Новый Мир ( № 9 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда?
— В шестьдесят восьмом.
— Господи! Так ведь ему…
— Пятнадцать лет. Групповое. Во всех формах. И несовершеннолетней девушки. У друга была подруга. В нее и влюбился маленький, толстый и очень жестокий мальчик. Ревновал. Мучился. Злился. И отомстил. Грязная история в подвале многоэтажного дома. И потом — сорок лет тишины. Классика жанра: вышел, «образумился», устроился на хорошую работу, дальнобойщиком. Прекрасный послужной список. И систематическое напускание своего подростка на тех двуногих, что просительно стоят на трассе. Понимаешь, о чем я?
— Понимаю.
— Не исключаю возможности, что Моль — далеко не первая пассажирка этого оборотня. Но факты — вещь упрямая…
— Машина, девка, трах.
— Ну и дом, семья, работа. Вот так он и жил.
— И ладно бы только он…
Толстячок чистосердечно признался в том, что посадил в машину пьяную девушку, но она постоянно крутила ручку двери, это привело к открыванию последней и выпадению девушки на дорогу. От попутчицы сильно пахло перегаром, поэтому толстячок не стал ей помогать, а сел в КамАЗ и уехал. У него самого дети, не чета этой…
А почему она оказалась на обочине, да еще и в грязь лицом была вдавлена? Так пьяная. Отползла, наверное, с разбитой башкой — и вдавилась.
Не он же волок и без того мертвую девочку к луже, держась за кроссовки синего цвета, отчего один кроссовок слетел — и он тянул ее за другой?
Конечно, его все-таки посадили.
Закон справедлив.
Разумеется, его посадили ненадолго.
Фемида гуманна. Однако он остался лежать на полке ее ведомства...
На случай выпадений новых девушек из кабины зеленого КамАЗа, везущего людям липкую сладкую жрачку и теплое вонючее пиво.
В одной из психиатрических больниц недели через три после того, как Анну «зарыли в землю» произошел необычный случай.
Один из психов, находящихся в этих стенах пожизненно, пошел ночью в туалет, но, не дойдя до дверей, вдруг упал на колени и рухнул дальше, вперед, в небытие.
Говорят, что когда он лежал в казенном костюме в таком же казенном гробу и когда этот самый казенный гроб навсегда закрыли казенной крышкой, — то в этот момент Гешка, так называли его здесь все, перестал выглядеть психом и казенным. В это мгновение на мужицки красивом и сильном лице его, при желании, которого не было у притомленных духотой могильщиков и которое было у стоящих за их спинами настоящих психов, можно было увидеть подобие домостроевской суровой улыбки.
На перемене ко мне подошла Маслова и в сотый раз сказала, что ей нужно со мной поговорить.
Так получилось, что в этот момент в кабинете мы были вдвоем.
— Валяй, — с видимым безразличием ответил я.
— Я просто хотела сказать… Я хотела сказать… Я…
— Да говори ты, чего как ребенок.
— Я не ребенок. Это у меня будет ребенок.
— ???
— Я просто хотела сказать, что у нас с вами будет ребенок…
Примерно то же самое сказала Надька выпущенному на свободу Коляну сразу, как только он переступил порог следственного изолятора.
А Брагина, зараза, никому ничего не сказала, а просто заявилась первого сентября в лицей с большим-пребольшим животом.
По моим подсчетам, десять девочек, которые учились в этой группе, за последующие после истории с Молью три года родили десять детей.
Каждый, знаете ли, по-своему побеждает кошмары.
— Рядом с Анной похоронена целая семья, — сказал я молодой жене, которая ждала меня у кладбищенской оградки, по старинному поверью не заходя внутрь. — Есть и детская могилка. На ней выведено: «Младенец Николаевский».
Жена промолчала.
Впереди был хлопотный день.
Нужно было ехать в деревню, копать картошку.
В пустой дом въехали мужчина, женщина и ребенок.
Неделю они осваивались на новом месте.
А на восьмой день в доме появилась старушка.
Старушка вошла в дом без стука, прямо во время завтрака. И по тому, что между стуком входной двери и открыванием двери внутренней, ведущей на кухню, прошло около минуты, мужчина понял, что старушка прислушивалась.
Разговор во время завтрака был горячим.
Мужчина твердил женщине, что необходимо утеплить чердак и забетонировать пол в подвале.
Женщина возражала, что в первую очередь гораздо важнее повесить занавески на окнах.
