Поляна, 2013 № 02 (4), май - Журнал Поляна

На Кавказ

До Грозного ехали поездом. В дороге объелись и обпились до невозможности.

Скоро город, еще час-другой пути.

Капитан Рыков, огромный уральский мужик, уписывая куски буженины толщиной с палец и полбуханки бородинского ради легкой закуски, рассказывал не спеша:

— В первую чеченскую пацанов набрали необстрелянных, шалопаев — только что из-за парты. Какие из них вояки? Автомат держать не умеют… Когда шли колонной, да вдруг стрельба или рванет где, — им интересно, — дивятся, на броню лезут, на капоты становятся, шеи вытягивают. Тут-то их, голубей, и щелкают. Пока поймут, что к чему, так уж двоих-троих срежут. Прямо из домов стреляли по нам. Пальнешь в ответ из башни — дом в решето. Затихнут на время… Был у меня в ту пору боец Каюмов — салабон, чурка нерусский, все ходил, бычки подбирал. Молился не по-нашему. На рынок его, бывало, пошлешь, напутствуешь по-отечески, мол, надо то-то и то-то. Он: «А деньги дашь?» — «Чего? — спросишь. — Какие деньги? Да были б деньги — сам бы сходил! Вперед, боец!..» Час нет, два нет, потом глядишь, топает, несет. Словом, добытчик… Так вот, раздобыл он где-то зимой банку тефтелей в томате. Спрятал в снег. Ну, что называется, зажал. Ночью пришел в каптерку. А банка заледеневшая — так не съешь. Поставил ее на электроплитку и пригрелся в уголке, задремал, сучонок. Я сплю, все спят, офицеры дрыхнут, вдруг бабах! Взрыв!.. Что такое? Нападение! Тревога! Рота в ружье!! Влетаем в каптерку, смотрим, все стены, потолок, все в кровищи… Разорвало бойца… Майор кричит: «Рассредоточиться, занять оборону! Доложить в штаб полка о нападении!» Вдруг в углу что-то зашевелилось. Майор пистолет выхватывает: «Стоять! Стреляю!» А оттуда слышится, мол, не стреляйте, это я… Глядим, вылезает из-под стола окровавленный боец Каюмов. Мы к нему. «Что? Ранен?» — «Нет», — говорит. «А кровь чья?» И тут банку раскуроченную нашли, а в ней остатки тефтелей в томате! Глянули, электроплитка аж малиновая стала… Тут все поняли, яснее ясного картина… Я беру салабона за шкирку, — он мне пониже груди был, — ах ты гаденыш, ты чего тут устроил?! Он жмется, я, мол, ничего, задремал… Ах, ты задремал?! Ах, ты тефтелей захотел… Решил, значит, в один хавальник все слопать! Всем отбой, салабону каптерку чистить. Как очистит — пусть опять чистит…

С тех пор он вроде как сам в себе замкнулся. Дашь ему подзатыльник — даже не посмотрит, как раньше — со страхом, а голову свою круглую опустит, исподлобья зыркнет. Посылали его как прежде на добычу. Русского пошлешь — украдут или зарежут, а этого чуть ли не бесплатно одаривали. Отъелся он за пару месяцев, плотный стал, морда с отливом, косится злобно, но молчит, носит исправно.

А под конец зимы исчез. То ли убили, то ли сбежал. Неделю ждали, что «духи» голову подкинут. Не подкинули. А еще через неделю снайпер чеченский объявился. Да по ночам, сволочь, стал так донимать, словно знал, в какое время куда стрелять надо.

От казармы до сортира через весь плац топать… Вот по плацу снайпер и бил наугад в темноту, а то по крыше казармы начнет стрелять — пули об бетон, как гайки стучат. Не уснешь… От тамошней воды, да пуще от страха животами все мучались. А кому охота под пулями бегать? Прикинули — откуда бьет? Вокруг нас дома низкие. Одна только высотка на весь район. Ясно, значит, оттуда работает, либо из окна, либо с крыши.

Собрали группу — человек десять, я старший, — и к высотке. Всех жильцов, кто там был, перетрясли, с каждым поговорили. Зачем, спрашиваем, нам ответный огонь открывать? А ведь можем… Но что будет, если, скажем, мы из танка да по дому? Кому попадет — неизвестно. Сдайте снайпера, знаем — отсюда работает. Молчат. Некоторые, видим, сами не прочь в нас пострелять, а другие чеченов боятся. Да тут одна тетка сказала, что, мол, недавно стал приходить, чужой, раньше не видели его. Приходит вечером, как стемнеет и на крышу лезет. Просила не стрелять из танков, у нее окна как раз в нашу сторону смотрят. Она и ночевать боится, только и ждет, что вот-вот шарахнут. На ночь уходит к сестре, та через квартал живет.

