Отторжение - Инна Тронина

— Сейчас, минутку! — И я побежала к коляске.

Там уже собрались тётки и бабки, пытаясь унять мою принцессу. Но та орала всё громче — боялась незнакомых людей.

Но почему Андрей такой злой сегодня? О чём думает? Что вспоминает? О том, как год назад этот тротуар не от дождя намок, а от крови? Здесь нет целых деревьев — в каждое впились пули. Раны ещё не успели нацело затянуться корой. Чем ближе четвёртое октября, тем мрачнее становится Озирский — тогдашний мой командир и спаситель.

Я привезла коляску поближе, и Отка стихла. Стояла и вспоминала Сашу — как он только что обернулся. Особенно поразили его глаза — лихорадочно блестящий левый и стеклянный, правый. Волосы его растрепались, кудряшки прилипли ко лбу. Шёлковый французский галстук съехал набок. Я, конечно, тоже выглядела не лучше. Только испортила хорошие вещи. Могла бы и в старье нарядиться, как положено.

Сколько ещё человека мучить? У него и так уже в черепе пластинка, одного глаза нет, зубы наполовину вставные. И сам он весь в шрамах — я подглядела в щёлку двери ванной. А теперь поехал в «Склиф» вместе с бандитом, которому при задержании ушибли голову об асфальт. Тому-то конвоир положен, а Саша так поедет, один. Если бы не Отка, я сейчас тоже забралась бы в «Форд» с красными крестами.

Помнится, у этого парня, «быка» бандитского, был в руках автомат «Люгер». Из-за него, наверное, и схлопотал по башке. А украшения серебряные — значит, ранг низкий. Те, что поважнее, уже в золоте ходят. Зараза, как грудь болит, и под мышку стреляет! Надо Отку срочно везти домой и кормить. Сама забудешь, так организм напомнит.

— Андрей, ты теперь Сашу в Питер отправишь? — неожиданно для себя самой спросила я.

— Пусть здесь побудет, пока нога заживёт, — милостиво согласился шеф. Похоже, он меня понял. — Вижу, ты не очень хочешь с ним расставаться…

Я не успела ответить, потому что бабка с астрами в руках дёрнула меня сзади за плащ.

— Дамочка, это ваша коляска? Смотрите, пацан ребёнка оттуда вытащил!..

Я обернулась к коляске и увидела, как Божок достаёт оттуда Октябрину. А на меня смотрит зло, исподлобья. Откуда-то появился и Ромка Брагин — в ночном камуфляже. Глаза у него почти совсем бесцветные, и зрачки в них — как гвозди. Вот с этим амбалом никогда ничего не случится. Он будто бы заговорённый. Наёмник, киллер, душегуб настоящий — и хоть бы хны! Когда он только поймёт, что со мной всё глухо? Пусть хоть замочит, но никогда под него не лягу.

Да что с Озирским-то случилось? Он никогда так на меня не смотрел. Наверное, осуждает за нежности с Сашей, за мой последний вопрос. Они с Брагиным ещё как гуляют, а Саше нельзя! Он для них непонятен, непостижим. Серость всегда агрессивна по отношению к уму и душевной тонкости.

Брагин ведь собирался ехать к себе в Смоленск, создавать там филиал агентства. Я уж обрадовалась, честно говоря. Так нет, вернулся и опять начнёт приставать. Теперь уже и в Москве проходу не даст. Смотрит, как зверь — даже кровь в жилах стынет. Но уж, наверное, Озирский его ко мне в квартиру не поселит. И хоть там, но мы с Сашей будем вместе.

Озирский и Брагин принимали поздравления. Кажется, прибыло какое-то милицейское начальство. Сейчас все пенки снимут, а бедный Саша опять ничего не получит, кроме больничной койки. Не умеет человек хватать других зубами за горло, и в том его трагедия.

— Ты зачем чужого ребёнка взял? — строго спросила у Божка какая-то старуха в очках — наверное, учительница.

— Это — моя сестра! — хрипло ответил тот и крепче прижал Отку к себе. — Не видите, как мы похожи?

— А и правда! — присмотрелась старуха в очках. — Тогда извини, мальчик.

— Ничего, бывает, — нехорошо прищурился Божок.

Он смотрел на меня и явно хотел вставить и своё веское слово. Я никогда не говорила гадкому мальчишке, что они с Октябриной — родня. Наверное, сказал Озирский. Отка окончательно успокоилась, снова заулыбалась и нежно обвила ручкой шею братца. Идиллия — да и только. Но надо ребёнка отобрать, потому что Божку нет и девяти лет. Возьмёт и уронит. Он ведь не привык нянчиться с детьми. Братишек-сестрёнок Олег с Татьяной ему не родили.

Я вздрогнула, потому что увидела кусок «спирали Бруно», висящий на ветки дерева. Она тихо звенела, раскачиваясь на ветру. Это такая специальная, режущая колючая проволока, которой был опоясан Дом по периметру. Руками её брать нельзя — только палкой. И Божок с Откой на руках стоял прямо под этой спиралью. Год назад она отгораживала нас от Москвы, от родного дома на Пресне.

