БРЕЖНЕВ: ПРАВИТЕЛЬ «ЗОЛОТОГО ВЕКА» - Сергей Семанов

Бесспорно, что наиболее решительным сторонником снятия Хрущева был жесткий и последовательный (хоть и скрытный после XX съезда) Шелепин. Его правой рукой был давний соратник по комсомолу и доверенное лицо Семичастный, возглавлявший в ту пору КГБ. Как бы не потрепал Хрущев это ведомство, но охрана Кремля, ЦК, госдач и всех членов высшего руководства была по-прежнему возложена на эти органы. Как и правительственная связь. Ясно, что решение высшего партийного ареопага практически проводили люди с Лубянки.

Шелепин, уже давно бывший на пенсии, рассказал о последних перед Октябрьским пленумом ЦК переговорах среди членов Президиума: «Разговор пошел так: надо Никиту Сергеевича вызвать и поставить перед ним вопрос. Это было накануне. До его приезда мы же почти два дня заседали, все обсуждали, как Хрущева вызвать. Вопрос «снимать — не снимать» не стоял. Он возник только на самом Президиуме. Речь шла о том, чтобы пригласить его и поговорить. Вроде Подгорному и надо звонить. Но он накануне разговаривал с Хрущевым. И Подгорный отказывается: «Я не буду звонить, а то вызову сомнения, я с ним недавно разговаривал, ничего не было, а тут вдруг — вызываем». Решили, что позвонит Брежнев. И мы все присутствовали, когда Брежнев разговаривал с Хрущевым. Страшно это было. Брежнев дрожал, заикался, у него посинели губы: «Никита Сергеевич, тут вот мы просим приехать… по вашим вопросам, по вашей записке». А Хрущев ему что-то говорит, но мы не слышим что. Положил Брежнев трубку: «Никита Сергеевич сказал, что он… два дня, и вы уже там… обоср… вопросов решить не можете. Ну ладно, вы мне позже позвоните, тут Микоян, мы посоветуемся». В этот же вечер Брежнев снова позвонил. Тот сказал: «Хорошо, прилечу я». 12-го вечером собрались все члены, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК. <…> Долго уговаривали Брежнева позвонить по ВЧ — вызвать Хрущева из отпуска. Брежнев трусил. Боялся. Не брал трубку. Наконец его уговорили, и он, набрав номер, сообщил Хрущеву о готовящемся Пленуме.

Хрущев: «По какому вопросу?»

Брежнев: «По сельскому хозяйству и другим».

Хрущев: «Решайте без меня».

Брежнев: «Без Вас нельзя».

Хрущев: «Я подумаю».

Видимо, уже в Пицунде Хрущев догадался, что его ожидает по прибытии в столицу. Все прояснилось уже на аэродроме — главу партии и государства встречал лишь шеф КГБ да безвластный заместитель Хрущева по его должности «президента» Георгадзе. Все было ясно. Хрущева отвезли прямо на заседание Президиума, где все его ждали в полном составе. Хрущев не сопротивлялся. Об этом сохранилось выразительное свидетельство очевидца, тогда Первого секретаря компартии Украины П.Я. Шелеста. Был он человек простой и бесхитростный и на вопрос о тех событиях ответил искренне и даже душевно:

«Скажу… Самые тяжелые испытания я перенес. Самые тяжелые. Потом Никита Сергеевич говорит: «Ладно, дайте мне пару слов сказать на Пленуме». Тут Брежнев: нет; Суслов: нет, нет. И у Никиты Сергеевича полились слезы… Просто градом… слезы… «Ну раз так, что я заслужил, то я и получил… Хорошо. Напишите заявление, я его подпишу». Все. И заявление писал не он… Не помню кто, потому что тяжело было смотреть… Андрюша, я до сих пор вижу лицо Хрущева в слезах. До сих пор. Умирать буду, а это лицо вспомню».

Более сухо и с твердой политической оценкой высказался тогдашний Первый секретарь Москвы Николай Егорычев, деятель шелепинского типа, тоже молодой и очень способный (вскоре Брежнев не случайно освободился от их обоих!). Через четверть века после событий он так отвечал на вопросы газетного корреспондента:

«Дело вовсе не в «заговоре» против Хрущева, а в том, что он сам вел дело к своему освобождению, что ЦК, избранный на XXII съезде партии, нашел в себе силы освободить своего Первого секретаря, не дав возможности разрастись его ошибкам. Но, разумеется, пленум надо было готовить, а это дело непростое, в известной мере опасное. Однако большинство членов ЦК были внутренне готовы к такому обсуждению, в чем я лично убедился, когда беседовал накануне пленума с членами ЦК Келдышем, Елютиным, Кожевниковым, Костоусовым и некоторыми другими. Могу лишь добавить, что сам Брежнев в начале октября очень напугался, узнав о том, что Хрущев обладает какой-то информацией на этот счет, и никак не хотел возвращаться из ГДР, где находился во главе делегации Верховного Совета СССР.

