И серьезно, и курьезно. Филателистический калейдоскоп - Иосиф Левитас

Далее события разворачивались так: приют продал коллекцию марок, собранную нотариусом, известному в Париже торговцу. Коммерсант, хорошо знавший ее состав, выразил сожаление, что она неполна. Это обратило на себя внимание следователя: он заинтересовался, чего же именно в коллекции недостает. Торговец вспомнил, что прежде в коллекцию входило письмо, ценность которого превышала стоимость всех переданных приюту марок: отправленное в 1851 г. из Гонолулу в Нью-Йорк, оно имело знаменитую двухцентовую гавайскую марку. Специалисты подтвердили, что нотариус действительно имел такое письмо, но куда оно исчезло, не знал никто. Ничего не дали допросы Шарля и обыск в его квартире. Письмо как сквозь землю провалилось. Полиция была вынуждена закрыть дело и все материалы следствия сдать в архив.

Прошло несколько лет. Однажды, читая газету, инспектор Лебрюн обратил внимание на корреспонденцию о крупной филателистической выставке в Бордо. Сообщалось, что Гран при (большой приз, присуждаемый лишь одной коллекции) был вручен экспоненту, представившему коллекцию, «изюминкой» которой было письмо с гавайской маркой. Газета поместила и репродукцию этого письма, принесшего владельцу такую высокую награду. Нетрудно было узнать на фотоснимке письмо, о котором говорил торговец, заполучивший коллекцию Дубуса.

Инспектор пошел по следу. Но выяснить, как и через чьи руки прошло это редчайшее письмо за столько лет, было непросто. Экспонат был отправлен на выставку в Бордо англичанином О'Келли. Отвечая на запрос Лебрюна, он сообщил, что приобрел конверт в Дублине у известной филателистической фирмы. Ирландская фирма написала, что купила его в Италии у доцента Ториани. От него пришли чрезвычайно интересные сведения: он сообщил, что два года назад проводил отпуск в курортном городке Жуан-ле-Тен на юге Франции; регулярно посещая там местное казино, познакомился с приятным молодым человеком Шарлем Боннером. Однажды Боннеру не повезло в игре, и он попал в неприятную ситуацию: ему недоставало весьма значительной суммы, чтобы с честью погасить карточный долг. Ториани, бывший при деньгах, пришел ему на помощь. Наутро игрок-неудачник пришел к нему и попросил принять в счет одолженной ему суммы упомянутый конверт. Лебрюн срочно выехал на встречу с Ториани. Распросы о внешнем виде Шарля Боннера ничего не дали: по описанным Ториани «приметам» можно было задержать каждого второго мужчину. Но доценту запомнились часы Шарля, заключенные в массивный корпус, на задней крышке которого был выгравирован венок с монограммой. Более ничего существенного узнать не удалось, и огорченный Лебрюн вернулся в Париж.

… И снова минуло несколько лет. Как-то инспектор покупал у одного из парижских антикваров золотые запонки. Среди других вещиц в витрине лежали массивные золотые часы с монограммой в венке. Но инициалы не совпадали с именем незадачливого игрока и мота: второй из букв была «Д». Антиквар же опознал по фотографии того, кто сдал ему часы, — им был племянник покойного нотариуса. Круг замкнулся, стало ясно, что и часы, и конверт с гавайской миссионерской маркой были у одного человека, и им был несомненно Шарль Боннер.

Его арестовали. Под тяжестью улик он сознался в содеянном. На вопрос о том, каким образом Часы и конверт, принадлежавшие Дубусу, попали к Шарлю и как он вынес их из дома дяди, племянник дал ответ, повергший в удивление самого следователя: оказывается, он сделал это на глазах официальных лиц и с их согласия во время ликвидации имущества нотариуса. Шарль знал, что свои самые любимые и ценные вещи дядя прятал в потайном отделении карточного столика, потому-то и попросил его себе на память.

Учитывая, что Шарль Боннер нанес ущерб приюту слепых, лишив его значительной части завещанного, суд вынес решение, обязывающее его возместить приюту соответствующую сумму. Но больше подсудимый ни в чем не признался, отравление нотариуса не было доказано и, казалось, дело вновь придется закрывать.

И все-таки прокурор считал маловероятным, чтобы такой опытный юрист и искушенный филателист, как нотариус, мог один лишь конверт и часы держать в тайнике, а всю коллекцию хранить в мощном бронированном сейфе. А если он не клал в столик конверт и часы, то это сделал убийца, который знал особенности устройства старой мебели, и только он, потому что с момента объявления о смерти нотариуса уже никто не бывал в его доме без присутствия чиновников и полицейских.

