Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир

Анна тоже с трудом разогнулась, и в спине ее что-то захрустело.

— Потому, девка, он еще сто таких, как ты и Надька, ухайдакат. Вот и подумай, нужно мне тако щастье али нет. По карману ли цена. По рылу ли каравай. По тебе дак без Клавы мир стоит. А по мне дак — мир на Клаве держится.

— Так чего тогда…

— Эх, девка. Щастья-то нет — ни тама, ни здеся. А щастья-то хоцца.

Мой следователь и я сидели у постели то ли умирающей, то ли раздумывающей, помирать ей или нет, Анны. Следователь задавал ей вопросы, а она дышала на него жаром своих воспаленных глаз, по радужкам которых прошла граница между тем и этим миром.

И молчала.

— Не готова она еще, — буркнул следователь и стал собираться.

Я тоже приготовился было уходить, потому что чувствовал, как мешаю остальным женщинам, но тут дверь палаты распахнулась и появилась Наська, на руках которой сидел ребенок (имени я в прошлый раз не удосужился спросить). За Наськой в палату зашел опухший и типично виноватый муж.

Мальчуган попросился на пол и забегал между кроватями, перебегая от одной постели к другой. И как воскресли, как помолодели и похорошели эти приговоренные к смерти и приготовившиеся к ней женщины. Как с отвращением, пусть на минуту, они отбросили всякие мысли о старухе с косой. Как потянули свои морщинистые, пораженные артритом руки к маленькому, но крепко сбитому малышу, сновавшему между уродских кроватей.

И даже Анна, когда Наська с мужем и ребенком покинула палату, а я дождался их ухода, потому что не мог оторвать глаз от этой картины… Так вот, даже Анна приподняла кисть, больше напоминающую корягу, нависшую над темной рекой, и покрутила суставом на сотую долю оборота, словно бы над темной рекой пронесся ветер.

Не надо войн, революций. Надоело.

Просто нарожайте детей и принесите их к Белому дому.

Принесите и положите перед охраной.

Пусть орут.

Миллионы.

Миллиарды.

Здоровых, крепких младенцев.

От которых хочется жить.

У нас не так.

Снуют между рядами бездельников упырихи с презиками.

А «наглых» сперматозоидов, которые поняли, что они в ловушке, и в отчаянном прыжке пробили смерть, воняющую химическими заменителями клубники, на выходе ждут рыночник, торговец спиртом, дилер, сутенер, а если и это «не поможет», — безымянный убийца с булыжником в руках.

Копаю грядки на своем вот уж два года как холостяцком огороде.

С женой мы развелись, потому как я был застукан с поличным, на месте преступления, и сказать, что, мол, я тут в трамвае катаюсь, язык не повернулся.

И все ради кого…

Эх! Хорошо, что не разлетелась эта история по городу.

Жена вот прямо как узнала, так чемоданы собрала — и адью.

Как не бывало.

А я остался, подлый и одинокий.

Анна, помню, от души повеселилась надо всей этой историей:

— Проводил свою я клячу,

У ворот стою и плачу:

«Ой ты, милая моя,

Подь ты на хрен от меня…».

Сиделка позвонила мне примерно в половине пятого дня.

— Что? — выдохнул я в трубку.

— Вроде получше стала. Слушай, тут дело идет к выписке. Ты бы сходил, похлопотал, чтобы оставили на платной койке. Куда тебе такой довесок? Не к мужу ведь в дурдом ее отправлять.

И я ходил, хлопотал, оформлял бумаги.

Потом заскочил к самой Анне.

Старушка у меня порозовела.

Я помог ей сесть, вернее, просто приподнял ее на подушке.

— Надоела я вам всем… — неожиданно выдала Анна поток связной речи.

— Да ладно ты… — Я положил руку на ее невесомое, птичье плечо. — Выздоравливай, давай. У нас с тобой на лето ведь планы, забыла? Нам жить и картошку копать…

Соседка покачала головой, и трудно было понять, не забыла она о планах или им не суждено будет сбыться.

Анна и Моль сидели на скамеечке у забора и смотрели на огород.

Марья хлопотала в доме. Последнее время она отдалилась от двух своих новых подруг.

А огород был красив. С ровными рядками картошки, выполотыми грядками с луком и свеклой, редисом и морковью, укропом и петрушкой.

— Славно потрудились, — вырвалось у Моли. — Эх, бабка, жалко,  сигарет у тебя нет. Покурить хоцца.

— Так ты у подруги стрельни.

— У Марьи? Курит, что ль, курва?

— Зачем у Марьи…

Солнце зашло за тучи.

Моль продиралась через лес на единственный огонек среди первородного мрака.

У костра сидела Надька. И в то же время не Надька. Что-то изменилось в ней. Она была словно старше себя на пару месяцев. И когда Моль присмотрелась, то поняла, что именно в Надьке было не так. Вернее, именно так, как и должно быть. У Надьки появился маленький, еле заметный животик.

— Моля, ты куда делась? Парни тебя искать побежали, да тоже заблудились, наверно, — хихикнула Надька. — Садись греться. Я уж изготовилась в город ехать. Страшно тут. Сгинули, думаю, все вы, что ли?

