Война никогда не кончается (сборник) - Ион Деген

Под Смоленском мы съехали на твердую землю, оставив на платформе волшебный бак, в котором еще плескались остатки газойля, хотя мы были щедрыми менялами и даже снабжали едой соседние экипажи.

Несколько дней наша маршевая рота кочевала вслед за наступающим фронтом в составе какого-то подразделения, о котором у меня нет ни малейшего представления.

Я был рад маршу. Мой механик-водитель нарабатывал часы вождения, и через несколько дней я уже почувствовал результаты этой практики. Нам даже устроили тактические занятия со стрельбой, и у меня была возможность остаться довольным своим экипажем.

А затем нами пополнили знаменитую отдельную танковую бригаду, понесшую серьезные потери в летнем наступлении. Мы вступили в бой. У меня появилась возможность не просто быть довольным своим экипажем, но даже гордиться им.

У нас уже не было серьезных продовольственных проблем. Но приобретенный в голодном тылу рефлекс раздобывания пищи не притупился и сейчас, когда мы перестали голодать. Именно этим рефлексом я объясняю еще одно действие, которое сегодня, спустя сорок семь лет, в канун судного дня заставляет меня покаяться.

Мы вышли из боя и расположились на тесной поляне у самой просеки в старом сосновом лесу. Мимо нас беспрерывным потоком к фронту текли войска.

За два дня расслабляющего безделья мы засекли закономерность, предопределившую наш неблаговидный поступок. В потоке техники значительную долю составляли «студебеккеры» автотранспортного полка. Они шли чуть ли не впритык один за другим. Таким образом, каждый шофер охранял идущую впереди машину. Только в кузове замыкающего колонну автомобиля сидел автоматчик.

Стоя на броне танка, мы видели содержимое кузовов, которое пробуждало наши низменные инстинкты.

У повара мы выяснили, что на обед для всего батальона, для ста пятидесяти человек, он закладывает в котел одиннадцать банок свиной тушенки.

(Кстати, за несколько дней до описываемого события союзники открыли Второй фронт, и мы перестали этим именем называть свиную тушенку.) В кузовах некоторых «студебеккеров» мы видели горы из ящиков этой самой тушенки. А в каждом ящике двадцать четыре банки.

Я тщательно изучил просеку и выбрал место, где она образовывала крутую дугу. В конце дуги вплотную к дороге я поставил свой танк. Второй танк стоял у начала дуги.

Когда мимо нас потянулся конвейер знакомого нам автотранспортного полка и была выбрана жертва, танк, стоявший у начала дуги, слегка выдвинулся в просеку, чем замедлил движение «студебеккера». Шофер потерял из виду идущий впереди автомобиль. В этот самый момент молчаливый Вася, командир орудия, ловко прыгнул с кормы танка в кузов неохраняемого автомобиля, сбросил в подлесок два ящика свиной тушенки и немедленно последовал за ними.

Операция была осуществлена блестяще. Комар носу не подточил. А комаров в этом лесу хватало. Каждый из экипажей двух танков стал обладателем двадцати четырех банок свиной тушенки.

Задумались ли мы о последствиях приведшей нас в восторг операции? Подумали ли мы о судьбе шофера, который должен будет объяснить пропажу двух ящиков свиной тушенки – целого состояния по тем временам? Что с ним? Расстреляли его? Послали в штрафную роту? Погиб он в этой роте или кровью искупил свою несуществовавшую вину? Не знаю, задумался ли над этим мой экипаж. Я не задумался, как, впрочем, не задумался и над тем, что нарушаю заповедь «Не укради».

Третий случай вроде бы не укладывается точно в нарушение одной из десяти заповедей, а все, что было совершено, служило делу восстановления справедливости. Но…

Холодное серое утро не предвещало ничего хорошего. Даже день накануне включил тумблер суеверия, приготовив экипаж к самому худшему.

Мы мирно обедали внутри танка, когда болванка на излете чиркнула по касательной нашу башню. Оглушило нас здорово. А ведь до переднего края было не меньше двух километров. Я попросил у командира роты разрешения проверить рацию, но он категорически запретил, сославшись на дисциплину радиосвязи. Только во время атаки я обнаружил, что рация повреждена.

Впрочем, это уже почти ничего не добавило к нашим несчастьям.

Не знаю, какой идиот и на каком уровне планировал эту атаку.

Десять танков, слегка прикрытые октябрьским туманом, шли по размытой грунтовой дороге вдоль опушки бора. Мой танк шел первым. Когда последняя машина вытянется на поле, по команде ротного мы должны были разом развернуться влево и, атакуя линией, продемонстрировать нашу доблесть и геройство. Тут-то я и обнаружил, что рация моя вышла из строя.

Рота, как и положено, развернулась. Мой танк не отстал, хотя я не услышал команды. А дальше мне уже некогда было следить за действиями роты.

Метрах в шестидесяти передо мной стоял «тигр». Набалдашник его орудия ехидно скалился, уставившись в меня. Скомандовав «огонь!», я, конечно, не подумал, что напоминаю кролика, лезущего в пасть питона. Возможно, мой бронебойный снаряд оглушил экипаж «тигра», и поэтому их болванка попала не в центр моей машины. Механик, стреляющий и я выскочили из вспыхнувшего танка. Лобовой стрелок и башнер погибли.

Мы спрятались в воронке у дороги и оттуда с ужасом следили за тем, как шестнадцать «тигров», забавляясь, уничтожают нашу роту. Почти на одной линии с моей машиной горели еще два танка взвода. Метрах в сорока впереди, под самым носом у немцев вспыхнула машина моего друга Толи.

Из своего люка, словно подброшенный катапультой, прямо из башни, не становясь на корпус или надкрылок, с высоты почти двух с половиной метров он спрыгнул на землю и, пригибаясь и хромая, помчался к опушке леса.

Тут я увидел, что на Толе один сапог. Я представил себе, как командирское сиденье силой двух пружин прижало его ногу, как у Толи не было времени воевать с сиденьем, как он вырвал ногу, оставив сапог в горящей машине.

Мы уцелели в этом нелепом, в этом идиотском бою, вернее, в этом бессмысленном, нет – преступном уничтожении танковой роты.

А у Толи возникла проблема. Обувь у него была сорок шестого размера. Таких сапог не оказалось ни в батальоне, ни в бригаде. Толя ходил по осенней распутице в одном сапоге и тряпках, намотанных на левую ногу. Помпохоз капитан Барановский беспомощно разводил руками при встречах с деликатным лейтенантом в одном сапоге, но чаще, пользуясь его ограниченной подвижностью, избегал встреч.

Однажды, заметив маневр капитана Барановского, я догнал помпохоза и предъявил ему ультиматум: если завтра у Толи не будет сапог, я обую его в отличные сапоги капитана Барановского, добро у него тоже сорок шестой размер.

Капитана возмутил ультиматум лейтенанта. Он проворчал что-то о разгильдяйстве и тщетности надежд этих наглых командиров, сидящих в танках, на то, что им сойдет с рук любое нарушение дисциплины и субординации.