— Вы помните, как это происходило?

— Конечно. Четырнадцатого октября прошел пленум, где Хрущева и освободили, как было сказано в постановлении, «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Сам он на пленуме присутствовал, но не выступал. Просто было зачитано его заявление.

Суслов сделал доклад, и вопрос поставили на голосование…

— Кто-нибудь выступал еще?

— Нет, никто.

— Странно. Столько претензий накопилось к Хрущеву, и вдруг никто не захотел высказать их в открытую…

— Думаю, что такое желание было у многих. Я, например, был готов к выступлению. Но перед самым пленумом мне позвонил Брежнев, который был в то время на положении второго секретаря ЦК, и сказал: «Мы тут посоветовались и думаем, что прения открывать не следует. Хрущев заявление подал. Что же мы его будем добивать? Лучше потом, на очередных пленумах, обстоятельно обсудим все вопросы, а то, знаешь, сейчас первыми полезут на трибуну те, кого самих надо критиковать…»

— Леонид Ильич — лидер?

Он никогда не был лидером ни до, ни после октябрьского Пленума. Так уж сложилось, что, когда освобождали Хрущева, другой кандидатуры, достойной этого высокого поста, просто не оказалось. В узком кругу друзей я тогда говорил: Брежнев не потянет…»

Ход знаменитого на весь мир Октябрьского пленума ЦК КПСС долгое время был неведом для советских граждан, даже партийный актив о том не был поставлен в известность. Вот почему в народе ходило множество сплетен и пересудов. Теперь выяснилось, что ничего такого уж особенно драматического не происходило. Пожалуй, наиболее лаконично и точно рассказал о том популярнейший деятель хрущевских времен Алексей Иванович Аджубей. О нем стоит кратко напомнить.

Был он выходец из простой семьи, окончил в 1952 году МГУ факультет журналистики и тогда же стал мужем старшей дочери Хрущева Рады Никитичны. Сплетни о его еврейском происхождении, обильно распространенные в те годы, не подтверждаются. Он был баловнем судьбы, типичным советским плейбоем, человеком несомненно способным, но полным либералом и западником по мировоззрению. Он и подталкивал тестя, на которого имел влияние, в ту сторону. Сперва он был главным редактором «Комсомольской правды», проявив на том посту незаурядные способности журналиста-организатора, потом стал редактором «Известий», при нем, в нарушение всех партийных норм и традиций, именно эта газета стала главной в стране. На XXII съезде партии он сделался даже членом Центрального комитета. Зазнавшись, стал вести себя самоуверенно и даже развязно, что было слишком уж заметно.

Приводим воспоминания Аджубея о ходе Октябрьского пленума:

«Первым появился Брежнев, за ним Подгорный, Суслов, Косыгин. Хрущев замыкал шествие. За столом Президиума сидел, опустив голову, не поднимая глаз; он стал как-то сразу совсем маленьким, вроде даже тщедушным…

Доклад, а точнее сообщение, о решении Президиума ЦК сделал Суслов. На моей памяти он в третий раз выступал в качестве великого инквизитора, обрекающего вероотступника на заклание. Он был «запевалой» в деле маршала Жукова, затем — секретаря ЦК Фурцевой, наконец-то, добрался до главного еретика, посмевшего покуситься на святая святых — великие принципы марксизма-ленинизма.

Выступление Суслова заняло минут сорок. Он не стал утруждать себя перечнем конкретных обвинений. Заострил внимание собравшихся на том, что вот-де Хрущев превратил Пленумы ЦК в многолюдные собрания, а на Пленумах нужно вести сугубо партийный разговор; давал слово не только членам ЦК, и те не всегда могли пробиться на трибуну. Старый аппаратчик бередил честолюбие таких же, как он. Апеллировал к некой касте неприкасаемых. По ходу его выступления раздавались злые реплики: «Этому кукурузнику все нипочем!», «Шах иранский (?!), что хотел, то и делал», «Таскал за границу свою семейку», и что-то в том же роде. Из выступления Суслова получалось, что Хрущев нарушал ленинские нормы работы Президиума ЦК и Пленумов.

Слушали все это люди, совсем недавно славившие Хрущева именно за ленинский стиль работы, научный подход к партийным и государственным делам. Никто не задал докладчику ни одного вопроса, не захотел взять слово. Двумя-тремя фразами Суслов коснулся и моей персоны. «Подумайте только, — с пафосом воскликнул он, — открываю утром «Известия» и не знаю, что там прочитаю!» Суслов привык знать заранее все…

Завершая короткое заседание октябрьского Пленума ЦК в 1964 году, Брежнев сказал не без пафоса: вот, мол, Хрущев развенчал культ Сталина после его смерти, а мы развенчиваем культ Хрущева при его жизни».