Ким - Редьярд Киплинг

— Женщина с гор из Дальхуси, матушка. Держи свою красоту в тени, о расточительница наслаждений. — И он проехал дальше.

— Вот именно такого сорта, — она приняла рассудительный вид и набила рот жвачкой, — такого сорта должны быть люди, наблюдающие за правосудием. Они знают страну и обычаи страны. Другие, только что приехавшие из Европы, выкормленные белыми женщинами и научившиеся нашим языкам из книги, хуже чумы. Они вредят правителям. — Потом она рассказала всем длинную-длинную историю про невежественного молодого полицейского, который обеспокоил одного маленького горного раджу, ее двоюродного брата в девятом колене, по какому-то пустячному делу, и закончила цитатой из какого-то произведения, ни в коем случае не благочестивого.

Потом ее настроение изменилось, и она послала конвойного спросить ламу, не подойдет ли он к повозке, чтобы поговорить о религиозных вопросах. Ким отошел в сторону и принялся за свой сахарный тростник. Более часа широкополая шляпа ламы казалась луной, проглядывающей сквозь дымку. Ким слышал только, что старуха плакала. Один из слуг почти извинился за свою грубость накануне, сказав, что он никогда не видел своей госпожи в таком кротком настроении, и приписал это присутствию незнакомого духовного лица. Лично он верил в браминов, хотя знал, как и все в стране, их хитрость и жадность. Но так как брамины только раздражали своим попрошайничеством мать жены его господина, то, когда она прогнала их, она рассердилась так, что прокляла весь конвой (вот главная причина, почему охромел задний вол и сломалось в прошлую ночь дышло), теперь он готов признать всякое другое духовное лицо в Индии или вне ее. Ким подтверждал его слова, кивая головой с глубокомысленным видом, причем обратил его внимание на то, что лама не берет денег, а стоимость пищи ламы и Кима окупится сторицей тем счастьем, которое будет с настоящего времени сопутствовать каравану. Он также рассказал о городе Лагоре и спел песенки, вызвавшие смех конвоя. Как городской житель, всегда хорошо знакомый с песенками модных туземных композиторов, Ким имел значительное преимущество перед людьми из маленького селения за Сахаруппором, но он предоставил им самим прийти к этому заключению.

В полдень они свернули на обочину, чтобы поесть. Еда была вкусная, обильная и хорошо поданная на чистых листьях, вдали от пыли. Остатки, соблюдая все правила, отдали нищим, и затем все уселись, чтобы насладиться продолжительным курением. Старая дама удалилась за свои занавески, но очень свободно вмешивалась в разговор своих слуг, причем те рассуждали и противоречили ей, как это делают все слуги на Востоке. Она сравнивала прохладу и сосны Кулу с пылью и манговыми деревьями юга, рассказывала о старых местных богах в краю, где были владения ее мужа, сильно бранила табак, который курила, ругала и браминов и, не стесняясь, рассчитывала на появление многочисленных внуков.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вот я вернулся в отчий дом,

Накормлен, узнан и прощен.

Любимым сыном признан вновь —

Отец мне возвратил любовь.

Телец заколот для меня…

Но корм свиней мне боле мил,

Мне свиньи — лучшие друзья,

И в хлев готов вернуться я.

Процессия снова лениво и медленно двинулась в путь, вытянувшись в струнку. Старуха спала, пока не добрались до следующей остановки. Переход был очень короткий, до заката оставался целый час, и Ким стал придумывать развлечения.

— Почему бы не присесть и не отдохнуть? — заметил один из конвойных. — Только дьяволы и англичане ходят взад и вперед без всякого толку.

— Никогда не дружи с дьяволом, обезьяной и мальчиком. Никому не известно, что они сделают, — сказал его товарищ.

Ким презрительно отвернулся — он не желал слышать старого рассказа о том, как дьявол играл с мальчиками и раскаялся в этом — и лениво побрел по дороге.

Лама пошел за ним. В течение всего дня, как только появлялась река, он подходил, чтобы поглядеть на нее, но ни разу не находил указаний на то, что нашел свою реку. К тому же удовольствие поговорить с человеком разумным и сознание, что благородно рожденная женщина относится к нему с почтением и уважением, как духовному советнику, несколько отвлекало его мысли от поисков реки. Он приготовился провести многие спокойные годы в искании. У него не было нетерпения белого человека, а только глубокая вера.

— Куда ты идешь? — крикнул он Киму.

— Никуда особенно, немного прогуляться. Все это, — Ким раскинул руки, — ново для меня.

— Она, без сомнения, умна… и проницательная женщина. Но трудно размышлять, когда…

— Все женщины таковы. — Ким говорил так, как мог бы сказать Соломон.

— Перед монастырем была большая площадка, — пробормотал лама, перебирая сильно потертые четки, — каменная. На ней я оставил след моих ног, расхаживая взад и вперед вот с ними.

Он стукнул четками и начал читать: «Ом мани падме ом», благодарный за прохладу, тишину и отсутствие пыли.

На равнине один предмет за другим привлекал праздный взгляд Кима. В его странствованиях не было никакой цели, просто архитектура хижин показалась ему новой и он хотел поглядеть на них поближе.

Они вышли на большое пастбище с группой манговых деревьев в центре, коричневое и пурпурное при послеполуденном свете. Киму показалось удивительным, что в таком удобном месте не было ни одного жертвенника: мальчик в этом отношении был наблюдателен, как жрец. Вдали, по долине, шло четверо людей, один за другим. Он приложил руки к глазам и заметил, как медь сверкала на солнце.

— Солдаты! Белые солдаты! — сказал он. — Посмотрим.

— Всегда встречаются солдаты, как только мы пойдем одни. Но я никогда не видел белых солдат.

— Они не делают вреда, когда не пьяны. Спрячься за этим деревом.

Они встали за толстыми стволами в тени громадного мангового дерева. Две маленькие фигуры остановились, другие две неуверенно пошли вперед. Это был авангард подходившего полка, высланный, по обычаю, чтобы найти место для лагеря. Они несли пятифутовые шесты с развевавшимися флагами и перекликались друг с другом, идя по равнине.

Наконец, они вошли, тяжело ступая, в рощу манговых деревьев.

— Здесь или где-нибудь вблизи я думаю поставить палатки для офицеров под деревьями, а остальные могут расположиться около. Нашли ли место для обоза?

Они крикнули вдаль товарищам, и грубый ответный крик тех дошел до них слабым и смягченным.

— Ну, так ставь значок тут, — сказал один из солдат.

— Что это они готовят? — сказал пораженный лама. — Это великий и страшный мир. Какой девиз на этом знамени?