Оставили в ее в квартире бойцов, на чердаке засаду устроили и возле дома, чтоб никто предупредить не успел снайпера. Сижу я в кустарнике, только стемнело, гляжу, топает; и уж больно походка знакомая, но узнать не могу, брода густая, голова бритая… А он шасть в подвал. Вылезает — в руках винтовка. Я по рации ребятам передаю: встречайте, мол, родимого… И сам за ним следом — в подъезд. А там уж шум. Стали брать гада. У него винтовка — с ней на лестнице не повернешься. Бросил он ее, нож выхватил, — тут его и шлепнули. У кого-то из ребят нервы не выдержали. Припомнили ему ночные страхи. Он и пикнуть не успел, как мордой о бетон шваркнулся. Перевернули, посветили, так и есть — лежит перед нами бывший доблестный боец Каюмов, а ныне вражеский снайпер и моджахед…

А высотку эту потом все-таки взорвали…

Капитан Рыков вытер руками сальные губы, стряхнул крошки с колен…

За окном проплывали грязные пустыри, бетонные сваи, брошенные полуразрушенные дома. Поезд подходил к Грозному…

Полет

У вокзала ждали подрыва; составы регулярно шли под откос. Но на сей раз обошлось…

Дальше вертолетом. Внутрь железного пинала с винтом набилось человек десять новичков — сонных, опухших, молчаливых.

— Менты? — обернувшись, спросил летчик.

— Опера, — отозвался Казаков.

— Ага! — кивнул летчик. — Кому-то в голову пришла светлая мысль наладить в горах розыскную работу — так, ребята?

«Вертушка» взревела, качнулась, задрала хвост и понеслась, бешено кренясь на виражах. Казаков перекатывался от одного борта к другому, как мыло в корыте, порой различая каждый камушек на мелькавшем в иллюминаторе горном кряже…

Внезапно болтанка прекратилась, корыто еще раз качнуло и стукнуло о землю. С позеленевшими лицами вывалились на белый свет потрепанные бойцы.

Двое летчиков уже курили возле машины.

— Нормально долетели», — усмехнулся один.

— Даже странно, — кивнул другой.

«Как же они обычно летают?» — думал Казаков, заходя под бетонные своды укрепления.

Трое суток опера допивали оставшуюся водку. Ночами по бетонной крыше щелкали пули, словно это мальчишки, сидя на окрестных деревьях, кидались камушками. В ответ с грохотом огрызалась в сторону гор артиллерия. Снаряды проносились над казармой и рвались вдалеке.

На четвертый день Казакова уже видели на плацу. Страх притупился. Могучий Кавказ, далекий, невидимый из Москвы, теперь был повсюду, нависал над головой, заслоняя небо и свет, грозя величественно, страшно и красиво.

Обстрел

Обстрел начался внезапно. Первая мина ухнула на плацу. За ней, взбивая бетонную крошку, посыпались еще и еще. Воздух наполнился пороховой гарью. Бойцы нырнули в укрытия.

На плацу остался лежать кто-то из контрактников — он подтянул ноги к животу, перевернулся на левый бок и замер.

— Эй!.. — крикнул Казаков. — Живой?..

— Судьба… Теперь жди пока стихнет… А может, сам выползет… — проворчал прапорщик Баранов, хмурый мужик лет сорока, начхоз укрепрайона. Он сидел на шершавой цементной стяжке рядом с Казаковым и курил, тряся пальцами.

— Он же ранен!..

— Сиди, дура… Что ж теперь делать?..

Били из двух или трех стволов, часто и кучно. Чуть только стихло, Казаков рванулся на плац.

— Стой! — Баранов ухватил его за штанину и потянул вниз. — Сейчас опять начнут. Хитрые… И точно — две мины разорвались возле неподвижно лежащего бойца.

— Готово дело… Жаль парня… Хана «контрабасу», лопнули струны… Дите у него и жена остались в Воронеже. Это у нас так контрактников зовут, — пояснил Баранов. — Это не срочники, мать их так, это те, кто за деньгами приехал…

Казаков присел рядом с Барановым. «Вот так, — подумал он, — родился, женился и теперь умер, и ничего не осталось после него… Так и каждый: живет, умирает, и все, что остается от него — это потомство… А что станется после меня? Ничего… Может, кто и будет вспоминать, и то недолго, а там… будто меня и не было вовсе…».

— Дай телефон! — закричал он, повернувшись к Баранову.

— Зачем тебе?

— Дай, говорю!

Баранов протянул трубку. Казаков схватил ее и, тыча непослушным пальцем, набрал номер.

— Алло… А, черт! Сигнала нет!.. Алло!.. Что у тебя за труба?!

— Она здесь не берет, бетону сколько… на плац вылезать надо… — проворчал Баранов.

— Алло, алло, Катя… Слышишь меня?.. Что? Я спрашиваю: слышишь меня? Ничего не понимаю… Ладно… Слушай, Катя, ты должна родить мне ребенка, слышишь? Да!.. Скоро приеду… Что? Не слышишь? Да, это я… Да, все нормально. Алло! Тьфу ты, черт!..

— Жена? — спросил Баранов. — Понятно… А у меня вот нет жены. Как-то не сложилось…

— Вернешься, женишься.