Гремите, колокола! - Анатолий Калинин

16 час. 30 мин.

Как-то мне сегодня не по себе. Не могу войти в привычное русло, все валится из рук. Опять то же самое. Но это состояние потом будет мне дорого, хотя сейчас и мучительно. Я живу только одним. Услышь меня, не будь так беспощаден.

Он был сегодня так близко ко мне. Они вернулись, и то прекрасное и ощутимое растаяло.

22 часа.

Как мне хочется любить настоящего, реально прекрасного человека. Как порой нежность переливает через край, хочется кого-то целовать, гладить, жалеть. Не представляю себя в роли возлюбленной.

21 апреля, 9 час.

Опять он так далек и безразличен, опять моя рана зажила. Чудесная 2-я часть в сонате Бетховена. Я, кажется, чуть-чуть начинаю понимать Бетховена, только когда долго слушаю. Сегодня по радио вечер звукозаписи. Не знаю чей.

Вчера жила чувствами, сегодняшний день начинаю рассудком.

19 час.

Как непривычно закупориться в своей комнате, когда так прелестно во дворе. Но ради этого готова сидеть в подземелье.

Концерта не было. День прошел ужасно. Особенно вечер. Остается опять неприятный осадок. Надо жить по-другому».

Дня три после этого тетрадь лежала у него в ящике стола нетронутой, с заложкой между страницами. И не только потому, что он задерживался в совхозе допоздна — перед весной всегда оказывалось, что ничего по-настоящему не готово к весне. В конце концов, не так уж много требовалось ему и для сна — часов четыре-пять, и — опять голова ясна, как будто проспал все двенадцать… Требовалось время, чтобы хоть как-то привыкнуть к этому чувству вторжения в неизведанный мир и хоть немного освоиться в нем. Воздух, хлынувший в легкие с этих исписанных черной тушью, лиловыми чернилами и обычным карандашом страниц, был так плотен и так обжигающе густ, что можно и захлебнуться, если не научиться дышать им. Опьяняющий и тревожный, поднимающий со дна души непонятно что. Сродни той буре, подхваченное которой неслось его сердце, когда он включал рычажок проигрывателя.

Все было то же: те же слова, что и всегда произносились у них в доме, в семье, та же самая Наташа — и все же совсем иная. Все другое. Все.

«22 апреля

Настроение у меня чем-то похоже на зимнее. Терпеть не могу разговоров по душам с отцом. У меня своя жизнь. Никому не хочу, да и не могу навязывать свое. Единственное, что я хочу, это чтобы не затрагивали мой мир, и никого не пущу туда. Мне смешно, когда людей волнуют другие мысли, кроме большой жизни. Так я теперь буду называть окружающий мир природы музыки, большой поэзии и литературы, мечты, любви и еще чего-то неуловимо прекрасного. Теперь надеюсь каждый день заниматься по полчаса физкультурой, обливаться холодной водой, заниматься русским и английским. Поскорее бы уйти из своей комнаты. Вообще у меня есть желание уйти из этого дома. Уйти б навстречу большой любви.

20 час.

Когда я прихожу домой, то пропадает все. Порой я ругаю себя за сентиментальность, за то, что люблю „в поле каждую травинку, и в небе каждую звезду“. Да кое-кто бы и засмеял меня. Но я не хочу подделываться. Нет, лучше, чище природы ничего нет. Люблю детей. Какая прелесть, чистота, искренность.

Почему я не могу встретить того, кого жду уже давно? Быть может, он тоже ждет меня.

25 апреля

Опять не пишу. Работаю в саду. Какой был странный сегодня сон. Какой-то человек, говорили, что он, но вовсе нет. Он не обращал на меня внимания, а меня ласкал кто-то другой, далекий и прекрасный. Я с каждым днем теряю его все больше и больше. Даже облика не могу представить.

28 апреля

Наверное, тот, кто стремился искренне говорить с бумагой, понимает, что здесь нельзя изложить и десятой доли того, что чувствуешь. Я чувствую, что у меня здесь нет ни одной умной мысли. Люблю музыку, а так плохо знаю. С мая начну каждый день узнавать новое произведение и записывать впечатление о нем. Надо взяться за музыкальное образование. Я так мало знаю. Я песчинка по сравнению с миром истинного счастья, с миром большой жизни. Мне так трудно! Нужно какое-то потрясение, чтобы вышибло меня из этого русла. Хочу жить, а не существовать!

29 апреля

С третьей частью 5-го концерта Бетховена просыпается какой-то задор. Так похоже на него.

17 час.

Какая я счастливая! Есть с кем поделиться радостью! Это ты, мой дорогой дневник. Я чувствовала, что все мои чувства на исходе, я уже опять существовала, и вдруг… Эта светлая струя. Каждый день я пробегала четвертые страницы газет с надеждой найти что-нибудь о тебе. И наконец — награда. Это фотография и чудная заметка. Не так дорого то, что написано, а то, что это напоминает о тебе.

Я знаю, почему мне нужен дневник. Хочу запечатлеть каждое мгновение радости, но это не всегда удается. И все-таки, прочитывая написанное, опять переживаю то же самое.

