Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Больше всего на свете Фридрих Вильгельм ненавидел то, что он называл «болтать». Для него это означало «быть недовольным, критиковать, перечить». «Он не болтун» — это стало высшей похвалой в годы правления Фридриха Вильгельма. Если король в чем-то не был уверен, плохо разбирался в теме или был вынужден считаться с чужим мнением, он тут же приходил в замешательство, терял решительность и позволял собой манипулировать — часто вопреки своим собственным интересам. Так он обращался с женщинами в юности, не умея ухаживать за ними, и так же он поведет себя — это мы еще увидим — во внешней политике и в дипломатии, то есть на зыбкой почве, где нельзя маршировать. Но, управляя государством, воспитывая своих подданных, он чувствовал себя как дома, не допуская даже малейшего неповиновения. Никакой «болтовни»! Его дом, его двор, его страна — все это было для него одним и тем же. С самого начала он твердо решил радикально преобразовать прусский мир, сформировав его заново по двум законам, которые он, наряду со страхом Божьим, считал наивысшими, — законам бережливости и порядка. Он считал себя наместником Бога в Пруссии, и все здесь должны были слепо повиноваться ему. Под его началом все государство должно было двигаться вперед, как батальон: ровными шеренгами, плечом к плечу.

Между Маасом и Мемелем действовала только одна власть — его собственная. Кто был «болтуном», тот был бунтовщиком. Всегда добиваться своего король привык, еще будучи кронпринцем, и никто не мог преградить ему путь. Став королем, он тем более не собирался считаться с чьими бы то ни было правами или желаниями. Разбирался ли кто-то в государственных делах лучше, чем он? Имел ли кто-нибудь взгляды на экономику и финансы, хоть в чем-то сходные с его взглядами? Говорить об этом хотели все, и все всё портили своей болтовней. Это он уже знал. В стране самые разные люди болтали четверть века, толкая его слабого отца на совершенно безумные поступки, развалив государство до основания и нажившись на этом, а потом умыли руки. Ну уж нет! С этим покончено навсегда. Во Фридрихе Вильгельме глубоко укоренилось сознание неограниченной королевской власти и неограниченной королевской ответственности. И он будет использовать власть. Страна и люди — вот тот податливый материал, из которого он, король, создаст образцовое государство — себе на радость и всем, кто будет послушен и беззаветно трудолюбив, на благо.

Мы уже знаем, что Фридрих Вильгельм не всегда обедал во дворце, а иногда захаживал и в дома простых бюргеров, чтобы побеседовать с хозяйками кухонь. Но еще больше он любил ходить на обеды к своим вельможам или к иностранным послам. Он знал, угощение будет небедным. И, сидя в гостях, рассматривал подаваемые деликатесы, радостно подсчитывая, сколько он на этот раз сэкономил. Так же охотно король приходил незваным гостем на те свадьбы и крестины, где намечался роскошный стол. Такие праздники обходились, как правило, в полтысячи талеров — и Фридрих Вильгельм оценивал ущерб, который был бы ему нанесен, случись этот пир в его дворце. Если он обедал у своих офицеров в отсутствие дам, то для его развлечения приглашались актеры, арлекины, шуты. Бывало, сам король вскакивал с места и показывал фокусы. Но наибольшую радость он испытывал, когда «на десерт» хозяин приводил пару новобранцев. Фридрих Вильгельм срывал с себя салфетку, стучал ложкой по столу в такт солдатским шагам и громким голосом отдавал строевые команды.

При всей своей жадности король не терпел ее в своем окружении. Один из генералов, убежденный холостяк, постоянно сокрушался, что не имеет собственного хозяйства и поэтому не может пригласить короля в гости. Тогда Фридрих Вильгельм предложил ему отобедать у Николаи, владельца гостиницы «Португальский король», стоявшей как раз напротив дворца. У этого Николаи, мечтательно говорил король, подают лучшую в городе капусту, и он бы с радостью отведал ее еще разок. Генералу пришлось понять этот намек и пригласить короля на обед в гостиницу. Сияющий от радости король явился на обед с огромной свитой. Обед вылился в роскошное пиршество. Король отпускал комплименты жене хозяина, так замечательно все приготовившей, а хозяину подарил свой миниатюрный портрет, чтобы тот носил его подобно ордену. Наконец генерал спросил счет. «Без вина, что мы выставили в подарок, по гульдену с человека», — ответили ему. Генерал выложил два гульдена и сказал: «Вот гульден за меня, а вот гульден за его величество. Другие господа, которых я не приглашал, пусть платят за себя сами». Остолбеневший было король через мгновение расхохотался: «Ну, молодец! Я хотел его надуть, а он надул меня». Король заплатил за всех. Но эту шутку он больше не повторял.