Закинув в коляску свисающее оттуда одеяльце, я подошла к Божку. Тётки и бабки за спиной удивлялись — ведь у меня не могло быть такого большого сына. Чего доброго, не захочет отдавать ребёнка родной матери — с него станется. Слишком высокого мальчишка о себе мнения. Правда, не без основания — уже имеет боевой орден.

Признаться, Божка я испугалась даже больше, чем Брагина. Ромка-то кипятился из-за неразделённой любви. Его можно было усмирить в один момент — улыбкой, шуткой, благосклонным вниманием. А вот Руслан Величко никогда не забудет моего предательства. Ведь я свою дочку, его единокровную сестру бросила заходиться в плаче, а сама лизалась с чужим мужиком. А тот и ранен-то был легко.

Я словно разом пришла в себя. Губы онемели, а щёки загорелись. Я была готова просить прощения у этих детей — Руслана и Оты. Как я могла забыть о своём ребёнке? Бросить его, пусть ненадолго, в кустах, где мочатся бомжи? Да и что я знаю о Саше? Где я проверила его чувства? Может, сама придумала, что он смел и благороден?

Но мне не пришлось насильно отбирать дочку у Божка. Подошёл Андрей Озирский и молча взял её на руки. Потом отдал ребёнка мне и процедил сквозь зубы: «Я ещё с тобой поговорю. А сейчас иди домой. Подожди, спрошу, подвезёт ли тебя кто-нибудь — с коляской…»

15 сентября, четверг. Хорошо, что всё обошлось! Саше наложили швы — но не два, а целых шесть. Но в «Склифе» его не оставили, отпустили. Андрей привёз Сашу на джипе в мою квартиру. И уже сегодня, в восемь вечера, мы купали Отку.

Перламутровая розовая ванночка сияла, как раковина Афродиты. Пластмассовые и резиновые игрушки качались на волнах. Отопление ещё не включили, и потому Липка поставила в детской камин — чтобы племянница не простудилась.

Саша, сидя на табуретке, играл с Откой, поливал её водичкой из игрушек. А Липка неожиданно открыла в себе поэтический дар. В ответ на очередное Сашино замечание, она разразилась стихами.

Керимыч в белых брюках,Как капитан из люкаСказал как можно суше«Не лейте душ ей в уши!»

— Слишком много «какаешь»! — фыркнула я.

Саша задал вопрос по делу:

— Из какого люка, Липочка? Как капитан туда попал?

— На корабле есть всякие люки, — безапелляционно отрезала моя сестрица и развернула на руках тёплую пелёнку.

Оставив укутанную дочку в кроватке, в прогретой комнате, я сама отправилась под душ. Потом закрылась на задвижку и стала кормить Отку. Запиралась я не от Саши и не от Липки, а от братьев. Они обожали с гиканьем врываться во время кормления и пугать Отку. Та моментально срыгивала молоко и начинала орать.

К тому же, мне приходилось прикрывать грудь. Я стесняюсь мальчишек, хоть им и по семь лет. Теперь Олесю и Оресту ничего не осталось делать, кроме как сесть за уроки. Липка, под шорох возобновившегося дождя, отправилась жарить картошку и варить сардельки к ужину.

Окно кухни выходит во двор. А моё — зеленоватое от плотных шёлковых штор — на Звенигородское шоссе. Там горят мутные фонари, и бегают люди под зонтами. Отка сосёт жадно, даже сердито. Нужно будет после кормления её взвесить. Кажется, что ребёнку уже не хватает молока. На всякий случай переложила её к другой груди. Доченька тут же вцепилась беззубыми дёснами в сосок. Я закусила губу, прогоняя от себя сладкие, грешные мысли. Вот бы сейчас вошёл Саша, увидел меня такую — кормящую, блаженную, душистую.

В конце концов, каждая женщина имеет в жизни хотя бы нескольких мужчин. И я желаю, чтобы вторым у меня стал Саша Николаев. Чувствую, что именно сегодня я ему отдамся. Сердце ухает в живот, и часто-часто там колотится. Везде бегают мурашки — на веках, на щеках, даже на подошвах.

Я сижу босиком, поставив одну ногу на скамеечку, а вторую опустив на ковёр. Вьющиеся бронзовые волосы сохнут за спиной. Я и мысли не допускаю, что могу Саше не понравиться. На мне — розовый халат — такой же нежный, как мои губы, моя кожа. Странно, что Озирский согласился оставить Сашу тут — до полного выздоровления.

Скорее всего, шеф придумал своему нотариусу новое задание. Саша узнал об этом сегодня утром. С тех пор он отвечает невпопад, смотрит рассеянно, ничего не слышит. Что же Андрей сказал ему? Когда мы следили за бандой на Дружинниковской, Саша вёл себя нормально. А теперь ходит, как в воду опущенный…