— Слышь, Надька…

Тут голос у Моли дрогнул, и она неожиданно сгребла подругу в крепкие, неженские объятия.

— Наденька ты моя… Не ходи никуда. Я уйду, а ты не ходи. Сиди тут, слышишь? Просто — не смей.

Надька кивнула:

— Ладно, ладно. Чего разоралась?

Потом опустила голову на плечо Моли, тут же засопела и даже негромко всхрапнула…

Моль снова ринулась через лес.

Обдирала с себя одежду, кожу, исступленно шептала: «Господи, вынеси. Вынеси меня, Господи. И вынести, Господи, пособи…».

Наконец выскочила на дорогу.

Анна светила фонариком:

— Скорее, скорее.

Из темноты на них летела машина, большая машина. Моль махнула рукой, и тут же раздавался визг тормозов. Фонарик погас.

— Подвезти, красавица?

— Да, подвезти, — хрипло выговорила Моль.

— Куда?

— В Воронье Поле.

— В Воронье Поле — это можно. Это нам как раз по пути. Полезай в машину.

Моль обернулась, угадала в темноте крестовый взмах легкой, почти птичьей руки и взлетела в салон…

Когда она отняла свое мертвое лицо от липкой грязи, кто-то утер ее и погладил по голове.

Открыв незрячие глаза, она увидела саму себя, такой, какую видела во сне и так хотела увидеть в жизни.

— Привет, сестренка, — улыбнулась ей девушка в белом платье. — Вставай, некогда разлеживаться. Работы — непочатый край. Я на секунду, повидаться и сказать, что горжусь тобой.

Последующая сцена сестринских объятий, поцелуев и слез была бы чересчур трогательна, чересчур сентиментальна даже для людей. А что говорить об ангелах? Но все разом оборвалось, когда поблизости раздался явственный, полный отчаяния крик:

— А-а-у-у-у…

Телефонный звонок разбудил меня утром.

Звонила сиделка.

— Что?

— ВСЕ.

— КАК!?

— Только что. Приходи.

Через полчаса я уже бежал по больнице.

— Говорят, всю ночь стонала, — рассказывала сиделка, пока я собирал личные вещи Анны в огромный черный пакет.

Анна лежала, с головою накрытая белой простыней.

— Не говорила ничего? — почему-то спросил я.

— Одно слово. В самом конце. Странно так… Приснилось ей, наверно, что-то.

— Какое слово?

— КАМАЗ.

Я заорал, выхватил из кармана телефон и бросился в коридор.

— Молодец какой! Переживает! Племяннице торопится сообщить! — неслось у меня за спиной по палате.

Я действительно переживал и торопился сообщить, но только не о смерти Анны, которая и была здесь единственным молодцом. И не ее племяннице.

— Слава, КАМАЗ! Ты понял?.. Ты понял, Слава? КАМАЗ… КАМА-А-АЗ!!!

— …мать, мать, МАААТЬ…

А потом нахлынуло.

Я сидел, словно пораженный ударом палицы в самое темя, и ждал ритуальщиков.

— Не грусти!

Я повернул голову вправо.

На меня смотрела темная седая женщина, лежавшая под капельницей.

— Не грусти, — повторила она.

И поведала мне все то, что рассказала ей Анна в горячечном бреду  и чего никому живому не дано было видеть в Аннином доме. Про Моль, и Марью, и страшного толстячка с мертвыми глазами, и прибранный огород, который остался ждать тех, кто придет и будет собирать урожай. Оставалось только верить или не верить этой истории. И я поверил. Потому что нельзя было не поверить ей…

Через час пришли ритуальщики. Взялись за простыню, гикнули, рванули… Что-то потекло на пол. Тело переложили на носилки. Только это была уже не Анна. Это было то, про что сама она говорила с усмешкой: «Как сдохнет старая кляча, заройте в землю».

Беременная медсестра попросила меня открыть форточку.

Мой знакомый следователь с запыленными и бесконечно усталыми глазами сидел напротив меня в деревенском доме, курил сигарету за сигаретой и рассказывал, рассказывал, рассказывал изнанку жизни:

— Конечно, Иванов сразу его вспомнил. Но, самое главное, его вспомнил и описал урка из красных жигулей. Память у зонаря, особенно такого, который даже для своих ниже уровня плинтуса, фотографична. Секунда на встречке. Единственная встречная машина за полчаса! Еще и поэтому запомнил, бродяга! И рассказал! Да еще и добавил: «Экс-пи-ди-тор, мля. Скажешь потом, куда его отправят. Я на зону шепну. Девку… жалко. Хоть кто-то на меня как на человека посмотрел. А я ее на убой…». Впрочем, это уже лирика. Что сошлось: продуктовая фура на основе  КамАЗа. Зеленого цвета. Дальше — дело техники. Нашли мы водителя этой фуры. Такой… Обаятельный толстячок, сыплющий анекдотами и веселыми историями из жизни. Только вот экспертиза показала, что в машине этого толстячка побывала Моль. Да он особо и не отпирался. Что была в машине. Бессмысленно потому что, не дурак. А уж когда мы глубже копнули… Он сам с пятьдесят третьего. Был судим за изнасилование. И знаешь когда?