Удушье - Чак Паланик

Можно делать всё, что можете вообразить.

Она командовала каждому из клиентов — «Вдох. Теперь выдох».

Можно обладать кем угодно. И где угодно.

«Вдох. Теперь выдох».

С Фэнг Шу она перешла на канализирование. Древние боги, просветлённые воины, умершие домашние любимцы — она их всех подделывала. Канализирование вело к гипнозу и регрессиям в прошлую жизнь. Регрессии людей привели её сюда, к девяти ежедневным клиентам по двести баксов с каждого. К ребятам, торчащим целыми днями в приёмной. К жёнам, которые звонили и орали на маленького мальчика:

— Я знаю, что он здесь. Что бы он там не утверждал — он женат.

К жёнам, которые торчали снаружи по машинам, звонили по автомобильным телефонам и сообщали:

— Не думайте, что я не в курсе, что у вас там происходит. Я следила за ним.

Речь не о том, что мамуля начинала с идеи вызывать мощнейших женщин в истории, чтобы те работали руками, делали минеты, «пятьдесят-на-пятьдесят» и «вокруг света».

Всё накопилось снежным комом. Первый из парней проболтался. Позвонил его друг. Позвонил друг второго парня. Поначалу они просили вылечить что-нибудь приемлемое. Привычку курить или жевать табак. Плеваться на людях. Воровать по магазинам. А потом все хотели только секс. Хотели Клару Боу, Бэтси Росс, Элизабет Тудор и Королеву Шебы.

И каждый день она бегала в библиотеку, чтобы изучить женщин на следующий день: Элеонор Рузвельт, Амелию Ирхарт, Гэрриэт Бичер Стоув.

«Вдох, потом выдох».

Ребята звонили, изъявляя желание отодрать Элен Хэйес, Маргарет Сэнджер и Эйми Сэмпль Мак-Ферсон. Они хотели пялить Эдит Пиаф, Сужурнер Тру и Императрицу Теодору. А маму поначалу очень утомлял тот факт, что всех таких ребят занимали только мёртвые женщины. И то, что они никогда не просили одну и ту же женщину дважды. И то, что сколько подробностей она не вкладывала в сеанс — им хотелось только драть и пялить, пихать и дрючить, долбить, вставлять, трахать, шлёпать, тарить, засаживать, пороть и скакать.

Бывало, иногда даже не хватало эвфемизмов.

Бывает, эвфемизм ближе к истине, чем то, что он скрывает за собой.

И на самом деле всё было вовсе не ради секса.

Эти ребята все как один подразумевали именно то, о чём просили.

Им не нужны были беседы, костюмы или историческая точность. Они хотели Эмили Дикинсон, которая стоит голой на высоких каблуках, — одна нога у неё на полу, а другая закинута на стол, — согнувшись и проводя перьевой ручкой по щели своей задницы.

Они готовы были заплатить двести баксов за то, чтобы попасть в транс и повстречать Мэри Кэссетт в подбитом лифчике.

Не каждый мужчина мог оплатить её сеансы, поэтому ей снова и снова подворачивалась всё та же разновидность. Они парковали свои минифургоны за шесть кварталов и торопились к дому, прикрываясь в тени зданий — за каждым парнем тащилась его тень. Они вваливались в чёрных очках, потом ждали, отгородившись газетами и журналами, пока их не звали по имени. Или по прозвищу. Если мамуле с глупым маленьким мальчиком доводилось как-нибудь встретить их на публике, эти мужчины прикидывались, что с ней незнакомы. На публике у них были жёны. В супермаркете — у них были дети. В парке — собаки. У них были настоящие имена.

Они расплачивались с ней отсыревшими двадцатками и полтинниками из влажных промокших бумажников, набитых запотевшими фотографиями, библиотечными пропусками, кредитными карточками, членскими билетами клубов, правами, мелочью. Обязательствами. Ответственностью. Действительностью. «Представьте», — говорила она каждому клиенту. — "Свет солнца на вашей коже. Представьте как солнце теплеет и теплеет с каждым вашим выдохом. Солнце тепло и ярко светит на ваше лицо, на вашу грудь, на ваши плечи.

Вдох. Потом выдох.

Вдох. Выдох".

Все её повторные клиенты хотели уже представлений типа «девчонка-на-девчонке», хотели вечеринок с парочкой девушек — Индира Ганди и Кэрол Ломбард. Маргарет Мид, Одри Хэпбёрн и Дороти Дикс. Повторные клиенты не желали даже быть собой из жизни. Лысые просили здоровые, густые волосы. Жирные просили мускулы. Бледные — загар. Начиная с какого-то сеанса каждый из мужчин желал крепкую эрекцию в фут длиной.

Так что это не было настоящими регрессиями в прошлую жизнь. И это не было любовью. Такое не было историей и не было реальностью. Такое не было телевидением, но происходило в твоих мозгах. Это была передача, а она была передатчик.