После нескольких дней размышлений над этой логической задачей прокурор вызвал Шарля в суд по обвинению в убийстве. Суд, однако, не состоялся: когда Шарлю была вручена повестка, он пришел в такое волнение, что опрометью бросился на улицу и… тут же попал под колеса автобуса. Так он унес в могилу тайну смерти нотариуса Дубуса. Осталось неизвестным, как ему удалось запереть дверь изнутри, неясны и некоторые другие моменты. Остается лишь добавить, что во время описи небольшого имущества, оставшегося после Шарля, полиция нашла крошечную коробочку с сильным ядом, происходившим, по мнению экспертов, из Уганды, — таким же, как тот, что был обнаружен в чашке с остатками чая, стоявшей на столе в кабинете нотариуса.

Филателия помогла обнаружить убийцу не только в этом случае, но и в ряде других, описанных в газетах, журналах, книгах. Они относительно широко известны филателистам. Но мало кто знает, — у нас, во всяком случае, об этом не писал еще никто, и лишь в одном зарубежном журнале в мае 1962 г. промелькнула заметка о том, что филателия помогла найти одного из самых крупных преступников, организатора уничтожения миллионов ни в чем не повинных людей.

Известно, что большинство главных немецко-фашистских военных преступников настигло справедливое возмездие. Большинство, но не всех. Многое, например, говорит за то, что Борману удалось бежать и долгое время скрываться. А среди крупных преступников, следующих «по рангу» за главными, скрывающихся под разными личинами и далеких и недалеких странах, было не так уж мало. Мюллера и Менгеле, к примеру, так и не сумели поймать и предать суду. Эйхман скрывался посте окончания войны 15 лет, а Барбье и того больше.

Но были и есть люди, посвятившие свои усилия розыску преступников против человечества и преданию их суду. Время от времени такие судебные процессы проходят в различных городах СССР и в наше время, для таких преступлений советский закон не предусматривает срока давности.

Большую роль в розыске военных преступников сыграл австрийский инженер Симон Визенталь. В 1948 г. он оставил работу по профессии и полностью посвятил себя па десятилетия сбору материалов для розыска и разоблачения военных преступников. В Линце он на собственные средства создал с этой целью бюро. Сотрудничая со спецслужбами ряда стран, разыскивая данные всеми средствами, Визенталь добился разоблачения и предания суду сотен преступников. Среди них были высокие чины СС и СД, ненавистные гестаповцы, коменданты концлагерей и их подручные, но добраться до верхнего яруса преступной фашистской пирамиды все не удавалось.

В глубине души Визенталь все же надеялся, что ему повезет выйти на след одного из ближайших подручных Гимлера — Адольфа Эйхмана, возглавлявшего с 1937 г. подотдел в имперском управлении безопасности. В огромной машине уничтожения миллионов людей многих наций, которую создала кровавая гитлеровская клика, Эйхман отвечал за механизмы «окончательного решения еврейского вопроса», то есть уничтожения миллионов евреев во всех странах, оккупированных фашистами или превращенных ими в сателлитов. Причем занимался он этим преступным делом с огромной энергией, проявляя личную инициативу и изощренное коварство. Сведения о его послевоенной судьбе были чрезвычайно скудными: по некоторым из них ему удалось бежать из Германии через Италию в Испанию, откуда он перебрался еще куда-то и замел следы.

Визенталь, прошедший ужасы Маутхаузена, работавший в послевоенные годы с большим напряжением, серьезно подорвал свое здоровье. Врач посоветовал ему в свободное время переключаться на какое-нибудь увлекательное занятие. Выбор пал на филателию. Постепенно Визенталь серьезно увлекся марками. Они действительно помогали ему успокоиться после работы с документами, каждая страница которых была тем «пеплом Клааса», который стучал в сердце, разрывая его криками невинных жертв…

Занимаясь филателией со все возрастающим воодушевлением, он переписывался с филателистами всех континентов, обменивался марками, аккуратно отвечал своим корреспондентам. Осенью 1953 г. он узнал, что известный филателист, австрийский барон, живущий в Тироле, продает часть своей солидной коллекции марок. Визенталь посетил его и провел целый вечер в вилле барона, расположенной неподалеку от Инсбрука. Когда хозяин и гость вдоволь наговорились на темы их общего увлечения, беседа естественно перешла на другие области. Заговорили о нацизме. Визенталь рассказал о пережитом в Маутхаузене, о гибели его семьи. Барона чрезвычайно взволновал этот рассказ, сам он, по его словам, был монархистом и католиком, за что тоже преследовался нацистами, хотя эти переживания, говорил он, несравнимы с муками узников тюрем и концлагерей Собеседники помолчали, затем барон выдвинул ящик письменного стола и подал своему визави письмо, промолвив, что содержание письма продолжает тему их разговора. Пришло оно из Буэнос-Айреса, от друга хозяина виллы, также филателиста. Корреспондент отвечал на вопрос барона, встретились ли ему в Аргентине старые знакомые, дословно было написано следующее: «Представь себе, кого я здесь уже дважды видел, а один мой знакомый даже с ним говорил: это тот мерзавец Эйхман, который руководил антиеврейской акцией. Он живет в Буэнос-Айресе и работает в какой-то водопроводной фирме».