23 часа

Смотрела по телевизору „Лебединое“. Эта музыка, для которой не подберу эпитета, расстраивает, одухотворяет, ранит… Весь вечер была как в лихорадке. Может быть, он так дорог мне потому, что далек? Спасибо, что есть несравненный Лист со своими „Грезами“.

30 апреля, 12 час.

Вся земля в белых лепестках. 2-й концерт Шопена. Все — хрупкое и недолговечное, как и любое истинное счастье.

Второй концерт Шопена весь написан одним чувством — любовью, которая приносит грусть, и волнение, и счастье, и спокойствие, а больше всего — трагизм.

2 мая

Нежная, тонкая тема страдания любви, подлинного, призрачного счастья — все у Листа в этой теме в Сонате си минор. Что делать, чтобы недоступное стало доступным?

3 мая

3-й Рахманинова для меня целая жизнь.

4 мая, 18 час.

Сухой, палящий день, почти все голо, сухой ветер, мутный Дон, сонная скука. Мне никогда не бывает скучно, когда Дон тихий. Он какая-то неразрешимая манящая тайна. Почему маме весело, когда приезжает Скворцов и начинает подкручивать свои усы? Неужели ее все удовлетворяет? А что мне нужно? Только не мирной тишины счастливого очага. Не хочу покоя. Что со мной будет летом?

5 мая, 13 час.

Почему я люблю музыку? Да потому, что она свободна, ей тесно в рамках счастья и благополучия. Счастье мертвит, огрубляет человека, делает его равнодушным к чужим страданиям. Горе роднит людей, делает их мягкими, добрыми, умными. Человек, живущий благополучно, не ищущий ничего, не может создать прекрасное, ибо прекрасное — это поиск далекого и недоступного.

Не могу описать, что сейчас чувствую. Открываю эту заметку о нем, и сердце замирает, дрожит. Я собираюсь уехать. Просто бегу от себя, постыдно прячусь. Но почему, почему мне не дано счастье быть любимой? Разве мне много надо? Да, я ищу идеала. Съезжу в Ростов. Если летом приедет Абастик, я умру от счастья. Как хорошо, грустно сейчас.

7 мая

Так было ночью тоскливо и по-детски больно. Хотелось увидеть луну, услышать его. Любка, Любка, здесь очень мало, что напоминает тебя, но иногда…

„Но кому и как ты назовешь, что зовет тебя, чем сердце полно“.

Купила в Ростове „Гамлета“ Петра Ильича. Что за музыка? Наверное, прекрасна, как и все его. Еще приобрела „Музыкальный календарь“ и „Бетховена“.

8 мая

Почему эта тема в „Франческе“ так сражает, повергает в бездну? Что это за сила в музыке?!

9 мая

Какое-то новое, подсознательное чувство проснулось во мне? Я жила только для себя, только собой, а сейчас… Не знаю, хочу чего-то нового.

13 час…

Что мне подсказало купить эту книгу? Конечно, любовь и уважение к Петру Ильичу, но есть какой-то Мефисто, кто разжигает меня, делает провидцем. Спасибо ему..

21 час.

Бывают такие минуты кратковременного и грустного счастья. Вот сейчас, когда я увидела эту луну из-за туч. Боже, опять то же самое. Оно никогда не кончится!

13 мая

Я не писала три дня. Опять то же самое. Но еще как-то бессознательно входит другое чувство: добро к людям. Этот идеал никогда не обманет. Жизнь для себя ужасна и скучна. Почему ко мне многие привязываются? Я же до конца не могу привязаться ни к кому, кроме него.

15 мая

Неужели моя душа, которая, я знаю, предназначена для любви, никогда не испытает такой любви, как в „Ромео“ Чайковского? Неужели мне не суждено отдать всю себя тому, кто перевернул мою жизнь и заставил почувствовать ее по-новому. Спасибо Петру Ильичу. Милый мой, голубчик, Ваша музыка никогда не позволит мне впасть в отчаяние.

Этот год так много открыл мне. Все музыка. Она указала многое. Я благодаря ей посвящена в какую-то тайну бытия».

Впервые в жизни у него появилась от Марины тайна. Благо, она ничего не замечала или же делала вид, что не замечает, — и это было так в ее духе. Они никогда друг от друга не таились. Но и прежде она никогда не расспрашивала его, не подстегивала рассказывать то, что ему еще надо было выносить в себе, пока он и сам не созревал для откровенности, — и тогда плод сам падал ей в руки. И теперь, когда они сходились вдвоем, она, как зная, что у него не будет другого времени уединиться, уходила в другую комнату и занималась там своим делом. Тем более что и особенного предлога ей не надо было искать. Она давно уже не помнила, когда у нее выпадал свободный вечер. Замучила одна отчетность. Кроме регистрационной книги, которую она прихватывала с медпункта домой, чтобы привести в порядок дневные записи, еще надо было ответить на запросы из райздравотдела о прививках у детей, у взрослых, у стариков, и иногда при виде всех этих бумажек, получаемых из района, ее охватывал ужас. Ей начинало казаться, что она никогда не успеет ответить на них.