Это не был секс. Она была просто экскурсоводом в эротический сон. Гипно-стриптизёршей.

Каждый парень оставался в штанах в целях техники безопасности. В целях удержания. Вся дрянь заходила куда дальше финальных следов. И такое предотвращало случайности.

Мистер Джонс получал стандартный курс Мэрилин Монро. Он каменел на кушетке, потел и хватал ртом воздух. Глаза у него закатывались. Рубашка темнела в подмышках. Промежность вздымалась палаткой.

«А вот и она», — говорила мамуля мистеру Джонсу.

«Туман рассеялся, и вокруг сияющий, тёплый день. Ощутите воздух на своей обнажённой коже, на голых руках и ногах. Ощутите, как вы разогреваетесь с каждым выдохом. Почувствуйте, как становитесь выше и шире. Вы уже крепче и твёрже, багровее и трепетнее, чем вам когда-либо казалось».

Её часы показывали, что до следующего клиента им оставалось около сорока минут.

«Туман рассеялся, мистер Джонс, и тень перед вами — это Мэрилин Монро в тугом атласном платье. Она улыбается в золоте, её глаза полуприкрыты, её голова откинута назад. Она стоит в поле среди цветочков и поднимает руки, а когда вы подступаете ближе — её платье соскальзывает на землю».

Глупому маленькому мальчику мамуля обычно объясняла, что это не секс. То были не столько настоящие женщины, сколько условности. Проекции. Секс-символы.

Сила внушения.

Мистеру Джонсу мамуля говорила:

— Обладайте ею.

Говорила:

— Она вся ваша.

Глава 21

В эту первую ночь Дэнни стоит у входной двери, сжимая что-то, обёрнутое в розовое одеяло. Всё это видно в глазок маминой двери: Дэнни в своей широченной клетчатой куртке; Дэнни укачивает на груди какого-то ребёночка, нос у него пузырём, глаза пузырём, — всё пузырём из-за линзы глазка. Всё искажено. Его руки, сжимающие свёрток, побелели от напряжения.

А Дэнни орёт:

— Открой, братан!

А я открываю дверь настолько, насколько позволяет цепочка от грабителей. Спрашиваю:

— Что у тебя там?

А Дэнни поправляет одеяло на своём маленьком свёртке и отвечает:

— А на что похоже?

— Похоже на ребёнка, — говорю.

А Дэнни отзывается:

— Хорошо, — обхватывает розовый свёрток покрепче и просит. — Пусти, братан, а то уже тяжеловато.

Тогда я сдвигаю цепочку. Отхожу в сторону, а Дэнни устремляется внутрь и в угол гостиной, где взваливает ребёнка на обтянутый пластиком диван.

Розовое одеяло спадает, и наружу показывается камень: серый, гранитного оттенка, начищенный и гладкий на вид. Никакого ребёночка, на полном серьёзе, только этот булыжник.

— Спасибо за идею с ребёнком, — говорит Дэнни. — Люди видят молодого парня с ребёнком — и очень мило с тобой обходятся, — продолжает. — А видят парня, который тащит камень — и сразу все в напряге. Особенно если пытаешься затащить его в автобус.

Он прижимает край розового одеяла подбородком и берётся складывать его, держа перед собой, и рассказывает:

— Плюс когда ты с ребёнком — тебе всегда уступят место. А если забудешь деньги — тебя не выкинут, — Дэнни забрасывает одеяло через плечо, интересуется:

— Вот это дом твоей мамы?

Обеденный стол завален сегодняшними именинными открытками и чеками, моими благодарственными письмами, большим журналом, в котором «кто» и «где». Ещё тут мамин старенький десятиклавишный сумматор, с такой ручкой, как на игровом автомате, которую надо дёргать сбоку. Усевшись, начинаю заполнять сегодняшнюю квитанцию, отзываюсь:

— Ну да, это её дом, до тех пор, пока налоговики не вышвырнут меня через пару месяцев.

Дэнни сообщает:

— Хорошо, что у тебя здесь целый дом, а то мои предки требуют, чтобы со мной убрались все мои камни.

— Братан, — спрашиваю. — Это сколько же их у тебя?

Он добывает по камню за каждый день своего воздержания, объясняет Дэнни. Этим он занимается по ночам, чтобы иметь занятие. Ищет камни. Моет их.

Тащит их домой. Таким вот образом его реабилитация должна заключаться в серьёзных и хороших поступках, вместо того, чтобы просто не делать мелкую дрянь.

— Я тогда не занимаюсь этим, братан. — поясняет Дэнни. — Ты себе не представляешь, как трудно найти в городе хорошие камни. В смысле, не всякие там куски бетона или эти пластмассовые булыжники, в которых народ прячет свои запасные ключи.

Сегодняшний итог по чекам — семьдесят пять баксов. Всё от незнакомцев, проводивших мне приём Хеймлига по всяким-разным ресторанам. Это ни на грамм не похоже на деньги, в которые, как мне кажется, обойдётся трубка для желудка.