Ребенок говорил, что сначала нужно сделать ему качели, такие, как в детском парке. Но, поскольку говорить он еще толком не умел, мама поняла это по-своему и впихнула в рот малышу ложку овсяной каши. Мальчик запротестовал. Мужчина стал доказывать, что сын просил на самом деле соку. Ребенок выплюнул сок. И новоселы не самым дружелюбным образом уставились друг на друга.
Тут-то и приспела старушка. Маленькая такая. Полуторка. Худая, как жердь. И заговорила басом:
— Здравствуйте, миряне!
Первым она стала устанавливать отношения с мужчиной.
— До вас тут жили, — уже обычным, окающим голоском начала старушка, робко подсев к столу и не спеша взять придвинутую радушной молодухой чашку.
— Жили, — кивнул мужчина.
— Вот-вот. А я при них, — сообщила старушка.
— В смысле? — не понял отец семейства.
— Помогала.
— Домработница, что ли? — несколько беспардонно бухнул мужчина.
— Нет. Член семьи, — чинно ответила старушка и принялась за чай.
Мужчина и женщина переглянулись.
«Не вздумай, — можно было прочитать во взгляде мужчины. — Не вздумай завязывать с нею знакомства. Старая карга сядет на шею и не слезет».
«Ну разве нам помешает, — говорил взгляд женщины. — Ну разве нам помешает… Одна! Маленькая! Старушка! Которая наверняка умеет топить печки и печь пироги…»
Все решил ребенок, который смотрел-смотрел на старожилку — и вдруг захохотал.
Старушка показала на него скрюченным, похожим на корень дуба пальцем, тоже захихикала и взяла из сахарницы маленькую конфетку.
— Заходи, бабушка, в гости, — сказала напоследок женщина.
— Дак уж чего… — заскромничала старушка.
— Не раньше десяти, — внес свое слово мужчина.
Бабушка лукаво посмотрела на него, на малыша, на женщину, на почти не тронутую миску с овсяной кашей — и ретировалась.
На кухне вышла заминка.
Между тем, как стукнула внутренняя дверь и входная, планета Земля успела родиться и погибнуть несколько раз.
Лужанское воскресенье
Мидянка Петро Мыколайович родился в 1959 году в закарпатском селе Широкий Луг. После окончания филологического факультета Ужгородского университета вернулся в родное село, где и поныне работает школьным учителем-словесником. Автор более десяти поэтических книг, множества эссе. Лауреат Шевченковской (государственной) премии 2012 года. Переводился на ряд европейских языков. В российской журнальной периодике публикуется впервые. См. статью Владимира Ешкилева о поэзии Петра Мидянки («Новый мир», 2012, № 1, стр. 194 — 197).
Петро Мидянка — возможно, самый удивительный из современных украинских поэтов. Вот уже три десятка лет он живет в родном карпатском селе и преподает в школе язык и литературу. Но удивительно не это. Удивителен язык его стихов. Оставаясь в рамках нормативной украинской грамматики, он насыщает, расцвечивает свои стихи множеством диалектных слов. Западноукраинские диалекты — русинский (в сербской Воеводине признанный одним из официальных языков), лемковский, гуцульский, бойковский, покутский — для жителя Центральной Украины звучат в лучшем случае экзотически, а то и просто непонятно. Казалось бы, поэт, обращающийся к диковинным и малопонятным для большинства соотечественников лексическим пластам, вряд ли будет пользоваться большой популярностью. Но Мидянку украинский читатель стихов знает, любит и не без удовольствия занимается расшифровкой его речений — благо Интернет служит для таких штудий неоценимым подспорьем. Возможно, признание этого «экзотического» поэта широким кругом украинских любителей словесности связано с неуклонным ростом интереса к украинскому языку (для многих, прямо скажем, не вполне родному), украинской истории и, в частности, к запутанной, драматической истории и причудливым языковым пластам карпатского региона. В двух словах об особенностях карпатских диалектов не скажешь; история края сложилась так, что эти диалекты испытали и польское, и словацкое, и немецкое, и румынское, и венгерское влияния.
Я взялся переводить Мидянку по двум причинам. Во-первых, его стихи мне нравятся — и множеством отчетливых реалий, и внятностью, компактностью в сочетании с формальной изощренностью, да и в пресловутых диалектизмах есть для меня особая прелесть. Во-вторых — мне часто доводилось слышать, что эти стихи непереводимы...