Инферно. Последние дни - Скотт Вестерфельд

И почти сразу же я заметила сидящую в одиночестве за угловым столом Эллен Бромович. Она была моих лет и фотличная виолончелистка, первое место в оркестре. В ранние годы учебы мы временно были лучшими подругами — пока не познакомились с кем-то еще.

Я села напротив нее. Виолончель — это круто, даже если про саму Эллен этого не скажешь. Да и никого более подходящего тут не было.

Она подняла взгляд от своих макарон с легким недоумением.

— Перл?

— Привет, Эллен.

Она вскинула брови.

— Не ожидала увидеть тебя здесь.

— Ну… — Я не была уверена, что точно она имеет в виду. — Мы какое-то время не виделись, и я просто подумала, почему бы не сказать тебе «привет!».

Она не отвечала, продолжая разглядывать меня.

— Как поживаешь? — спросила я.

— Интересный вопрос. — На ее лице возникла кривая улыбка. — Ну, теперь у тебя нет друзей, с кем сидеть за столом?

Я сглотнула, почувствовав себя более-менее не в своей тарелке.

— Нет. Остальные из «Нервной системы» были выпускниками. И твои друзья тоже закончили школу?

— Закончили школу? — Она покачала головой. — Нет. Но никто пока не вернулся.

— Не вернулся откуда?

— После лета.

Она оглядела кафетерий.

Здесь все еще было пустовато. И тихо, совсем не похоже на обычный для ланча хаос, который я помнила. Интересно, здесь всегда было так мирно и тихо или это просто еще один из тех маленьких сдвигов в восприятии, которые происходят после каникул?

Но на самом деле это не имело значения. Все вокруг кажется мельче с каждым годом, это можно понять. Но чтобы казалось более пустым?

— Ну, это было беспокойное лето, — сказала я. — Кризис санитарии, крысы и все такое прочее. Может, не все вернулись из Швейцарии — или куда там еще они сбежали.

Эллен покончила со своей порцией макарон с сыром.

— Мои друзья в Швейцарию на лето не ездят.

— Ох, и правда. — Я вспомнила, что студенты-стипендиаты всегда держатся вместе. — Ну, в Вермонт или куда там еще.

Она испустила еле заметный вздох.

— И все же это здорово — вернуться, правда? — спросила я.

Она прищурилась.

— Ты в удивительно хорошем настроении, В чем дело? Новый бойфренд или еще что-нибудь?

Я засмеялась.

— Никаких бойфрендов. Но да, я действительно счастлива. Погода, в конце концов, стала прохладнее, подземка на этой неделе работает, и я собрала новую группу. Все идет замечательно. И…

— И что?

— Ну, может, появится мальчик. Правда, пока я не уверена, что это хорошая идея.

Я почувствовала, как лицо расплывается в глупой улыбке.

Поистине, я вовсе не была уверена, что это хорошая идея, но, по крайней мере, мутный осадок из наших взаимоотношений с Мосом, в конце концов, исчез.

С возникновением группы всякое чувство обиды покинуло его. Он никогда больше не выражал недовольства по поводу наших ранних воскресных репетиций, просто демонстрировал готовность играть. Такой Мос был изумителен — как бы выразилась мама, очарователен, — полностью сосредотачиваясь во время игры, напряженно слушая остальных.

Ну, я временами и воображала, что эту сосредоточенность можно свести только к нам двоим, что мне удастся воздействовать на нее в каких-то других направлениях. И когда я писала песни в спальне, мне приходилось напоминать себе, что это не круто — особые отношения между товарищами по группе.

Марк и Минерва продемонстрировали мне, сколько неприятностей это может причинить. Я слышала, что за лето он полностью сломался. Еще бы! Должно быть, это трудно — потерять в — один и тот же день и девушку, и группу.

Поэтому я прикусывала язык, когда Мос начинал выглядеть по-настоящему разогретым и напряженным, напоминая себе, как это хорошо для группы и что для меня это важнее, чем любой парень. Но это не означает, что я никогда не думала о нем в таком плане.

Группа изменила и Минерву. В эти дни она становилась совершенно нормальной. Пусть она все еще носила темные очки, но идея выйти на солнце больше не ужасала ее. Не пугало и собственное отражение — зеркала стали ее новыми лучшими друзьями. И самое главное, ей нравилось наряжаться и тайком ускользать на репетиции. Каждый раз, когда мы играли, ее песни эволюционировали, смутное воодушевление обретало форму, под воздействием структуры музыки складываясь в стихи.

Скоро, совсем скоро, рассуждала я, слова реально обретут смысл.

Удивительно, но, казалось, больше всего Мин помогала Алана Рей. Ее трепещущие узоры окутывали неистовство Минервы, придавая ему форму и логику. Я сильно подозревала, что Алана Рей каким-то образом направляет всех нас — этакий гуру, барабанящий по ведрам для краски.

Я несколько раз ходила в Сеть, пытаясь уточнить, каково в точности ее состояние. Она подергивалась и притопывала, словно при синдроме Туретта, но никогда неуправляемо не изрыгала ругательства. Синдром Аспергера, казалось, подходил больше, за исключением галлюцинаций. Может, Минерва была права во время первой репетиции и у Аланы Рей какая-то форма аутизма, но это слово может означать все, что угодно. Однако, каково бы ни было на самом деле ее заболевание, возникало впечатление, что оно позволяет ей особым образом проникать в суть вещей. Итак, теперь, когда у нас имелись мудрая барабанщица и безумная певица уровня Тадж-Махала, у группы оставалось всего две проблемы; 1) у нас не было басиста, но этот вопрос я знала, как утрясти; и 2) у нас все еще не было названия…

— Как, по-твоему, звучит «Безумие против здравомыслия»? — спросила я Эллен.

— Прошу прощения?

— В качестве названия группы.

— Ммм… Полагаю, это имеет смысл. Новый звук?

— Типа того, но лучше.

Она пожала плечами.

— Правда, вы немного перебарщиваете, на мой взгляд; я имею в виду слово «безумие». Типа, «Уловка 22».[38] Тебе могут сказать, что невозможно определить, кто безумен, кто нет, что на самом деле это либо притворство, либо люди просто не осознают, что безумны.

— Ладно.

Я вспомнила, почему временами общение с Эллен может быть занудным. Она какая-то… лишенная энтузиазма.

Но потом она улыбнулась.

— Не волнуйся, Перл. Ты что-нибудь придумаешь. Ты там играешь на гитаре?

— Нет, на клавишах. У нас уже достаточно гитаристов.

— Жаль. — Она подняла с пола футляр акустической гитары и поставила его на соседнее кресло. — Не возражала бы играть в группе.

Я уставилась на гитару.

— Зачем она тебе?

— Решила отказаться от виолончели.

— Что? Но ты же в прошлом году заняла первое место!

— Да, но виолончели… — Долгий вздох. — Они требуют слишком сложной инфраструктуры.