Ночные туманы - Игорь Всеволжский

* * *

Сева сказал мне и Васо:

- Лишних людей спишите на берег. Увидите сигнал - идите за мной.

Он сунул в ящик толстый конверт. Встретив мой недоумевающий взгляд, сказал:

- Тут все, что может подмокнуть... Деньги, сберкнижка и прочие радости берега. В море они лишь обременяют, не правда ли? Кстати, - продолжал он небрежно, - я давно собирался оставить все это хозяйство у Шурочки... Команды завтракали? Хорошо отдохнули? Ну, будьте готовы...

Его катер пошел навстречу грозной опасности. Громады кораблей, казалось, насторожились, ожидая, что он вызволит их из плена. Город, непривычно затихший, лежал на холмах.

Сотни настороженных глаз следили с бортов кораблей за еле приметной голубой точкой, скользившей по бухте, прислушивались к далекому реву моторов, ожидая неизбежного взрыва. Но взрыва не было. Катер на полном ходу разворачивался, шел по своему следу, опять разворачивался - и за кормой взлетал гребень ослепительной пены. Я понимал, что они чувствовали там - Сева и его краснофлотцы. Понимал это ожидание взрыва...

Вдруг все взметнулось, окуталось грязью, пламенем.

Неужели конец? Водяной столб осел, катер вынырнул, понесся, описывая виражи, едва прикасаясь кормой к воде. И вот еще один смерч, другой, и пламя, и дым...

Расчет оказался точным.

А вот и сигнал "Следуйте за мной". Мой катер сорвался с места. Моторы взревели. Нас обдало волной, и мы вымокли сразу до нитки. Мы шли на предельной скорости, видя смерчи за катером Гущина. За нами мчался Васо. Горячий ветер оглушил нас. Мы объяснялись лишь жестами. Стакан Стаканыч вытирал со лба кровь.

Мы утюжили взбудораженную взрывами бухту.

Удар - и нос катера глубоко нырнул в воду. Люди покатились по палубе. Я сильно ударился головой. Очнулся, заметил сигнал "Следовать за мной к месту стоянки".

Я пристроился в кильватер катеру Гущина. Мой катер подозрительно кренило на левый борт. Рядом очутился Васо, готовый помочь мне в беде. Я заметил стоявшие на пристани машины с красными крестами, увидел горнистов на больших кораблях, игравших большой сбор.

На палубах кораблей выстроились команды. И они кричали со всей силы молодых легких "ура". Всеволод поднял руку к шлему. Мы с Васо - тоже. Первый раз в жизни в нашу честь сыгран был большой сбор, выстроены команды и сотни людец прокричали "ура".

С этого дня ни один человек не называл Гущина сумасшедшим.

Разминирование бухт закончили тральщики.

Корабли вышли в море.

А Сырин ходил именинником, будто он был всему зачинателем.

- Видали, товарищи? - возмущался Васо. - Любит чужими руками жар загребать.

- Погоди, не то еще будет, - поддразнил его Сева.

Уезжали из города женщины, ребятишки. Большие белые теплоходы стали походить на угольщиков. Они гремели якорными цепями и уплывали на Кавказ, сопровождаемые катерами-"охотниками". На одном из таких теплоходов ушли в Батуми и Шурочка, и Мефодий Гаврилыч. Там должны были развернуться ремонтные мастерские. Фелицата Мартыновна покинуть свой Севастополь наотрез отказалась ("Здесь родилась, здесь и умру").

И осталась на Корабельной. Прощание было трогательным.

- Прощай, Фелицата, может, и не придется нам свидеться, - сказал грустно Мефодий Гаврилыч. Фелицата заплакала.

Теплоход поздним вечером, в темноте, медленно вытянулся за боковые ворота. Его сопровождали "охотники".

На Приморском бульваре стоял стон и плач. Батуми в те дни казался другим краем света.

(Перед этим провожали "Абхазию". На ней тоже уходили женщины, дети. На траверзе Ялты ее настигли торпедоносцы. Один огнем конвоя был сбит, другой торпедировал транспорт в упор).

Перебазировались на Кавказ и большие корабли. Бухта почти опустела. Мы настолько привыкли к налетам, бомбежкам, к бою зениток, к вою санитарных машин, что наступавшая изредка тишина нам казалась опасной.

По-прежнему мы сопровождали транспорты, встречали приходившие с продовольствием и оружием корабли. Иногда нам удавалось их отстоять, иногда они загорались и, пылая ярким пламенем в ночном море, привлекали к себе внимание новых летчиков.

Я поражался, как Всеволод ориентировался в тумане, застилавшем все море. Он всегда шел уверенно, подбадривая меня зеленым своим огоньком. Катера выдерживали дикую качку, волны хлестали в лицо, краснофлотцы валились с ног, вода заливала моторы. Севу прозвали "асом дальней разведки". Все, начиная с боцмана Стакана Стаканыча и кончая молоденьким матросиком Кедриным, считали, что с Гущиным не пропадешь ни в какой беде. Так и получилось, когда я в тумане наткнулся на затонувшее судно и катер мой стал тонуть. Я был ранен.