Мы уже знаем о прогулках верхом, совершаемых Фридрихом Вильгельмом после обеда, дабы осмотреть поля или сады. Нередко он также ходил по улицам Берлина или Потсдама пешком, в сопровождении дежурного адъютанта. Улицы мгновенно пустели; каждый, издалека увидев короля, бежал домой или забивался в ближайший угол. Заметив беглеца, монарх приказывал адъютанту привести его. И несчастный представал перед королем, устраивавшим ему строгий допрос. Если ответы королю нравились, он тут же добрел и начинал говорить на берлинском уличном жаргоне. Если до него доносились крики мужа и жены, ругавшихся у себя дома, он немедленно вторгался в их квартиру и мирил их с помощью палки, не щадя спин ни мужа, ни жены. После этого он брал с них клятву в том, что впредь они будут жить в мире, любви и согласии. Заметив, как женщины на рынке часами праздно сидят в ожидании покупателей, он издал распоряжение, согласно которому торговки были обязаны вязать в течение часа, расходуя фунт шерсти. Работать должны были все, каждую руку полагалось занять делом. Бить баклуши, валять дурака в его стране запрещалось. Стремление запрячь всех превратилось, в конце концов, в маниакальную идею. И тогда светлые берлинские головы придумали, как обмануть короля. Однажды два акцизных чиновника отправились пить пиво и были остановлены на улице королем, гневно спросившим их, почему они смеют шляться по улицами в рабочее время. Те нахально ответили, что идут по следу мошенников, собирающихся ограбить казенную кассу, и попросили немедленно отпустить их, дабы они успели схватить негодяев. Фридрих Вильгельм, восхищенный рвением чиновников, тут же записал их фамилии и распорядился повысить им жалованье. Над чем они и посмеялись в ближайшей пивной.

Когда Фридрих Вильгельм стал старше и благодаря своей склонности к чревоугодию изрядно располнел, прогулки были заменены послеобеденным сном. Уже достигший 35-летнего возраста, король садился после обеда на деревянную скамеечку в спальне своей жены, приваливался к стене спиной и через несколько секунд крепко засыпал. Софья Доротея сидела у окна, умирала от скуки и возмущенно закатывала глаза, когда ее муж начинал слишком громко храпеть. К 1723 году у них было уже семь детей — Вильгельмина (род. в 1709), Фридрих (1712), Фридерика Луиза (1714), Филиппина Шарлотта (1716), Софья (1719), Ульрика (1720) и Август Вильгельм (1722). Сидя здесь же, дети едва дышали, потому что при малейшем звуке отец тут же хватался за лежавшую рядом буковую палку. Они забирались под огромную материнскую кровать и шушукались там. Через час король просыпался и шел в свой кабинет, где два-три часа работал вместе с тайными советниками. Эти часы посвящались прежде всего финансовым вопросам королевства, и монарх, снова надевший нарукавники, сидел за письменным столом и исследовал колонки цифр вдоль и поперек — суммировал, умножал и вычитал, бил от радости кулаком по столу, обнаружив прибыль, поступившую в государственную казну. «Денег не давать», — снова и снова писал он резолюции на предложениях, казавшихся ему нерентабельными или плохо продуманными с финансовой точки зрения. И уж совсем безжалостно писал он свое «Non habeo pecunia» («У меня нет денег») на бесчисленных прошениях, ежедневно слетавшихся на его стол и содержащих просьбы о деньгах, деньгах и еще раз деньгах.

Денег просила, конечно же, и его собственная семья. Заносчивая Софья Доротея, гордившаяся родительским домом, в 1714 г. удостоенным британской короны, неустанно критиковала «политэкономию» своего мужа. Между супругами постоянно происходили сцены, королева пускала в ход слезы. Но Фридриха Вильгельма они совершенно не трогали. Он овладевал своею «Фикхен» и снова делал ей ребенка. И когда Софья Доротея опять беременела — а беременна она была почти всегда, да еще надо учесть послеродовой период, — ее склочность объяснялась очень просто. Нет, бережливость короля начиналась в его собственном доме! Как нам известно, в 1706 г. штат придворных Фридриха I требовал 376 000 талеров. От этой суммы Фридрих Вильгельм оставил чуть больше двадцати процентов: расходы королевского хозяйства могли составлять лишь 78 000 талеров в год. И ни пфеннига больше! Еще 72 000 составляли карманные и дорожные деньги. Таким образом, общая сумма расходов на двор составляла 150 000 талеров, тогда как в 1712 г. — 600 000. Ни один княжеский дом Европы, даже дом самого захудалого князька в империи, не существовал на такие спартанские суммы.