, не оборачиваясь.
— Не могу, — признался он, запрокидывая голову, до боли вглядываясь в свет софитов.
— Я тоже не могу играть, — хмыкнула девушка. — Пусть по моему счастливому лицу и не скажешь, но… Больше не могу.
Шеннон вздрогнул и замер. Он перестал теребить пачку сигарет в кармане, перестал покачиваться на месте — застыл так же, как застывал заглохший «Форд» Камерона в самый неподходящий момент.
А Делла продолжала:
— Знаешь, мистер Паркс, что книги, что театр — проводники правды. Нам с тобой нужно честно поговорить с собой и ответить на вопросы: зачем я — писатель и зачем я — актриса? Тогда все станет ясно.
Время тянулось, но Делла не торопилась, всматривалась в зрительный зал, не замечая, как с каждой минутой все больше дрожали ресницы и все ниже опускались уголки поджатых губ. Она потеряла свою отдушину — театр. Тот отвернулся от нее точно так же, как от Шеннона отвернулись буквы.
— Делла? — позвал Шеннон девушку, когда та начала покусывать щеки изнутри, стараясь не заплакать.
— Я больше не могу играть, мистер Паркс. — Делла всхлипнула, и он подался вперед, проклиная мир за то, что прикоснуться к ней все так же не может. — Что бы я теперь ни делала, как бы усиленно ни вживалась в роль — все не то.
— Все вернется, — проговорил Шеннон, вставая за ее спиной, стискивая зубы от злости и кривясь от измывающихся над сердцем невидимых когтей. — Все обязательно вернется.
Он произносил слова, которые хотел услышать сам: мечтал, что их скажет кто-нибудь, кто понимает, как рыдает загубленная душа, что потеряла свой голос, как чувствует себя прозаик, который не может писать, или актер, у которого не выходит играть искренне.
— Ты этим горишь, — прошептал он, повторяя ее собственные слова, и вздрогнул от того, как она обхватила себя руками, вероятно, надеясь на объятия, которых Шеннон ей дать не мог. — И лишь этого мне достаточно, чтобы с уверенностью сказать: однажды ты вернешься к сцене, и она примет тебя.
— Они примут нас, — вторила девушка.
— Примут, когда мы будем готовы, — добавил он.
Осознание такой простой истины не приходило резко и неожиданно — оно словно выходило из-за занавеса, мягко, еле ступая, и легкой улыбкой напоминало: если сейчас сказанному значения и не придадут, то спустя время обязательно вспомнят о том, что произнесено. Не всегда следует бороться и не всегда следует сбивать ноги в кровь в попытке убежать от ужаса, который дышит в спину. Стоит принять все и взглянуть этому страху в глаза — тогда он растворится.
Делла обернулась к Шеннону, смахивая выступившие слезы, и улыбнулась так же, как раньше