Сева перескочил к нам на борт, приказал заложить пробоину шинелями и бушлатами, выкачивать воду, и катер благополучно добрался до базы.

Сырин "заболевал" всякий раз, когда мы выходили в опасные походы. "Заболел" и в тот раз, когда мы побывали в порту у врага и поставили у него под носом мины.

От нас корреспонденты ничего не добились. Но Сырин дал интервью: выходило, что успех был достигнут под его руководством. Васо негодовал, Сева посмеивался. И только любимцу нашему, поэту Алымову, шепнул, чтобы тот не упомянул, чего доброго, в своих стихах Сырина. Стихи Алымова на флоте любили и знали их наизусть:

Для всех наступил испытания час:

Защитник Отечества каждый.

Трус умирает тысячу раз,

Герой умирает однажды.

Алымов читал и шутливые стихи, веселившие краснофлотцев:

Что ж ты, Вася, друг большой,

Зря себя так мучишь?

Если любишь всей душой,

Весточку получишь.

Этот неунывающий человек был настоящим бойцом.

Среди адмиралов и среди краснофлотцев у него было много друзей. (Мне привелось с ним встретиться после войны. Вспомнили прошлое. Он обещал приехать на Черное море, но вскоре погиб в Москве по несчастной случайности.)

Наши моторы были изношены, борта катеров залатаны. Нам было приказано забрать раненых и перебазироваться в Батуми. Под покровом ночи мы, нагрузив катера до отказа, покинули Севастополь. Я забежал к Фелицате Мартыновне. Она наскоро завернула что-то своему старику в узелок, просила передать, что жива. В это время грозно загремели зенитки, и весь домик Куницыных осветила повисшая над Корабельной стороной "люстра".

Фелицата Мартыновна обняла меня и горько заплакала.

- Чует мое сердце, не увижу я своего старика. - Щеки ее были мокры. Пусть Гаврилыч шарф теплый носит, ему простужаться вредно. Присмотри, Сережа, за ним.

- Присмотрю.

- На тебя одного я надеюсь. А ему скажи, чтобы обо мне не тужил.

Тяжело было уходить с Корабельной.

Мы совершили переход в тихую погоду, темными ночами. Розовым солнечным утром очутились на подходе к бухте, окруженной горами. На берегу наших раненых ждали санитарные машины. Над белыми кубиками домов висели аэростаты заграждения, на набережной было много военных. В бухте прижались к причалам несколько кораблей, один из них - инвалид-крейсер с оторванным носом.

На бульваре аджарцы пили из крошечных белых чашечек кофе, совсем как в шестнадцатом, когда мы, мальчишки, искали пароход, на котором мечтали уйти в Севастополь.

Сдав раненых, катера развернулись и подошли к Морскому вокзалу, в пакгаузах которого размещались теперь мастерские.

- Шурочка! - закричал Сева. Он перепрыгнул на стенку и схватил в объятия жену. Она была в кителе с погонами техник-деятенанта, в беретике с серебряным "крабом". Он целовал ее жадно...

- Как Вадимка?

- Растет, - поправила Шурочка свой берет. - Ты, что же, ремонтироваться пришел?

- Так точно.

- Отремонтируем. Здравствуйте, Сережа. Рада вас видеть. А вот и Мефодий Гаврилыч.

- Ну, как там у нас в Севастополе? - спросил торопливо подошедший Куницын. Я протянул ему узелок.

- Жива?! - воскликнул он радостно.

- Ну конечно, Мефодий Гаврилыч!

- А я-то уж думал... - и старик протер запотевшие очки. - Ну, как она, Фелицата?

Он никак не мог справиться с туго завязанным узелком.

- Мы тут под пальмами жаримся, а Фелицата, сердешная... Корабельная-то наша цела?

Я успокоил его, сказал, что Корабельная пострадала меньше всего.

Тем временем подогнали краны, и катера наши очутились на стенке. Боцман и краснофлотцы подбили клинья под блоки. Мефодий Гаврилыч, уже успокоившись и рассмотрев содержимое узелка, подозвал подручных. Пожилой бородач волок за собой длинный шланг пневматического молотка.

- Подлечим катерки ваши, да и вам, думаю, подлечиться придется: врачи здесь строгие! - сказал Мефодий Гаврилыч. - Живем, хлеб не даром жуем!..

Повсюду вспыхивали зеленоватые огоньки электросварки. Под катерами, под сейнерами, на палубах кораблей суетились люди в рабочих комбинезонах.

- Заменяем стволы, обшивку, моторы, - пояснил Мефодий Гаврилыч.

Разместив команду на берегу, в каменных белых казармах, мы со Всеволодом пошли к Шурочке.

Она жила неподалеку от порта, в узкой, заросшей глянцевитой зеленью улице. Все казалось здесь удивительным: и невзрытые мостовые, и дома с неразбитыми стеклами, и аккуратненькие калитки. Нас встретила хозяйка-аджарка, приветливая и загорелая. Вадимка возился во дворике с сыном хозяйки и долго не шел на зов.